грудью и длинными, как у обезьяны, мощными ручищами, в одной из которых была зажата тяжёлая продолговатая бита, способная раскроить любой, даже самый крепкий череп. Да ещё бешеная, пылавшая к нему лютой ненавистью девица, не спускавшая с него глаз и, очевидно, ждавшая лишь подходящего момента, чтобы вонзить свой уже омоченный в крови нож ему в спину.
Он ещё додумывал эти сумрачные, смятенные думы, когда хозяин перешёл в наступление: быстро шагнув вперёд, он замахнулся дубиной и, по своему обыкновению, попытался опустить её на голову Стаса. Тот увернулся и, почувствовав прилив суровой, отчаянной решимости, которую всегда ощущал в экстремальных ситуациях, взмахнул ножом и резанул противника по руке. «Папик» взревел от боли и ярости и с удвоенной энергией, вновь вскинув дубину, бросился на врага.
На этот раз Стасу не удалось избежать удара: он пришёлся ему по запястью и заставил его невольно разжать кулак и уронить нож. На несколько мгновений пострадавшая рука онемела и утратила способность действовать. Однако Стас в драке одинаково искусно мог орудовать обеими руками: потеряв ненадолго правую, он не растерялся и левой нанёс противнику мощнейший прямой удар в челюсть.
«Папик» вздрогнул и отшатнулся. Дубина выпала из его руки. На его бесчувственном каменном лице показалось что-то похожее на удивление и растерянность. В какой-то момент могло показаться, что он сейчас потеряет равновесие и грохнется наземь. Но он устоял. Смахнув выступившую на разбитых губах густую тёмную кровь и выдавив из себя что-то невразумительно-угрожающее, он весь напрягся, напружинил свои железные мышцы, ставшие от этого ещё более рельефными и внушительными, как бы собрав все силы в комок, и, склонив голову, точно бык, бросающийся на красную тряпку, с глухим утробным рычанием ринулся на соперника.
Стас сумел избежать столкновения с рассвирепевшим громилой. Он резко уклонился в сторону, схватил валявшийся на полу стул и обрушил его на голову неприятеля. Стул разлетелся на куски. Голова же «папика», по-видимому, такая же крепкая, как его дубина, нисколько не пострадала. Он лишь на мгновение замешкался, тряхнул ею, выпучил мутные, налитые кровью глаза и, вновь набычившись и сжав пудовые кулаки, с утроенной яростью кинулся на врага.
И теперь Стасу уже не удалось увернуться. И хотя он смог устоять перед этим могучим, бешеным напором, он сразу же понял, с каким серьёзным и грозным противником столкнула его судьба. Огромные стальные лапы «папика» сжали его, будто тиски, и медленно, но неудержимо сдавливали в нерасторжимых, медвежьих объятиях, из которых не было никакой возможности вырваться. Стас, напрягаясь всем телом, обливаясь холодным потом, изо всех сил пытался разомкнуть их, но каждая такая попытка заканчивалась неудачей, лишь ещё больше изматывая его, лишая последних сил и, что было опаснее всего, постепенно лишая его надежды не только на победу – он с самого начала не очень-то рассчитывал на неё, – но и на избавление от гибели, которая всё более начинала казаться ему неизбежной. И чем сильнее эта мысль овладевала им, тем меньше воли и сил оставалось у него для борьбы, тем менее активно он сопротивлялся, тем большее смятение и отчаяние охватывали его…
Тем временем тяжело раненный, истекавший кровью Влад, лежавший почти под ногами у сцепившихся насмерть противников, увидев своим уже потухавшим взором, что его друг проигрывает в неравной схватке, попытался прийти ему на помощь. Последним отчаянным усилием он подполз к дерущимся и вонзил зубы в ногу «папика».
Тот взвыл благим матом и на секунду ослабил свою мёртвую хватку. Но только на секунду. Без труда стряхнув с ноги изнемогшего, полумёртвого Влада, он вновь охватил Стаса, не успевшего воспользоваться этой слишком короткой паузой, своими звериными объятьями и стиснул его в них ещё сильнее, так что у Стаса заняло дух и потемнело в глазах.
Влад же дорого поплатился за попытку помочь товарищу. Алина, зорко следившая за всем происходящим цепким горящим взглядом, тут же жестоко наказала его за этот благородный порыв. Бросившись на него, как ястреб на мышь, она с явным наслаждением, даже слегка высунув от удовольствия язык, несколько раз погрузила нож в его живот.
Схватка «папика» и Стаса между тем подходила к концу. Ручищи «папика» после непродолжительной борьбы сомкнулись вокруг шеи Стаса и стали понемногу сжиматься. Тот уже не в силах был оказывать сопернику сколько-нибудь серьёзного сопротивления: он лишь беспорядочно и беспомощно махал ослабевшими, постепенно немевшими руками, упираясь ими в широкую грудь противника в тщетных попытках оттолкнуть его и хотя бы немного отдалить роковой момент, близость и неизбежность которого он ощущал всё явственнее.
Сознание его начало мутиться. В ушах стоял шум, сквозь который глухо, будто издалека, долетал ликующий смех Алины и её подбадривающие крики: «Давай, папка, давай! Сделай его! Раздави его, как жабу! Отомсти за нашего Мэнсона!» Перед глазами разлилась серая, постепенно густевшая пелена, в глубине которой угадывалось непроницаемое, каменно-безразличное лицо убийцы, не выражавшее никаких эмоций и переживаний даже в тот момент, когда он убивал.
Стаса охватила тяжкая, мучительная тоска. Он понял, что умирает. Понял, что спасения нет. Что в его распоряжении остались считанные мгновения. В памяти в один миг промелькнули события сегодняшнего дня, с той минуты, когда он решил идти сюда и повёл за собой остальных. Повёл, как оказалось, на смерть. Горькое запоздалое сожаление о принятом тогда сгоряча безумном решении сжало его сердце…
Через секунду его шейные позвонки хрустнули под стальными пальцами «папика», глаза заволокла тьма, а тело, выскользнув из разжавшихся наконец объятий убийцы, распростёрлось на грязном полу.
Глава 12
Всё это происходило на глазах у Гоши. Сидя под столом, не смея высунуть оттуда носа, он видел последний бой Стаса, бой, который едва ли мог закончиться его победой: силы противников оказались слишком неравны. И хотя Гоша понимал, что ему сейчас в первую очередь следовало бы подумать о своей судьбе, которая была весьма туманна, он не мог не отдать должное отваге и стойкости предводителя их уже не существовавшей компании, не отступившего перед убийцами ни на шаг и бившегося как лев. Понимал он и то, что с поражением Стаса его собственные шансы на выживание будут равны практически нулю, а потому наблюдал за схваткой с замиранием сердца, почти не дыша, искренне радуясь первоначальным успехам товарища и с горечью и страхом отмечая его последующее ослабление и конечное поражение. О том же, чтобы покинуть своё укрытие и помочь изнемогавшему в напряжённой борьбе другу, он даже не думал: ни сил, ни мужества для этого у него не было.
Пока Стас
