Брайан Кочрейн не был слишком религиозным, хотя каждое воскресенье приходил на утреннюю молитву в церковь, в которой до шестнадцати лет служил мальчиком у алтаря, и каждый вечер становился на колени, чтобы произнести молитву. Он считал, что нужно быть хорошим католиком, но допускал, что чье-либо нападение Брата Лайна с ножом должно доставить ему подлинное наслаждение. Он не хотел, чтобы Лайна ранили или убили, но хорошая паника была бы для него в самый раз.
Вернув свое внимание на сцену, Брайан подумал о том, зачем здесь гильотина, которая на фоне всего веселья выглядит жутко и угрожающе. Он уже слышал о страшной истории про Рея Банистера, когда-то случайно отрубившего кому-то голову — это было, кажется, на Кепе. И был еще один слух, такой же, как и о том, что Оби и «Виджилс» на днях подложили в черный ящик черные шары специально для Арчи Костелло — наконец, за все эти годы, что подразумевало, что на плаху гильотины ляжет шея Арчи.
Брайан искал глазами Арчи. Он увидел его в передних рядах, как всегда в окружении членов «Виджилса». И спросил себя: кого же он ненавидит больше — Брата Лайна или Арчи Костелло. Он в своем воображении рисовал картины: Лайн ранен, и, задыхаясь, просит о пощаде, или лезвие, которое с грохотом опускается на шею Арчи.
Внутри себя, вздрогнув от возникших перед ним образов, он постарался избежать дальнейшего их видения. И задумался, было ли грехом вообразить себе такое, и нужно ли в ближайшее воскресенье на исповеди признаться в этом священнику?
Картер сидел рядом с Арчи Костелло.
Он не смотрел на Арчи на протяжении всей программы.
И Арчи — он так же не смотрел на Картера.
Арчи будто бы не смотрел никуда. Он пялился на сцену, но не смеялся, не стонал, не тряс головой, как это делали другие, например, сидящие перед ним. «Забавные пародии», — подумал Картер, хотя ему самому также было не смешно. Пародия могла ему понравиться и показаться даже очень смешной, но он не видел необходимости смеяться. Что-то было смешным — ну и что тут такого?
Во-первых, Картеру было неудобно тихо сидеть рядом с Арчи. Картер не любил тишину, когда казалось, что Арчи выглядит довольным, хотя при этом сидит неподвижно, словно в трансе, Картер пожал плечами и также заставил себя сидеть тихо. Другие члены «Виджилса», поглядывая на Арчи и на Картера, не переговаривались, но все-таки реагировали на сумасшедшие проделки актеров на сцене. Они хохотали над хорошими шутками и хмурились над теми, что не производили впечатления. Было также немало и неудачных пародий, наверное, потому что в этом году мало, кто осмеливался над чем-нибудь шутить. Пародии главным образом должны были отражать жизнь в «Тринити»: домашние задания, шкафчики со сломанными замками, холодные батареи зимой, и остальные неудобства школьного двора. Это было не сценическим материалом, а реальной жизнью.
Картер шевельнулся лишь раз, когда нужно было взглянуть на часы. Он с нетерпением ждал конца представления, и старался не думать о гильотине. Он изо всех сил пытался удалить эти мысли из своего сознания, словно стирая музыку с магнитофонной ленты.
И все это время, также как и Арчи, он сидел безразлично, глядя в никуда, словно мог так сидеть бесконечно, целую вечность, хотя знал, что для Арчи не существовало ни вечности, ни небес, ни ада.
Мгновение.
Сцена опустела, и овальное пятно яркого света мягко осветило гильотину.
Воцарилась тишина.
Рассаженные в зале тела подались вперед, колени напряженно сжались, лица резко поднялись вверх, глаза засверкали. Вся аудитория была поймана единой реакцией, в одинаковой позе, будто бы кто-то один умножился в зале, уставленном множеством зеркал.
Даже само помещение школы, казалось, ощутило это особое мгновение, хотя Картер понял, что никто и не смог бы угадать, что произойдет дальше.
На центр сцены вышел Оби. На нем был опрятный темный костюм, рубашка в клеточку и черная в белый горошек бабочка-галстук, следом за ним появился Рей Банистер, в таком же костюме и в такой же бабочке-галстуке. Он остановился позади Оби, словно на том месте его ноги приклеились к полу. Между ними была гильотина. Оби сощурившись посмотрел в зал, встретился глазами с Картером и кивнул.
Картер коснулся плеча Арчи, но при этом, даже не взглянув на него.
— Пора, — сказал Картер, словно охранник из кинофильма про тюремную жизнь.
Арчи встал на ноги и отдернулся от прикосновения пальцев Картера — так же, как и заключенный из того же кинофильма.
На этот раз кочан капусты не разлетелся в тысячу мелких кусочков, как это было в подвале у Рея. Вместо этого, лезвие точно прошло через изгибы капустных листьев и так стремительно, что глаз не смог бы уловить, когда кочан раскололся на две части, одна из которых осталась на плахе, а другая запрыгала по полу и затем закрутилась, чтобы потом замереть на краю сцены в нелепой вопросительной позе.
В зале воцарилась устрашающая тишина. Все уставились на присутствующих на сцене: на Рея Банистера, стоящего около гильотины, на его руке в доли дюйма от кнопки, на Оби, стоящего около него, несколько скрытого от аудитории, и Арчи, спокойно стоящего позади гильотины и разглядывающего аппарат, словно это был лучший из товаров на витрине, из когда-либо представленных его глазам и плюс ко всему — Картер, большой и крупный, словно телохранитель, которого не волнует, кого он охраняет. За подобной пропасти тишиной последовал глубокий коллективный вздох, показавшийся Картеру порывом ветра, сдувающим все со сцены за кулисы.
Рей поклонился, снова вышел на авансцену и произнес: «Voila» — в его лучшем подражании истинным французам, но, почувствовав, что его голос был слишком мягким и тусклым, он прочистил горло, и снова, на этот раз уже жестче и громче он произнес: «Voila!».
И вдруг, непонятно почему вся аудитория засвистела и затопала ногами, словно кто-то удачно приземлился или первым добежал до финиша. Рей загорелся от удовольствия — он еще ничего не совершил, а лишь ждал, пока все не увидят настоящий фокус, и поклонился снова.
Оби мягко поторопил его, напоминая ему его следующий шаг, и Рей нахмурился, неохотно сделав шаг в сторону, чтобы жестом представить Оби.
— И теперь, — в полный голос провозгласил Оби. — Весёлая интродукция! — слова отскакивали четко, словно горошины, как учил его Рей: «Ве-сё-ла-я инт-ро-дук-ция!».
Публика снова притихла.
Оби взглянул на Картера, и тот подтолкнул Арчи.
Арчи перестал разглядывать гильотину и начал смотреть куда-то вдаль, за пределы аудитории. Он еле заметно улыбнулся, словно нашел все это очень и очень даже забавным, но совершенно не имеющим к нему ни малейшего отношения: он просто представил себе свое тело чем-то совсем обыденным, вроде книги, на какое-то время взятой в библиотеке.
Руки Оби зачесались от зуда, словно в них что-то закололо изнутри. Он понял, что это от волнения, примерно от такого же, как у олимпийского чемпиона в ожидании выстрела стартового пистолета, перед тем как умчаться вдаль, к олимпийской победе, когда от радости и стремления поет душа, и оживляющая энергия разливается по телу сладким зарядом. Он был слишком зол на Арчи, который уже стоял около гильотины, затем опускался на колени и клал свою голову на плаху. И Оби наблюдал за тем, как Арчи делает это легко и просто, будто бы все это он репетировал заранее. Его тело как всегда было свободно и раскрепощено, все его движения были легки, непринуждённы и почти ритмичны. Оби ненавидел хладнокровие Арчи и особенно в моменты, когда тот его демонстрировал, ведя себя еще более отчужденно, когда он наоборот должен был бы не находить себе места или по крайней мере быть в некотором замешательстве.
Арчи был зафиксирован на гильотине лицом вниз. Его шея, прижатая металлическим хомутом, лежала на плахе.
Стараясь не обращать внимание на зуд в пальцах, Оби улыбнулся и посмотрел на Рея Банистера.
«Начинаем…» — провозгласил он, заполняя словами весь объем зала собраний.
И Рей начал. Он развязал тесемку красного бархатного мешка и извлек оттуда колоду карт. Карты начали исчезать в одном и появляться в другом, совершенно неожиданном месте. Они тасовались то веером, то лесенкой, извлекались то из одного, то из другого рукава, по очереди подбрасывались в воздух и снова аккуратно ложились в колоду. Руки Рея работали ритмично в такт музыке. Он сделал шаг в сторону публики и попросил кого-то из сидящих в зале выйти на сцену и выбрать карту. Затем колода снова перетасовалась, и Рей из уха вышедшего к нему доставал выбранную карту.
В это время Оби стоял в сторонке и наблюдал за карточными фокусами Рея, и за Арчи с шеей, лежащей на плахе. Частью плана было заставить его немного покорячиться в неудобной позе стоя на коленях, помучаться в ожидании, выйти из терпения.
