— Значит так, военный, слушай приказ Родины. Останешься здесь с лейтенантом. Будете сидеть тихо, как мыши, боевики вас не заметят. Я сейчас попробую увести их за собой. Понял? Они все рванут за мной, а вы пока тут отлежитесь. Только тихо, это главное, врубаешься?
Боец торопливо закивал стриженой головой, смертельная тоска, плескавшаяся в его пронзительно голубых глазах, стремительно сменялась вспыхнувшей где-то в глубине души безумной надеждой. Кэп невесело улыбнулся. Сейчас он совершал сделку, его собственная жизнь, против жизни этих вот двух. Цена, конечно, не равная для него, но так надо… «Так надо», — мысленно повторил он, упрямо мотнув головой, и продолжил:
— Будете ждать меня до ночи. Понял? До темноты! Если я к тому времени не вернусь, попытаетесь самостоятельно выбраться из города. Лейтенанта не бросать. Уяснил, воин? Не бросать! Узнаю, что ты струсил и сбежал, а его здесь кинул, найду даже на том свете. Ясно?
— Ясно, — послушно кивнул солдат.
— Ну, вот и ладненько. Вот и хорошо…
Не зная что еще сказать, как оттянуть тот момент, когда надо будет выйти наружу, бежать, стрелять, уводя боевиков от места, где прячутся боец с раненым лейтенантом. Понимая это и от того злясь на себя, он резко развернулся, затопал по ведущим наверх ступенькам. Уже у выхода обернулся, бросив через плечо нарочито небрежно:
— Удачи, солдат. Увидимся.
— И вам, тащ капитан, удачи, — заикаясь и стуча зубами, еле выговорил Колумбиец.
Сначала он двигался вдоль дома, перебегая из комнаты в комнату, через проломы в стенах пробираясь из подъезда в подъезд. Изредка постреливал одиночными на звук, на мелькнувшую тень, на смутное движение. Попасть в кого-то конечно даже не надеялся, просто обозначался, вот он я, смотрите, я здесь. Боевики вроде клюнули, тоже начали перемещаться по своей стороне двора, по-крайней мере он довольно часто ловил краем глаза, осторожно перебегающие от укрытия к укрытию параллельно ему силуэты на той стороне. Значит, поверили, это хорошо, чем больше боевиков он сейчас уведет за собой, тем больше шансов уцелеть будет у оставшихся в подвале разведчиков.
Следующая комната, куда он заскочил, оказалась угловой, все, дом кончился, дальше открытое, простреливаемое пространство. Скорчившись в углу комнаты, он внимательно осматривал расстилающийся за выбитыми провалами окон пейзаж, искал промежуточные укрытия, что позволили бы под огнем пересечь улицу и заскочить в следующий дом. В лабиринте брошенного дома он долго мог водить за нос преследователей, не то что на открытом пространстве, к тому же там, они сразу поняли бы, что русский остался всего один, а значит, еще двое прячутся где-то позади и неплохо бы их поискать.
В принципе выбирать особо было не из чего, окна выходили на две стороны. Одно — прямо во двор, открывая дорогу к бегущим параллельно ему, стремясь отрезать путь, чичам. А второе выводило на узкую улочку, на другой стороне которой маячил обглоданный артиллерийским огнем скелет девятиэтажки, с бесстыдно вывороченными, выпирающими наружу внутренностями. Так что выбор был очевиден, вот только как перемахнуть улицу. Прямо к проезжей части притулилась покореженная пулеметным огнем ржавая «копейка». Это будет первый рубеж, добежав до которого можно будет чуть-чуть перевести дух, ну а потом открытое пространство. Ну что же делать? Значит спринтерский забег, другого варианта нет. Ну что? Пошел? Пошел!
Размашисто перекрестившись, никогда не веривший в Бога и сроду не бывавший в церкви, Кэп вскочил на невесть каким чудом уцелевший подоконник. Рванул вперед, не скрываясь, делая ставку только на быстроту, даже не пригнулся ни разу. Лишь бы не оступиться на устилающих землю обломках, лишь бы не подвернуть ногу, не упасть, сбивая набранный темп. Под прикрытие капота машины он въезжал уже на спине, с разбегу бросившись наземь и перекатываясь за спасительное железо. Вслед ударила запоздалая очередь, звонко простучали по асфальту веселыми градинами пули. Точно в том месте, где он был секунду назад, чуть-чуть опоздал боевик, самую малость. Перевалившись на живот, Кэп дал три одиночных подряд по развалинам, надеясь заставить противника хоть на мгновение укрыться, выиграть себе несколько спасительных секунд для очередного рывка. Вновь вскочил на ноги, пригнувшись, метнулся вперед через улицу. Странно, но вслед не стреляли. «Что? Страшно стало за шкуры свои поганые, уроды? Попрятались!» — злорадно подумал он, с разбегу заскакивая в пролом на первом этаже девятиэтажки. Остановился, щуря глаза, внезапно ослепнув в темноте комнаты после яркого солнца, заливавшего двор.
И тут на него бросились черные силуэты, соткавшиеся вдруг из той самой непроницаемой темноты. Нахлобученный на голову мешок на мгновение лишил его возможности сопротивляться, потом он забился, замолотил вслепую руками и ногами. Но на него уже навалились чьи-то мускулистые, жилистые тела, зажали в борцовском захвате, сбили с ног, выворачивая руки. Потом последовал удар по голове, в мозгах поплыл колокольный звон, нет, он не потерял сознания, но все тело вдруг стало будто тряпочным, бессильным, непослушным. Кэп не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой. Нападавшие тут же воспользовались этим, выкручивая ослабшие руки в суставах, обматывая их веревкой. Наконец с него сдернули мешок.
— Ну что? Добегался, козел? — злой шепот громом ударил в уши, отдаваясь многократным эхом, ударяясь о стенки черепа и вновь отражаясь от них каким-то непереносимым внутренним эхом.
Из багрового тумана перед глазами выплыло, склонилось над ним смутно знакомое смуглое лицо, с аккуратно подстриженной щегольской бородкой, черные глаза смотрели с насмешливым прищуром. Где-то я его уже видел, или не его, другого, но очень похожего… И тут тоскливым ужасом сжало сердце, поползли внутри холодные липкие щупальца страха. Плен… Это слово на разные лады крутилось в мозгу, затапливая сознание пониманием своей жуткой сути. Помимо воли всплывали из памяти картины растерзанных тел солдат, что они не раз находили, затравленный взгляд извлеченных из зиндана рабов… Это все плен… Все это слилось воедино в одном коротком слове, заключавшем в себя черную бездну морального унижения, физических страданий и бесславной гибели в конце. Кэп зарычал, отчаянно задергался всем телом, и только тут обнаружил, что руки крепко стянуты за спиной. Когда только успели гады? Он никогда не думал о том, что может вдруг попасть в плен, на многочисленных рабов и заложников, взятых ради выкупа, которых доводилось освобождать в чеченских селах, всегда смотрел с брезгливым интересом, уверенный, что уж он-то никогда не окажется на их месте. Раньше смерть, чем бесчестье! Так он всегда думал, с чувством внутреннего превосходства разглядывая эти опустившиеся, дрожащие от страха тени прежних людей. А вот оно как все вышло…
Эх, сейчас бы ампулу с ядом, как у того араба, инструктора подрывников! Араба! Давшая прихотливый извив мысль обожгла внезапной догадкой. Да, точно, вот на кого похож тот, что сидит рядом, внимательно вглядываясь в лицо. Действительно, нехарактерные для чеченца тонкие и правильнее черты, более смуглая кожа, темные глаза с миндалевидным разрезом, говорили в пользу этого предположения. Тоже араб. Значит, взяли его наемники Хаттаба, а это ничего хорошего не сулило. О звериной жестокости выходцев из Иордании, составлявших костяк отрядов Черного араба не зря ходили легенды, видно на легкую смерть теперь рассчитывать не приходится.
— По кускам тебя резать сейчас буду, — словно подслушав его мысли, спокойно и буднично заявил араб, извлекая из ножен на поясе устрашающего вида тесак с зачерненным лезвием.
Вот тут Кэп и испытал впервые в жизни приступ настоящего оглушающего страха. Его не могла напугать гибель в бою, когда умираешь, даже не успев этого понять. Его не пугала схватка с любым противником один на один, в схватке всегда есть шанс победить… Но вот эта беспомощность, когда ты полностью во власти жестокого врага, способного измыслить для тебя самые изощренные пытки, не ведающего ни жалости, ни сострадания, просто размазала его, заставила каждую клеточку его тела вопить от ужаса. Он уже забыл о том, что лишь секунду назад хотел умереть. «Жить! Жить любой ценой!» — захлебываясь верещал мозг, лихорадочно перебирая самые фантастические варианты спасения. Мышцы сжимались и разжимались в судороге запредельного усилия, пытаясь разорвать стягивающие запястья путы. Ноги бестолково сучили каблуками по полу, стараясь уползти как можно дальше от араба и его жуткого ножа. Но тот, довольно улыбаясь, придвигался все ближе, поднося нож к самому лицу обезумевшей жертвы, наслаждаясь ее смертельным ужасом.
Капитан уже давно перестал быть собой, перестал быть офицером и даже просто человеком, теперь он превратился в воющего в смертной тоске зверя, готового на все, лишь бы избежать предстоящих мучений, избежать смерти. И тут на самом краешке еще сохранившего рассудок сознания вдруг мелькнула спасительная мысль, дурная, невозможная, но все же ставшая той самой соломинкой, за которую хватается утопающий. Вспомнился рассказ одного из ветеранов-разведчиков, прошедших Афган, случайно услышанный на какой-то юбилейной пьянке. Суть его сводилась к тому, что большой грех для мусульманина убить другого правоверного без веской на то причины, особенно это справедливо в отношении новообращенных. А ведь с формальной точки зрения стать мусульманином, принять ислам, совсем просто. Никаких долгих и красочных ритуалов, вроде православного крещения для этого не требуется.
