Боль, пронзившая Колина от левого уха, через щеку и до носа, была непереносимой, как будто тысячи иголок одновременно воткнулись в него. Он потерял сознание.
Колин был без сознания всего несколько мгновений. Вид Хэзер в руках Роя пронзил темноту, в которую он погрузился, и этот жуткий образ привел его в чувство.
Хэзер вскрикнула, но ее крик был оборван ударом ладони по лицу.
Очки Колина где-то затерялись. Все расплывалось. Он сел в надежде, что Рой бросится на него снова, и пол закачался под ним. Он нашел очки. Оправа была погнута, но стекла целы. Он надел их, стараясь укрепить так, чтобы они не свалились.
Хэзер лежала на полу в противоположном углу комнаты. Рой сидел на ней верхом спиной к Колину. Ее блузка была разорвана, из нее торчали ее голые груди. Рой пытался стащить с нее шорты. Она сопротивлялась, и он снова ударил ее. Она начала плакать.
Шатаясь, испытывая непереносимую боль, но от ярости снова почувствовав в себе силы, Колин пересек комнату, схватил Роя за волосы и оттащил от Хэзер. Они оба упали и покатились в разные стороны.
Рой тут же вскочил на ноги и схватил Хэзер, которая пыталась выбежать из комнаты. Он швырнул ее назад, она ударилась о стену, споткнулась и упала на спрятанный магнитофон.
Колин лежал на чем-то холодном и остром, и, как ни раскалывалась его голова, он все же сообразил, что под ним пистолет. Он вытащил его из-под себя, встал на колени и нащупал предохранитель. Рой приблизился к нему. Боль застилала Колину глаза.
— Ха, — усмехнулся Рой. — Ты опять думаешь, что я испугаюсь незаряженного пистолета. Ты, маленький урод! Я размозжу твою башку на мелкие кусочки, тупое пресмыкающееся. А затем я буду трахать твою идиотскую подружку, пока она не начнет исходить кровью.
— Ты, грязный, мерзкий ублюдок! — закричал разъяренный Колин. Он вскочил на ноги. — Стой! Стой там, где стоишь! На нем был предохранитель. Сейчас нет. Слышишь? Он заряжен. И я выстрелю! Клянусь Богом, я выпущу твои кишки по всем стенам!
Рой усмехнулся снова:
— Колин Джекобс, большой крепкий убийца!
Уверенный в себе и усмехающийся, он продолжал надвигаться на Колина.
Колин прицелился и спустил курок. Выстрел в пустой комнате прозвучал оглушающе.
Рой споткнулся, но не от выстрела. От изумления. Пуля прошла мимо.
Колин взвел курок.
Второй выстрел тоже прошел мимо, но Рой закричал, замахав руками:
— Нет! Постой! Постой минутку! Не делай этого!
Колин сделал шаг вперед. Рой отпрянул назад к стене, и Колин вновь взвел курок. Он уже не мог остановиться. Он был в горячке, в белой горячке, сгорая от ярости, кипя, бурля, настолько зол, что почувствовал, как сейчас начнет плавиться и растекаться, словно лава. Его сердце колотилось так сильно, что каждый удар был как извержение вулкана. Он больше не был человеком — он был животным, дикарем, варваром, сражающимся в жестокой схватке с другим животным, до конца, до крови, ведомый неодолимой примитивной страстью первенствовать, завоевывать, разрушать.
Третий выстрел слегка задел правую руку Роя, а четвертая пуля попала ему точно в правую ногу. Он упал, и темная кровь появилась на рукаве его рубашки и просочилась через джинсы. Впервые с того времени, как Колин познакомился с ним, Рой выглядел как ребенок, как ребенок, которым он, в сущности, и был. Его лицо выражало абсолютную беспомощность и страх.
Колин взгромоздился на него и провел дулом пистолета вдоль его носа. Он опять взвел курок. И вдруг он заметил нечто большее, чем страх, в глазах Роя. Это было отчаяние. Жалостливый, потерянный взгляд глубокого, всепоглощающего одиночества. Это часть Роя как бы просила его, чтобы он спустил курок, умоляла Колина убить его.
Медленно Колин отвел пистолет в сторону:
— Я позову на помощь, Рой. Они выправят тебе ногу. И все остальное тоже. Они помогут тебе. Психиатры. Они — хорошие доктора, Рой. Они вылечат тебя. Белинда — не твоя вина. Это был несчастный случай. Они помогут тебе понять это.
Рой начал рыдать. Он схватил свою раненую ногу обеими руками и начал рыдать громко, бесконтрольно, со стонами и воплями, перекатываясь с боку на бок. Возможно, шок прошел, и безумная боль нахлынула на него, а может быть, Колин так и не смог вытащить его из его же собственного ничтожества.
Колин был не в состоянии сдержать слезы.
— О Боже, Рой, что они сделали с тобой! Что они сделали со мной! Что мы делаем друг с другом каждый день, каждый час! Это ужасно. Почему? Ради Бога, почему? — Он бросил пистолет, который, ударившись о стену, с грохотом упал на пол. — Слушай, Рой, я буду навещать тебя, — произнес он сквозь слезы, которые не мог сдержать. — В больнице. И всюду, куда они отправят тебя. Я всегда буду приходить к тебе. Я не забуду, Рой. Никогда. Я обещаю. Я не забуду, что мы — кровные братья.
Казалось, Рой ничего не слышал. Он погрузился в свою физическую и душевную боль.
Хэзер подошла к Колину и нежно прикоснулась рукой к его разбитому лицу.
Он заметил, что она хромает.
— Тебе больно?
— Ничего серьезного. Я подвернула лодыжку, когда упала. А ты?
— Буду жить.
— Твое лицо, оно выглядит ужасно. То место, куда он ударил тебя пистолетом, распухло и посинело.
— Да, больно. Но сейчас срочно надо вызвать «скорую» для Роя. Если мы не хотим, чтобы он истек кровью, — сказал он. Он порылся в карманах джинсов и достал несколько монет. — Возьми. На бензоколонке есть телефон-автомат. Позвони в больницу и в полицию.
— Лучше ты. С моей лодыжкой это займет вечность.
— А ты не боишься остаться здесь одна с ним?
— Сейчас он безопасен.
— Ну ладно... Хорошо.
— Возвращайся скорее.
— Хорошо. И, Хэзер... извини.
— За что?
— Я обещал, что он не коснется тебя. Я обманул.
— Он ничего мне не сделал. Ты защитил меня. Ты все сделал правильно.
Слезы навернулись ей на глаза. Они взялись за руки.
— Ты такая красивая.
— Правда?
— И никогда не говори, что это не так. И даже не смей об этом думать. Никогда. И пусть они все катятся ко всем чертям. Ты — красивая. Запомни. Обещай, что ты запомнишь это.
— Хорошо.
— Обещай мне.
— Обещаю.
Он пошел звонить в «скорую».
Ночь была очень темной.
Когда он спускался с пологого холма, направляясь к станции, то внезапно обнаружил, что не слышит более голоса ночи. Раздавались голоса жаб и сверчков и отдаленный скрежет поезда. Но того низкого зловещего шепота, который всегда раньше он слышал, того шума потустороннего механизма, разрабатывающего всякие дьявольские штучки, не существовало. Он понял, что этот голос ночи звучал только внутри него. Он был внутри него со своим отвратительным шепотом двадцать четыре часа в сутки, и надо было только игнорировать его, выключить его, отказаться его слушать.
Он позвонил в «скорую», потом в полицию.
По шкале Фаренгейта. (Примеч. пер.)
