Стивен склонил голову, снова заплакал и вдруг почувствовал, как что-то коснулось его плеча. Он обернулся и отпрянул в страхе. Перед ним, в темноте нефа, стояла девочка с черными как смоль кудряшками и голодными глазами.
– Почему вы печалитесь? – спросила она.
Коул потянул капюшон и вытер им глаза.
– Ты меня напугала. Как ты выбралась из шахты?
– Я была здесь еще до того, как вы пришли. Пряталась от индженов.
– Тебе не нужно было оставлять маму.
Проповедник наклонился и поплотнее запахнул на ребенке кофту.
– Ты дрожишь. Посмотрим, можно ли это поправить.
Он поднялся, взял девочку за руку и повел ее к печке. На решетке, в напрасном ожидании воскресной службы, уже лежали скомканные страницы «Силвертон стандард энд майнер», а под ближайшей скамьей стояла плетеная корзина с высушенными еловыми шишками. Стивен взял пригоршню шишек и, разложив их на решетке, сунул в печь пару поленьев. Одного чирканья спички оказалось достаточно. Закрывать дверцу печки мужчина не стал, и вскоре пламя уже загудело, задышало жаром, бросая отсветы на стены, холодные половицы и сводчатый потолок.
– Подбирайся поближе, милая. Тебе надо согреться.
Гарриет протянула к открытой дверце озябшие руки. Стивен сел позади нее, положил на пол шляпу, поправил волосы и достал из кармана бутылочку.
– Вот, сделай глоток, – предложил он ребенку. – Это настойка арники.
Малышка вытащила пробку, отпила немножко и вернула бутылку проповеднику.
– А что за пятнышки у вас на лице? – спросила она.
– Ерунда. – Коул стер со лба, щек и губ липкие капли крови ее отца, а потом опустил руку в карман пальто, достал старый армейский револьвер и открыл зарядную дверцу за барабаном. Осталось три патрона. Такова воля Твоя, Господи? Чтобы я застрелил ребенка в затылок? Я сделаю это, ведь я Твой верный слуга, но пожалуйста… Пожалуйста. Если можно как-то по-другому…
– Хочу есть, – сказала Гарриет.
– Сейчас найдем что-нибудь для наших животиков.
Проповедник закашлялся, маскируя щелчок курка.
– А мне, мистер Коул, на Рождество подарили куклу, – похвасталась девочка.
Стивен сморгнул слезы.
– И как ее зовут? – с трудом выговорил он, приставляя дуло к ее затылку.
– Саманта. У нее рыжие волосы.
Мужчина знал, что потом его вырвет, и с трудом справился с желанием сунуть дуло себе в горло. Такова Твоя воля? Говори сейчас, или…
– У нее два платья, и больше всего я люблю расчесывать ей волосы.
Стивен положил палец на спусковой крючок, и тут оно пришло – покой разлился внутри него, словно теплый жидкий свет.
– Спасибо! – прошептал он и опустил револьвер в карман шинели.
Гарриет оглянулась.
– Вы снова плачете.
– Всё в порядке. Это слезы счастья. Господь так добр…
– А где все инджены? – спросила девочка, подняв голову.
– Сколько тебе лет? – спросил Коул.
– Шесть.
– Думаю, тебе пора узнать кое-что. Прошлой ночью со мною говорил Бог. Он сказал, что час суда над Абандоном настал и что я буду орудием Его гнева, Его серой и пламенем.
– Значит, никаких дикарей не было?
– Нет. Хотя временами Бог позволял мне верить, что они есть. Он показал мне язычников, когда я стоял на Пиле. Позволил мне поверить в ложь. Показал, как ее использовать.
– Тогда куда же все ушли?
– Ты веришь в Бога, Гарриет?
– Да.
– Твой отец огорчался из-за тебя? Ну, когда ты озорничала? Когда не слушалась?
– Да. Когда мамы нет дома, он бьет меня по попе ремнем. Железной пряжкой!
– Он и должен наказывать тебя за плохое поведение. Точно так же Бог есть отец Абандона, и все живущие здесь – Его дети. Но знаешь что?
– Что?
– Здешние люди были очень порочны.
– Почему?
– Они были жадными. Грешными. Они помешались на золоте, а некоторые поддались злу и делали плохие вещи с другими. Брали то, что не принадлежит им. Делали людям больно.
– Это плохо. Надо быть хорошими.
– Да, ты права. И вот поэтому Бог решил наказать всех, кто жил в Абандоне.
– А как же Бетани и мама?
– Даже их.
– Но они же не плохие?
– Послушай, Гарриет. Мы не должны сомневаться в Боге. Не должны спрашивать, почему Он наказывает одних и не наказывает других. Мы можем не понимать Его, но это наш недостаток. Мы можем только любить Его и слушаться Его.
Нижняя губа у малышки задрожала.
– Я хочу увидеть маму! – всхлипнула она.
– Ну-ну, милая, не надо плакать! Слушай. Бог сказал мне не наказывать тебя. Он любит тебя. Он знает, что у тебя золотое сердце. И Он хочет, чтобы я позаботился о тебе.
– А как же папа и мама?
– Это плохой вопрос. Не задавай его больше.
Гарриет отвернулась от Стивена к огню.
Он положил руки на ее хрупкие плечи.
– Пойдем в мой дом. Я растоплю печь и приготовлю нам ужин.
– А Саманту Бог наказал?
– Нет, милая.
– Она одна дома, на моей кровати. И ей страшно.
Коул поднялся. Он так устал, что мог бы лечь на свой набитый еловыми ветками матрас и проспать лет тридцать.
– Мы будем проходить мимо твоего старого дома и заберем ее, – пообещал он ребенку.
Затем проповедник помог девочке подняться и взял ее за руку. Они вместе вышли из церкви.
Ночь выдалась ясная. В небе поднималась полная луна.
Крошечные звездочки перемигивались между собой, и среди них тускло светился красноватый Марс.
Темный и тихий, в каньоне лежал Абандон. И только сверху, издалека, доносился едва слышный стук, как будто работала камнедробилка.
Там, внутри горы, люди колотили в железную дверь.
Эбигейл подошла к железной двери – ни ручки, ни замочной скважины. Лоренс тоже подошел и толкнул дверь, после чего позвал Куинна.
– Это же не шутка? – спросила журналистка, изо всех сил удерживая рвущийся наружу страх.
Ее отец отступил, разбежался и с силой ударил по двери каблуком ботинка.
Эхо раскатилось по стенам и затихло.
Лоренс упал на землю и, морщась от боли, схватился за лодыжку. На пол осыпались осколки камня и мелкая крошка. Фостер посветила на дверь. Поверхность ее хранила многочисленные следы отчаяния – щербинки, царапины, зарубки, – как будто кто-то испытывал на ней все имевшиеся в его распоряжении инструменты. Канавки от пуль, разбросанные ямочки от дроби, а в середине – большая вмятина, оставить которую, как подсказывало воображение, могла группа мужчин, атаковавших неприступную дверь валуном.
Из пещеры вышла Джун.
– Что случилось? – спросила она с удивлением.
– Куинн запер нас здесь, – объяснила журналистка.
– Но зачем?
– Понятия не имею.
Миссис Тозер тоже потолкала дверь и, убедившись в тщетности своих усилий, громко позвала Коллинса.
– Побереги силы, – посоветовала ей Эбигейл. – Думаю, эти люди, которые здесь погибли, перепробовали все варианты. Даже валуном ее таранили. Но у них ничего не получилось.
– Господи… Мы же умрем здесь, как и они все. – Джун пошатнулась и стала судорожно хватать ртом воздух. – Что же это такое? Как же…
– Так, минутку. – Лоренс с усилием поднялся с пола. – Давайте все немного передохнем. Можно поддаться страху и впасть в истерику, но это нам не поможет. Мы все равно окажемся там же, где и были, запертые в горе. Так что давайте пропустим ту часть, где все бесятся и сходят с ума. Самое важное сейчас – свет. Он так же важен, как кислород, и он кончается. Оставим включенным только один фонарь. Выключайте свои, а я свой оставлю. – Два фонаря погасли. – Хорошо. Теперь рюкзаки. Посмотрим, какими припасами мы располагаем. У меня, по-моему, есть… Черт! – Он подбежал к нише и посветил внутрь, где лежали десять джутовых мешков. – Его здесь нет. Я оставил рюкзак возле золота, а теперь его нет. Там были веревки, батарейки, вода…
– Моего тоже нет, – добавила Джун. – Я положила его около двери, перед тем как мы вошли. Теперь у меня только камера Эммета.
– Мой пока еще со мной, – сказала Эбигейл. Отстегнув пояс, она опустилась на колени и раскрыла рюкзак, а Кендал посветил фонарем. – Итак, у меня… почти ничего. Перчатки. Шапка. Фотопленка. Два батончика. Спички. Две бутылки воды, но полная только одна. Черт, думала, запасные батарейки есть!..
– Хорошо. А теперь давайте сядем и обмозгуем все как следует, – сказал профессор. – Фонарь я пока выключу.
Пленники расселись в кромешной тьме, футах в пятнадцати от железной двери. Эбигейл закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоить разволновавшееся сердце и привести в порядок мысли.
– Понимаю, здесь жутковато, и рядом останки тех, кто умер, потому что их заперли в пещере, – сказал Лоренс, – но настоятельно прошу вас постараться не думать ни о них, ни о том, что с ними случилось.
Джун тихонько всхлипнула и тут же извинилась:
– Простите, простите. Я постараюсь…
Фостер взяла ее за руку.
– У нас три фонаря, но давайте смотреть правде в глаза, – снова заговорил ее отец. – Если батарейки сядут, прежде чем мы найдем выход, то мы все умрем здесь. Неиспользуемые фонари предлагаю положить в рюкзак, чтобы случайно не повредить. У нас тридцать две унции воды. Это чуть больше стакана на каждого. Пить будем маленькими глотками через каждые несколько часов, чтобы протянуть как можно дольше. Надеюсь, вода здесь где-то есть. Можно ли ее пить, это другое дело, но мы хотя бы попробуем. То же относится и к батончикам. Разделим их на маленькие порции.
