Эта ошибка стоила мне семи лет каторжных работ.
Наконец матушку настоятельницу разбудили, и мне предоставили комнату на втором этаже. Из окна виднелись огни города, маяк и огни бакенов на канале. Большое судно медленно выходило из гавани.
Лег спать. С восходом солнца в комнату постучались. Ночью мне приснился кошмарный сон. Лали раздирала себе живот прямо у меня на глазах, и оттуда кусками выпадал наш ребенок.
Я быстро побрился и умылся. Спустился вниз. У нижней ступеньки меня поприветствовала ирландка-монахиня с вымученной улыбкой на лице.
– Доброе утро, Анри. Хорошо ли спали?
– Да, сестра.
– Пройдите, пожалуйста, в приемную матушки настоятельницы. Она желает вас видеть.
Мы вошли. За столом сидела женщина лет пятидесяти или даже старше. Выражение лица злое, если не сказать свирепое. Черные глаза буравили меня насквозь без всякого снисхождения.
– Señor, sabe usted hablar español? (Вы говорите по-испански?)
– Muy poco. (Немного.)
– Bueno, la hermana va a servir de intérprete. (Хорошо, сестра нам переведет.) Говорят, вы француз?
– Да, матушка.
– Вы убежали из тюрьмы Риоачи?
– Да, матушка.
– Давно?
– Около семи месяцев.
– Где вы были все это время?
– У индейцев.
– Что? У индейцев гуахира? Не верю. Эти дикари никого не пускают в свои земли. Даже ни один миссионер не смог туда попасть, представьте себе. Это не ответ. Где вы были? Говорите правду.
– Я был у индейцев, матушка, и могу это доказать.
– Каким образом?
– Вот этим жемчугом, который они ловят.
Мешочек был пришпилен булавкой к куртке изнутри. Я отстегнул его и передал ей. Она открыла его, и горсть жемчужин высыпалась на стол.
– Сколько здесь жемчужин?
– Не знаю, может, пять, а может, шесть сотен. Что-то около того.
– Это не доказательство. Вы могли его и украсть где-нибудь.
– Чтобы вы успокоились, матушка, я останусь здесь, если вам будет угодно, до тех пор, пока вы не выясните, пропадал ли у кого-нибудь жемчуг за последнее время. У меня есть деньги, и я могу оплатить свое содержание. Обещаю, что никуда не двинусь из своей комнаты без вашего позволения.
Она жестко посмотрела на меня. Ее глаза как бы говорили: «А что, если ты убежишь? Ты убежал из тюрьмы, а отсюда и подавно удерешь».
– Я оставлю у вас мешочек с жемчугом – все мое состояние. Я знаю, оно в надежных и добрых руках.
– Ну хорошо. Зачем же вас запирать в комнате? Вы можете гулять в саду утром и в полдень, пока мои дочери молятся в часовне. Вы будете питаться на кухне вместе с прислугой.
Я вышел от нее более или менее успокоенным. Хотел пойти в комнату, но ирландка повела меня на кухню. Большая чашка кофе с молоком, свежий черный хлеб, масло. Монахиня стояла рядом и смотрела, как я завтракаю. Она испытывала какое-то беспокойство. Я сказал:
– Спасибо, сестра, за все, что вы сделали для меня.
– Я бы хотела сделать больше, но это не в моих силах, друг Анри.
И с этими словами она вышла из кухни.
Я сидел у окна и смотрел на город, порт и море. Земля вокруг была хорошо обработана и ухожена. Но чувство опасности не покидало меня. Я стал даже подумывать о побеге предстоящей ночью. Да шут с ним, с этим жемчугом: пусть матушка настоятельница употребит его на монастырь или заберет себе – это ее дело. Я ей не доверял, и на это были причины. Удивительно, как это она, каталонка, настоятельница монастыря, а следовательно, образованная женщина, не знает французского? Невероятно. Вывод: ночью надо бежать. Да, в полдень я выйду во двор и выясню, где можно перелезть через стенку. Около часа в дверь постучали.
– Пожалуйста, спускайтесь вниз на обед.
– Да, иду. Спасибо.
Я сидел за кухонным столом и едва успел притронуться к мясу с отварным картофелем, как дверь открылась и вошли четверо полицейских в белой униформе. У троих – винтовки, у офицера – револьвер.
– No te muevas, o te mato. (Не двигаться, а то пристрелю.)
Он надел на меня наручники. Ирландка-монахиня пронзительно закричала и упала без чувств. Ее подхватили под руки сестры, работавшие на кухне.
– Vamos (идем), – сказал начальник.
Пришли в комнату. Разворошили мой узел и тут же нашли тридцать шесть золотых монет. Футляр с отравленными стрелами отложили в сторону, не поинтересовавшись содержимым. Они были уверены, что это карандаши. Начальник с нескрываемым удовольствием положил золотые себе в карман. Во дворе уже поджидала полицейская колымага.
Пятеро полицейских и я втиснулись в эту машину-развалюху и помчались на полной скорости. За рулем сидел малый в полицейской форме, черный, как антрацит. Я был настолько ошеломлен происходящим, что не сделал ни малейшей попытки протестовать. Старался держать себя в руках: любые просьбы о пощаде и прощении – не к месту и не ко времени. «Будь человеком, – внушал я сам себе, – и не теряй надежды». Вылезая из машины, я решительно настроился остаться мужчиной, а не превращаться в половую тряпку. Мне это удалось, о чем полицейский офицер, принявшийся меня допрашивать, не преминул сразу же заметить: «Этот француз крепкий орешек, его, кажется, совсем не смущает, что он попался!» Вошли в кабинет. Я снял шляпу и сел без приглашения, положив свой узел между ног.
– Tú sabes hablar español? (Можешь говорить по-испански?)
– Нет.
– Llame al zapatero. (Позовите сапожника.)
Через несколько минут появился человек небольшого росточка в синем переднике и с молотком в руке.
– Ты тот француз, что убежал из Риоачи год назад?
– Нет.
– Не ври.
– Я не лгу. Я не тот француз, что убежал из Риоачи год назад.
– Снимите наручники. Задери-ка куртку да рубашку, дружище. – Он взял лист бумаги и стал его изучать. В нем была описана татуировка. – У тебя не хватает большого пальца на левой руке. Так оно и есть. Это ты.
– Нет, это не я. Я убежал не год назад, а семь месяцев.
– Это все равно.
– Может быть, для тебя и все равно, дружище, а для меня – нет.
– Понял: ты типичный убийца. Француз или колумбиец, вы, убийцы, все одного поля ягода – неукротимые. Я всего лишь заместитель начальника тюрьмы. Не знаю, что с тобой сделают, но пока посажу тебя к твоим приятелям.
– Каким приятелям?
– Французам, которых ты привез в Колумбию.
Я последовал за полицейским. Он привел меня в камеру, зарешеченные окна которой выходили во двор. Вот так встреча! Все пятеро снова со мной. Обнялись.
– Мы думали, что ты далеко и с тобой все в порядке, друг, – сказал Клузио.
Матюрет рыдал, как ребенок. Трое других тоже были изумлены до крайности. Увидев всех рядом с собой, я снова обрел силы и уверенность.
– Расскажи нам все о себе.
– Потом. Ну как вы здесь?
– Уже три месяца сидим.
– С вами обращаются хорошо?
– Ни так ни сяк. Нас собираются переправить в Барранкилью, где передадут французским властям, – так, кажется.
– Вот свиньи! А что, если нам рвануть отсюда?
– Ты едва появился, а уже помышляешь о побеге!
– А что в этом плохого? Уж не думаете ли вы, что я с этим смирюсь! Наблюдают за вами строго?
– Днем не очень. Но на ночь выставляется специальная стража. Из-за нас.
– Сколько?
– Трое стражников.
– Как твоя нога?
– В порядке. Даже не хромаю.
– Вы всегда под запором?
– Нет, выпускают во двор погреться на солнышке. Два часа утром и три после полудня.
– Как к вам относятся заключенные колумбийцы?
– Есть несколько очень опасных типов, воры – те же убийцы.
В полдень нас вывели во двор. Мы с Клузио уединились, чтобы поговорить. Но за мной прислали полицейского, который отвел меня в тот же кабинет, в котором я побывал утром. Меня встретили начальник тюрьмы и его заместитель, уже знакомый мне. Начальник сидел на почетном месте. Очень темный цвет кожи, почти черный. Похож больше на негра, чем на индейца. Короткие курчавые волосы. Короткие усы над толстой губой. Резкие и злые складки у рта. Глаза черные и жесткие. Ему около пятидесяти. Ворот рубашки расстегнут, галстука нет. Слева на груди бело-зеленая лента – знак отличия за какие-то заслуги. Присутствовал и сапожник.
– Француз, ты находился в бегах семь месяцев, пока тебя снова не сцапали. Что ты делал это время?
– Был у индейцев гуахира.
– Не советую играть со мной в кошки-мышки, мы тебя быстро исправим.
– Я говорю правду.
– Никто с индейцами никогда не жил. Только за этот год они убили больше двадцати пяти пограничников береговой охраны.
– Нет, пограничников убили контрабандисты.
– Откуда ты знаешь?
– Я жил там семь месяцев, индейцы гуахира никогда не покидают свою территорию.
– Ну ладно, может, ты и прав. Где ты украл тридцать шесть золотых монет по сто песо каждая?
– Они мои. Мне их дал вождь индейского племени, живущего у подножья гор, по имени Хусто.
– Как это у индейца может оказаться такое богатство? Да еще он отдал его тебе?
– Вот что, шеф, вы слышали что-нибудь о краже золотых монет в сто песо?
– Верно, не слышали. По донесениям такой кражи не было. Но это не значит, что мы не наведем справки.
