— Аллилуйя, — прошипели динамики, будто слово это само вынырнуло из «белого шума».
Человек отшатнулся, затем пьяно рухнул на колени. Теперь он рыдал.
— Аллилуйя...
Свет вспыхнул ярко и внезапно, как прожектор, направленный из засады тюремной охраной. Человек развернулся к камере. Томас, словно со стороны, услышал собственные всхлипывания, как в первый раз, когда он понял, что это не Фрэнки... а Джеки Форрест, вытянувший руки, словно прокладывая путь сквозь толпу папарацци. Голова его была перебинтована, как у Халаша, и утыкана какими-то серебристыми винтами.
— Ты, — возмущенно плюнул он. — Ты не можешь причинить мне боль! Я знаю, куда я иду! Я видел!
— Ты видел?
Вопрос буквально потряс проповедника. Гнев и ужас попеременно мелькали на его лице.
— Я следую вере! — Он вытер подбородок и безумно улыбнулся. — Вера — это суть того, на что мы уповаем! — воскликнул он трепетным баритоном, который столь многие проповедники приберегают для библейских цитат. — Уверенность в невидимом!
— Значит, вера без свидетельств и есть свидетельство?
— Тебе этого никогда не понять, ты — сукин сын! — прорычал Джеки. — Пока ты не будешь корчиться в адском пламени! Тогда твоя аго...
— Агония? Ты это хотел сказать?
Джеки снова изо всех сил смачно плюнул. Потом встал, его снова потянуло назад, и он неуклюже повалился на пол. Темное пятно мочи и фекалий расползлось вокруг. Он хотел было вскрикнуть, но вместо этого его вырвало.
Джеки обмяк.
— Сук... сы... — всхлипывал он. — Сук... сы...
— Позови его.
Джеки свернулся, как зародыш.
— Па-жа-луйс-с-с-та! — прошипел он.
— Ну позови, позови его.
— Па-жа-луй-с-с-с-та, Боже! — взвыл он. — ПА-ЖА-ЛУЙ-С-С-ТА!
Какое-то время Джеки беспомощно ползал по полу, потом подпрыгнул, словно кто-то неожиданно легонько ударил его по плечу. Так он стоял, дико озираясь, затем медленно повернул лицо в сторону света, идущего от камеры.
Предплечьем он вытер нос, забыв про вымазанное дерьмом лицо.
— Ты видишь?
— Р-разве? — спросил Форрест дрожащими губами. — Разве это возможно?
— Это Бог?
Лицо проповедника сморщилось, затем утратило всякое выражение.
— Д-да-а-а-а-а! — задыхаясь, вымолвил он. — Я не вижу... но я чув-ст-вую его... здесь... совсем рядом...
— Откуда такая уверенность?
— Это не имеет никакого отношения к твоим жалким вопросам... Это...
Лицо проповедника плавно перемещалось по экрану, грязное, расплывшееся в ярком свете. Блеснул металл хирургического инструмента. Из-под винтов потекли струйки крови. Лицо стало жалобным и заискивающим, словно чувствующим приближение благодати. Жалким и радостным, так что Томас не выдержал и отвернулся.
— Я знал это... Я всегда знал это!..
Глубокий вдох потряс все тело Форреста. Дрожащие веки. Буря восторга, швырявшая голос из стороны в сторону.
— Ии-и-и-су-у-ус сладчайший! Да святится...
— Чушь собачья, — пробормотал Джерард, которого, впрочем, тут же заставил умолкнуть свирепый взгляд агента Атты.
— Прости мне... о-о-о, па-жа-луй-ста...
— Дальше в том же роде, — сказал Томас, заглушая воркующий голос проповедника. — Снова и снова, до конца записи.
— Я не хотел... Не-е-е-е-т... Не-е-е-е...
Воздух стал таким спертым, что невозможно было дышать.
— Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, — сказал Джерард, чуть помолчав. В голосе его звучал страх.
— Чего не может быть на самом деле? — спросил Томас.
— Он не может заставить никого увидеть Бога.
Томас пожал плечами.
— Почему бы и нет? В этом вся и суть: переживания, все переживания не более чем плод нервной активности. Так почему религиозное переживание должно быть исключением? Такие переживания — самое обычное дело для ученых, занимающихся исследованиями мозга... одни из первых, которые были стимулированы искусственно.
Джерарда, похоже, это не убедило. Не то чтобы не убедило — он готов был согласиться, но с неохотой. Он вполне мог пожать плечами, видя, что происходит с Повски и Халашем, но только не это. Ему следовало переродиться, понял Томас, вернуть гордость личных отношений с Иисусом Христом.
Но если откровение сводилось к подключению и отключению каких-то проводков...
— Все это какой-то фокус, не иначе, — сказал Джерард. — Неужели вы хотите сказать, что он мог сделать это с вами, со мной, с каждым?
В голосе агента появились нотки безумного возмущения.
Томас кивнул.
— Спокойно, Джерард, — сказала Атта. — Пока он продолжает приводить свои доводы, наша задача — одна-един-ственная задача — как-то использовать это, чтобы остановить ополоумевшего ублюдка... Надо сделать копию.
Джерард посмотрел на нее уныло и невразумительно — это был взгляд человека, для которого копирование — давным-давно пройденный этап.
— Но если все это теперь у нас в мозгу, тогда... тогда...
— Тогда что? — спросила Атта.
— Тогда, выходит, он прав.
Атта потерла шею.
— Ваше мнение, профессор?
Томас отвел взгляд.
— Тут мне требуется некоторая помощь, профессор.
— Нейл всего лишь показывает нам факты, — сказал Томас. — Когда наш мозг, охваченный воодушевлением, устремляется в какую-то определенную сторону, в нас возникают так называемые духовные переживания... Все очень просто.
— Так вы думаете, он прав?! — воскликнул Джерард. — Вы действительно согласны с...
— Я соглашаюсь не с Нейлом, — оборвал его Томас — Он не просто обманывает и морочит нас. Всего-навсего показывает, как это происходит на самом деле. Будь вы Халашем, вы бы не подумали: «Ой, этот мерзавец заставляет меня делать то-то и то-то». Вы не восприняли бы его манипуляции как принуждение — что-то, чему можно противиться и что можно преодолеть. Вы — вы! — стали бы точно таким же, как Синтия Повски. Вы захотели бы делать... это. Понимаете? Вы бы это выбрали. Тихо и спокойно. Свободно — так же свободно, как делаете любой другой выбор в жизни. Никаких иголок в позвоночнике, когда вы сидите беспомощный и парализованный. Вы сами, потому что он испоганил ваш мозг, а ваш мозг это все, чем вы являетесь.
— Чушь, — сказал Джерард, его лицо как-то непонятно вспыхнуло и побледнело одновременно. — Полная чушь.
Томас покачал головой.
— Каждый считает себя исключением. Даже после того, как ему поставили диагноз шизофрения или болезнь Альцгеймера... «Если я не могу достаточно сосредоточиться, — говорят они себе, — то я могу это преодолеть». Непонятно? Неужели непонятно, что он показывает нам? Никакой «победы человеческого разума» не существует. Поскольку не существует самого «человеческого разума»! Все они — Гайдж, Повски, Халаш, Форрест — проложили себе путь к успеху, такому успеху, который никому из здесь присутствующих и не снился. Забавно, не правда ли? Здесь нужна воля к успеху, куда большая, чем вы можете себе представить, агент. Так почему же вы думаете, что вы — исключение?
— Теперь послушайте, профессор, — резко произнесла Атта. — Я провела кое-какое исследование на эту тему. Это не тот бред, которым вы нас здесь пичкаете...
— Исследование, Шелли? Тогда расскажите мне, в чем аргументация Нейла?
— Что по сути мы — биомеханизмы, — ответила та, с опаской поглядывая на Томаса. — А наш выбор — результат физического процесса, который мы не можем контролировать, поэтому, — она пожала плечами, — никакого выбора и нет.
— Тогда назовите мне контраргументы.
— Ну... — Атта выглядела одновременно рассерженной и неуверенной.
— Не так-то легко сформулировать, правда? Они требуют отработки, навыков. Все эти лежалые, прагматичные определения «свободы». Все эти напыщенные, псевдонаучные рассуждения о функциях мозга. Лишь бы молоть языком. С одной стороны, лестные надежды и «новые определения традиционных категорий в свете научного знания» — опустим, что ничто и никогда не может быть «определено заново», — а с другой — притязания Нейла, которые, хотя и движутся вопреки нашим лелеемым в самой глубине души предчувствиям, прямы, ясны и убедительны: сознание обманчиво, если не обанкротилось подчистую, и ставит под сомнение все наши понятия. Я не люблю заключать пари, агент, но...
Атта замахала руками.
— Ладно, ладно, хорошо... Вам просто нужно...
— Меня от вас тошнит! — отрезал Джерард, обращаясь к Томасу.
— Дэнни! — сказала Атта.
— От кого это от вас, Джер?
— От всех этих умников, остряков, которые только выпендриваются, а сами симпатизируют террористам, со всеми своими хобосексуальными соседями...
— Хобосексуальными?
— Которые в попочку любят! Со всеми этими пидорами!
— А тебе нужно трахаться по-настоящему?
— На всей этой очумевшей планете только и есть одно настоящее! Ничего, скоро всем промоют мозги, очень скоро, поверьте. Наведут порядок!
