– Что вы сказали? – спросила Ника, пытаясь разглядеть глаза за очками. Но стекла были зеркальными. Она видела только собственное лицо, вытянутое, белое, с огромными глазами.
Старуха продолжала крепко держать ее за локоть. Ника вырвала руку и заметила аккуратный бледно-розовый маникюр на корявых серых пальцах, и еще шрамы на тыльной стороне левой кисти, странные шрамы, штук шесть, не меньше, круглые, одинаковые, размером со старую дореформенную копейку. «Ожоги, – совершенно машинально отметила про себя Ника, – как будто сигареты тушили. У Гриши такие же есть. В одиннадцать лет учился терпеть боль. Глупое мальчишеское баловство».
– Я сказала, убийцы мчатся как сумасшедшие. – Старуха ткнула пальцем в противоположную кромку тротуара. – А вам что послышалось? – у нее был очень низкий, почти мужской голос. Она не говорила, а как будто шептала, глухо, быстро и как-то слишком уж нервно.
«Может, просто сумасшедшая?» – подумала Ника и отвернулась от странного, словно пергаментного лица с алым, безобразным пятном рта.
– Ничего. Все нормально.
– И вовсе не нормально, милая моя, – строго возразила старуха. – Мир жесток, никого не разжалобишь. Вы посмотрите, посмотрите! Разумеется, зрелище неприятное.
Ника взглянула, куда указывал сухой, как мертвая ветка, палец, и увидела раздавленную черно-белую кошку.
* * *
«А было ли преступление? – спросил себя капитан Леонтьев. – Что, кроме оружия и наркотиков в конурке сумасшедшей старухи, не дает мне покоя? Сплошные случайности, и никакой логики. Никаких мотивов. Что же я так завелся, в самом деле? Дом сорок по Средне-Загорскому напичкан всякой дрянью. Подумаешь – два новеньких ствола, сто грамм синтетической „дури“, конверт с „промокашками“, всего-то десять штук. И при чем здесь труп писателя?»
Андрей Михайлович Леонтьев возглавлял опергруппу УВД Юго-Восточного округа, которая приезжала на пожар в ночь с десятого на одиннадцатое. Механически просматривая документы, чудом уцелевшие на пожарище в жестянке из-под печенья, списывая в протокол паспортные данные погибшего, капитан даже не понял сначала, почему ему так знакомо лицо с паспортной фотографии.
Родители Ракитина находились за границей. Позже для опознания была вызвана бывшая жена погибшего. Вместе с ней явилась и его бывшая няня. Обе женщины категорически заявили, что погибший – не кто иной, как Никита Ракитин. Обе недоумевали, каким образом он попал в этот дом. Впрочем, когда узнали имя хозяйки квартиры, все разъяснилось. Оказалось, что обе они давно знакомы с Резниковой Зинаидой Романовной, и в принципе вполне возможно, что Ракитин решил какое-то время пожить у нее.
Вскоре приехала и сама Резникова, которая тут же сообщила, что Ракитин действительно у нее поселился на время ее отсутствия. Она также опознала погибшего. Но получилось так, что именно капитан Леонтьев первым опознал его по-настоящему, то есть понял, кто на самом деле погиб на этом пожаре. Правда, тоже не сразу.
В ту ночь, когда все по трупу и по пожару было оформлено, опергруппа вернулась в управление, все сидели в кабинете, пили чай, курили, отдыхали, болтали, капитан вдруг заметил на столе старшего лейтенанта Вани Кашина яркий «покет» с дурацкой картинкой на обложке. Зверская морда и голая баба с петлей на шее. Взял в руки, взглянул на снимок автора. Ну конечно, вот почему так знакомо лицо с паспортной фотографии.
– Вань, ты хоть понял, чей труп у нас сегодня? – спросил капитан, возвращая книгу.
– А чего? – встрепенулся Ваня.
– Писатель Виктор Годунов погиб, – медленно произнес Леонтьев и закурил, – Виктор Годунов. Понимаешь ты или нет?
– Так это… – захлопал глазами Ваня, – Ракитин Никита Юрьевич, шестидесятого года. А вы чего, товарищ капитан, думаете, инсценировка?
– Ты кого читаешь, дурья башка?
Ваня взял в руки «покет», несколько секунд глядел на обложку, потом перевернул, стал разглядывать снимок автора, потом опять уставился на обложку и громко, почти по складам, прочитал: Виктор Годунов. «Триумфатор». Ну и чего?
– Ракитин – настоящая фамилия, – вздохнул капитан, – Годунов – псевдоним. Тебе книжка нравится?
– Ага, – энергично кивнул Ваня, – классно написано. Я вчера до двух ночи читал.
– Он больше ничего не напишет. Он погиб.
– Это точно. Не напишет, – согласился Ваня, – и чего?
– Да ничего, – махнул рукой Леонтьев.
Капитан отлично помнил, как впервые месяца два назад наткнулся на книжку Годунова. У метро на лотке были разложены «покеты» в ярких обложках. Леонтьев всякий раз, купив очередной «покет» с детективом, пробежав глазами первые три-четыре страницы, зарекался: больше никогда.
Со страниц лезли на него тупые монстры. Герои женского и мужского пола более всего напоминали кукол Барби и Кенов. Блондинки и брюнетки с ногами от ушей, с огромной твердой грудью и застывшими намертво глазами. Широкоплечие мужики с бицепсами вместо мозгов. Жертвы и убийцы, «братки» и милиционеры, частные сыщики и злодеи мафиози – все это были совершенно одинаковые, безликие существа, порождение огромного конвейера, штампующего бесконечную холодную пластмассу.
В какие приключения попадают эти куски пластмассы, как они убивают, умирают, прячутся, трахаются друг с другом, бегают, прыгают, как проливают реки розовой водицы, липкой кукольной крови, было совершенно неинтересно.
Особняком стояла пара-тройка пристойных авторов, так сказать, королей жанра. Они производили не конвейерную, а штучную продукцию, вполне добротное, качественное чтиво. Страницы не воняли паленой пластмассой и не вредили здоровью, но все-таки оставались мертвым чтивом. А хотелось чего-то живого.
Беда Андрея Михайловича заключалась в том, что с раннего детства он привык много читать. С книгой он ел, ездил в транспорте, книгу прятал под партой в школе. Даже в сортир он всегда отправлялся с книгой, чем вызывал бурное негодование родственников. Эта дурная привычка сохранилась на многие годы. Однако читать что попало он не мог.
Старая добрая классика, русская и зарубежная, серебряный век, шестидесятые, семидесятые – все было прочитано давным-давно. Хотелось чего-то нового. А не было.
– Возьмите Годунова, – посоветовала девушка-ларечница.
Продавцы всегда что-то советовали, как правило, всякую дрянь.
– А вы сами читали? – вяло поинтересовался капитан, вертя в руках стандартый пестрый «покет». Роман назывался «Горлов тупик». На обложке был нарисован хмурый бритоголовый ублюдок с автоматом. На втором плане томно извивалась голая баба.
– Читала. Из этих, – девушка брезгливо кивнула на свой лоток, – он единственный, кого я могу читать.
У нее было умное интеллигентное лицо. Капитан поверил. Книжку купил. И не пожалел об этом. Проглотил роман за две ночи. Сразу захотел купить еще.
– Годунов кончился, – сообщили ему и предложили дюжину других авторов на выбор.
Только через неделю он наткнулся на еще один роман Годунова и опять проглотил за пару ночей. Вскоре он узнал, что, в отличие от своих коллег-детек-тивщиков, пишет Годунов мало. Всего три романа за полтора года, а не десять-пятнадцать, как у других. Что ж, вполне понятно. Все правильно. Писатель не машина.
Капитан купил третий роман, и опять та же история – две бессонные ночи. А потом взял и не спеша, с удовольствием, перечитал «Горлов тупик». Такое с ним было впервые. Плохо склеенные странички «покета» рассыпались. Эти книжки издавались как одноразовые. Ни издателям, ни даже самим авторам не приходило в голову, что кто-то захочет перечитывать.
И вот писатель Виктор Годунов оказался Ракитиным Никитой Юрьевичем, шестидесятого года рождения, который совершенно по-дурацки погиб в какой-то гнилой конуре, причем попал в эту конуру наверняка не из-за своих творческих странностей, а потому, что как-то очень нехорошо сложились у него жизненные обстоятельства.
Давно капитану не было так обидно. Вдруг стало казаться, что потерял кого-то близкого, и чувство утраты не убывало. А потом к нему еще примешалось чувство несправедливости. Он видел, как в метро люди читают Годунова. И ему почему-то хотелось каждому сказать: ты понимаешь, что он погиб? Ну вздохни хотя бы или – я не знаю – помяни его, когда представится случай.
Это было глупо, потому что Ракитину-Годунову вздохи и поминания уже ни к чему. Капитан злился на самого себя. Застряла в душе какая-то противная болезненная заноза.
Он стал перечитывать второй роман. Он позвонил в издательство, представился и спросил, есть ли возможность просмотреть статьи, в которых содержались отзывы о творчестве Виктора Годунова.
– А что, все-таки дело возбуждено? – поинтересовался удивленный женский голос. – Разве это не несчастный случай?
– Вопрос о возбуждении дела решается, – неопределенно буркнул капитан.
Перед ним на столе лежало постановление прокурора о том, что смерть Ракитина Никиты Юрьевича наступила в результате несчастного случая, признаков преступления нет, а потому нет оснований для возбуждения уголовного дела.
