Тоби сделала несколько быстрых глотков, а затем посмотрела в глаза Двораку.
— Я хочу знать, почему Шиэн вцепился в меня. Почему он меня преследует?
— Преследует?
— Я только что потратила на него целый час. Послушайте, я не знаю, почему Роби звонил мне. Вчера вечером меня не было дома. И отвечала ему сиделка моей матери. Я только что об этом узнала.
— А сиделка не знает, зачем звонил Брэйс?
— Она не поняла сообщения. Он сказал, что едет в больницу повидаться со мной, и что она может не беспокоиться и не говорить мне о звонке. Поверьте, Дэн, между нами ничего не было. Ни романа, ни секса, вообще ничего. Мы были едва знакомы.
— И при этом его смерть вас чрезвычайно огорчила.
— Огорчила? Роби истек кровью у меня на глазах, у меня все руки были в его крови. Я держала пальцами его сердце, заставляя его работать, пыталась сохранить ему жизнь. И вы хотите, черт побери, чтобы я не огорчалась? — Борясь со слезами, она набрала воздуха в легкие. — Но вам не понять. Вы же не с живыми людьми работаете, а с трупами.
Он промолчал. Это молчание, казалось, подчеркнуло муку, ярость ее последних слов.
Тоби опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
— Вы правы, — тихо согласился он. — Мне не понять. Мне не приходится видеть, как умирают люди. Возможно, поэтому я и выбрал то, что выбрал. Чтобы не видеть.
Она подняла голову, но встречаться с ним взглядом ей не хотелось. Поэтому она уставилась на угол его стола.
— Думаю, вы еще не успели сделать вскрытие.
— Мы сделали его сегодня утром, ничего неожиданного не обнаружили.
Тоби кивнула, все еще не глядя на Дворака.
— А господин Парментер? Невропатолог подтвердил диагноз?
— Болезнь Крейцфельда-Якоба. — Дэниел произнес это бесстрастно, без всякого намека на личную катастрофу, причиной которой явился этот диагноз.
Тоби посмотрела на него, неожиданно задумавшись о собственной беде Дворака, о его страхах. Она заметила, что Дэниел в последнее время плохо спал, у него были запавшие, лихорадочно блестевшие глаза.
— Мне просто придется с этим жить, — проговорил он. — С возможностью заболеть. Не зная, проживу я два года или сорок. Я все время твержу себе, что в любой момент могу попасть под машину на улице. Такова жизнь. Просто нужно пережить еще один день со всеми его опасностями. — Он выпрямился, словно желая стряхнуть мрачное настроение, а затем неожиданно улыбнулся: — На самом деле моя жизнь далеко не такая захватывающая.
— И все же я надеюсь, что она будет долгой.
Они оба встали и пожали друг другу руки. Жест чересчур формальный для друзей. Пока их отношения еще не переросли в дружбу, но Тоби казалось, что они двигаются в этом направлении. Ей хотелось, чтобы они туда двигались. Но теперь, глядя на Дворака, она испытывала смущение от своей внезапной симпатии к нему, от своей реакции на его теплое прикосновение.
— Позапрошлым вечером вы приглашали меня на стаканчик бренди.
— Да.
— Я не принял его, потому что все еще был в шоке из-за диагноза. Я бы испортил вечер нам обоим.
Тоби вспомнила, как в ту ночь она в одиночестве и смятении сидела на диване и в сопровождении мрачного Мендельсона листала медицинские журналы.
«Вряд ли тот вечер можно было испортить», — подумала она.
— Тем не менее, — сказал он, — я хотел бы ответить тем же. Уже почти полдень. Я провел здесь все утро и уже мечтаю выбраться из этого чертова здания. Если вы свободны… и если хотите…
— В смысле… Прямо сейчас?
Такого она не ожидала. Секунду Тоби смотрела на Дворака, думая о том, как ей хотелось, чтобы это произошло, и при этом опасаясь, что слишком многого ждет от этого приглашения.
Похоже, он воспринял ее заминку как нежелание.
— Извините, возможно, я должен был предупредить заранее. Может, в другой раз.
— Нет, в смысле, да. Сейчас вполне подходит, — поспешила согласиться она.
— Правда?
— При одном условии. Если вы не против.
Он склонил голову набок, не зная, чего ожидать.
— Давайте посидим в парке, — задумчиво предложила Тоби. — Я знаю, на улице холодновато, но я уже неделю не видела солнца. А мне так хотелось бы сейчас посидеть на солнышке.
— А вы знаете, мне тоже, — усмехнулся он. — Я только возьму пальто.
14
Укутавшись в шарфы, они сидели рядышком на садовой скамейке и ели дымящуюся пиццу прямо из картонной коробки. К обоюдному удивлению они, не сговариваясь, выбрали один и тот же сорт — цыпленок по-тайски под арахисовым соусом. «Великие умы мыслят одинаково», — смеялся Дворак, пока они под облетающими деревьями шли к скамейке возле пруда. Ветер был холодным, однако на ясном небе сияло солнце.
«Это совсем другой человек», — подумала Тоби, глядя в лицо Дворака. Его волосы растрепались, щеки раскраснелись от ветра. Стоило вытащить его из этого гнетущего здания, подальше от мертвецов, и он стал совершенно иным. Человеком со смеющимися глазами. Ей стало любопытно: а вдруг она тоже выглядит по-другому? Ветер раскидал ее волосы в разные стороны, она перепачкала руки пиццей, но в этот момент Тоби чувствовала, что уже давно не была такой привлекательной. Возможно, потому, что Дворак так смотрел на нее, — ничто не делает женщину красивее, чем улыбка желанного мужчины.
Она подняла голову, упиваясь яркостью дня.
— Я почти забыла, как приятно посидеть на солнышке.
— Неужели вы так давно его не видели?
— По-моему, несколько недель. Сначала лил дождь. А потом несколько солнечных деньков я просто проспала.
— А почему вы предпочитаете ночные смены?
Она доела последний кусочек пиццы и брезгливо обтерла испачканные соусом руки.
— На самом деле выбирать особо не приходилось. Когда я закончила интернатуру, в больницу Спрингер требовались только врачи на ночную смену. Поначалу все было неплохо. После полуночи в неотложке обычно затишье, и мне даже удавалось вздремнуть. Потом я ехала домой, снова спала, и у меня весь день оставался свободным. — Она покачала головой: — Это было десять лет назад. Когда тебе чуть больше двадцати, можно довольствоваться и коротким сном.
— Средний возраст — это кошмар.
— Средний возраст? О чем вы, дружище?
Он засмеялся, прищурившись от солнца.
— Значит, прошло десять лет, вы уже дама в годах в свои — сколько? Тридцать с чем-то? И все еще гробите себя на этих дежурствах?
— Постепенно я втянулась, это даже приносило некоторое удобство. Работала с одними и теми же сестрами. С людьми, которым могла доверять. — Тоби вздохнула. — А потом у мамы обострилась болезнь Альцгеймера. И мне нужно было весь день находиться дома. Ухаживать за ней. А сейчас у меня есть ночная сиделка, а утром я возвращаюсь с работы и принимаю дежурство.
— Похоже, вы безрассудно тратите свою энергию.
Она пожала плечами.
— А что еще остается? На самом деле мне повезло. По крайней мере я могу позволить себе нанять помощника и продолжать работать, в отличие от многих других женщин. А моя мама — даже когда бывала особенно невыносимой — никогда не переставала быть… — Тоби задумалась, подыскивая наиболее точное слово. — Доброй. Она всегда, всегда была добрым человеком.
— Мне кажется, вы очень похожи на мать, — заметил он.
— В этом? Нет, к сожалению. — Тоби посмотрела на пруд, по воде плясала мелкая зыбь. — По-моему, я слишком нетерпелива. Слишком настойчива для доброго человека.
— Да, настойчивости у вас не отнять, доктор Харпер. Я понял это еще во время нашего первого разговора. По лицу можно прочесть все ваши эмоции.
— Жуть, правда?
— Возможно, так здоровее для психики. По крайней мере вы так разряжаетесь. Честно говоря, я бы не отказался от некоторой части вашей энергии.
— А я бы не отказалась от вашей сдержанности, — грустно призналась она.
Последний кусок пиццы был съеден. Они встали, сунули коробку в урну и пошли прогуляться. Дворак, похоже, не замечал холода; он двигался легко и даже с некоторой долговязой грацией; пальто было расстегнуто, а шарф развевался за плечом словно шлейф.
