— Вот это да — ты-то что здесь делаешь? — проговорил он с неподдельным изумлением.
Джонни поздоровался с ним за руку.
— Показываю местные достопримечательности приезжему родственнику. Знакомься — Нино.
Макелрой пожал Нино руку и окинул его оценивающим взглядом.
— Живьем съедят, — заключил он, обращаясь к Джонни. И повел их на внутренний дворик вглубь дома.
Внутренний дворик представлял собою, по сути, ряд просторных комнат, выходящих стеклянными распахнутыми дверями в сад с бассейном. Здесь в беспорядочном движении толклись гости, человек сто, каждый со стаканом в руке. В искусно расположенном освещении скрадывалось увяданье женских лиц, женской кожи. То были женщины, которых Нино подростком столько раз наблюдал на экране из темноты кинозала. Они являлись ему в эротических видениях его юности. Однако сейчас, наяву, они предстали перед ним точно в каком-то кошмарном гриме. Ничто не могло скрыть от глаз усталость их духа и плоти, время вытравило из них божественность. Они стояли и двигались с той же памятной ему грацией, но больше всего напоминали восковые фрукты: они не возбуждали аппетита. Нино взял два стакана и отдрейфовал к столу, где в шеренги выстроились бутылки. Джонни последовал за ним. Они пили вдвоем, покуда за спиной у них не послышался магический голос Дины Данн.
В душе у Нино, как у миллионов других мужчин, этот голос запечатлелся неизгладимо. Дине Данн приз Киноакадемии присуждали дважды; из всех, кого когда-либо сделал Голливуд, она приносила в свое время самые баснословные барыши. Женственное кошачье обаяние, источаемое ею с экрана, неотразимо покоряло мужчин. Только слова, которые она сейчас произносила, никогда не звучали с серебристого экрана:
— Джонни, такой-сякой, мне из-за тебя пришлось опять тащиться к психоаналитику — разок попользовался мною, и баста! Ты почему не явился за добавкой?
Джонни поцеловал ее в подставленную щеку.
— Ты меня вывела из строя на целый месяц, — отвечал он. — Зато хочу тебя познакомить с моим итальянским сородичем. Нино — отличный молодой человек, кровь с молоком. Вот ему, может быть, по силам с тобой тягаться.
Дина Данн повернула голову к Нино и хладнокровно смерила его взглядом:
— Он что, любитель закрытых просмотров?
Джонни усмехнулся:
— Боюсь, у него еще не было случая составить мнение. Взяла бы да и просветила мальчика.
Наедине с Диной Данн Нино должен был прежде всего выпить. Он старался держаться как ни в чем не бывало, но это давалось с трудом. У Дины Данн был вздернутый носик, точеное личико — классический образец англосаксонских представлений об идеале женской красоты. И он так хорошо знал ее. Он видел, как она рыдает у себя в спальне, сраженная известием, что ее муж, летчик, разбился, оставив ее одну с малыми детьми. Видел ее разгневанной, горько обиженной, уязвленной и все же исполненной великолепного достоинства, когда подлец Кларк Гейбл обманул ее и бросил ради развратной соблазнительницы. (Дина Данн никогда не играла в кино развратных соблазнительниц.) Он видел ее в упоенье разделенной любви, видел, как она трепещет в объятьях возлюбленного, минимум раз пять наблюдал, как она картинно испускает последний вздох. Он видел и слышал ее, он о ней мечтал и все-таки оказался не готов к тому, с чего она начала разговор, когда они остались одни.
— Джонни — из тех немногих мужчин в этом городишке, кто достоин так называться, — сказала она. — Все прочие либо педы, либо дебилы, у них, когда они с бабой, не будет стоять, хоть ты им самосвал шпанских мушек опрокинь в штаны. — Она взяла Нино за руку и повела в угол комнаты, подальше от сутолоки и от возможных соперниц.
Здесь, в той же очаровательно хладнокровной манере, актриса принялась расспрашивать его о нем самом. Он видел ее насквозь. Видел, что она играет роль богатой светской дамы, которая милостиво удостаивает вниманием собственного шофера или конюха, — в кино такая героиня либо отвергнет его неуклюжие притязания (в случае, если ее партнер — Спенсер Трейси), либо (и тут в роли партнера будет сниматься Кларк Гейбл), напротив, в пылу безумной страсти пожертвует всем ради него. Но это не имело значения. Он незаметно для себя разговорился — о том, как рос вместе с Джонни в Нью-Йорке, как с ним вдвоем начинал петь для публики с эстрады маленьких клубов. Он обнаружил, что его замечательно слушают — участливо, с живым интересом. Один раз она, будто бы невзначай, спросила:
— А вы не знаете, как Джонни у этого пакостника Вольца ухитрился получить свою роль?
Нино, мгновенно протрезвев, качнул головой. Больше она к этой теме не возвращалась.
Настало время идти смотреть новый фильм, сделанный на студии Джека Вольца. Дина Данн, зажав пальцы Нино в теплой ладони, потянула его за собой во внутреннее помещение без окон, по которому островками относительного уединения были расставлены около полусотни маленьких, каждая на двоих, кушеток.
Возле своей кушетки Нино увидел столик, на нем — ведерко со льдом, бутылки, пачки сигарет на подносе. Он протянул одну Дине Данн, дал ей огня, налил ей и себе. Они уже не разговаривали. Через несколько минут в зале погасили свет.
Он был готов к самому невероятному. Недаром, в конце концов, о разнузданности нравов Голливуда слагались легенды. Но чтобы сразу, без намека на какую-то игру, без единого доброго слова хотя бы для порядка, Дина Данн навалилась прожорливой тяжестью на его детородный орган — такого он все-таки не ожидал. Он продолжал потягивать из стакана, смотреть на экран, но не чувствуя вкуса, не видя фильма. Им владело небывалое возбуждение — отчасти, впрочем, из-за того, что женщина, ублажающая его в темноте, была когда-то предметом его юношеских вожделений.
Вместе с тем для него как мужчины было в этом нечто оскорбительное. А потому, когда прославленная Дина Данн насытилась им и привела его в порядок, он невозмутимо наполнил опять в темноте ее стакан, дал ей опять сигарету, дал огня и уронил равнодушно:
— Кажется, вполне ничего картина.
Он почувствовал, как она окаменела, сидя рядом. Похвалу от него рассчитывала услышать, что ли? Нино налил себе до краев из первой бутылки, которую нашарил в темноте. Да катись оно все! Его же использовали, как последнюю шлюху. Почему-то его теперь охватила холодная злоба на всех этих женщин. Минут пятнадцать они молча смотрели фильм. Он отодвинулся от нее, избегая соприкосновений.
Наконец она проговорила резким неприятным шепотом:
— Ладно рожу-то воротить, тебе же понравилось. То самое стояло выше крыши.
Нино, отхлебнув из стакана, сказал с обычной своей небрежной беспечностью:
— То самое у меня постоянно такое. Вот когда возбуждаюсь — это действительно надо видеть.
Она отозвалась натянутым смешком и умолкла до окончания просмотра. Наконец фильм кончился, в зале зажегся свет. Нино огляделся по сторонам. Видно было, что в темноте публика развлекалась в полную силу, странно только, что он ничего не услышал. Но у некоторых из дам был тот просветленно-сосредоточенный вид, тот жесткий блеск в глазах, который свидетельствует, что над женщиной хорошо потрудились. Они направились к выходу из просмотрового зала. Дина Данн немедленно отошла от него и заговорила с немолодым мужчиной, в котором Нино узнал популярного киноактера, — только сейчас, видя, каков он на самом деле, он догадался, что перед ним педераст. Нино в задумчивости отхлебнул из стакана.
Подошел Джонни Фонтейн, стал рядом.
— Ну что, приятель, получаешь удовольствие?
Нино усмехнулся:
— Не знаю. Это что-то новое. Во всяком случае, когда вернусь в родной квартал, смогу по праву сказать, что меня поимела Дина Данн.
Джонни рассмеялся:
— Она способна предложить и кое-что получше, если позовет к себе домой. Позвала тебя?
Нино покачал головой:
— Я больше интересовался кинофильмом.
На этот раз Джонни отнесся к его словам серьезно.
— Брось шутки шутить, остряк. Такая женщина может тебе ох как пригодиться. Да ты ж, бывало, ни одной юбкой не брезговал. До сих пор жуть берет, как вспомнишь, с какими ты страхолюдинами трахался.
Нино помахал стаканом, зажатым в нетвердой руке.
— Пускай страхолюдины, — сказал он очень громко. — Зато это были женщины! — Дина Данн, стоя в углу, оглянулась и посмотрела на них. Нино приветственно помахал ей стаканом.
Джонни Фонтейн вздохнул.
— Ну, как знаешь, бестолочь ты захолустная.
— И заметь себе, таким останусь, — сказал Нино со своей обезоруживающей хмельной улыбкой.
Джонни прекрасно понимал его. Он знал, что Нино не так уж пьян, как хочет показать. Что Нино больше прикидывается пьяным, ища возможности сказать своему новоявленному голливудскому padrone то, что из уст трезвого прозвучало бы слишком грубо. Он обнял Нино за шею и проговорил любовно:
