Гудпастер спросила:
– Давал ли вам предыдущий владелец магазина какие-то рекомендации, касавшиеся мистера Куинтаны, сэр?
– Протест! – сказал Уоррен. – Это призыв к показаниям с чужих слов.
– Протест поддерживается. Попробуйте перефразировать ваш вопрос, мадам обвинитель.
– Благодарю вас, ваша честь. Мистер Нгуэн, какое мнение сформировалось у вас об обвиняемом после разговора с бывшим владельцем магазина?
– Я по-прежнему возражаю, – сказал Уоррен. – Ответ на этот вопрос основывается на показаниях с чужих слов, зависит от утверждения, сделанного за пределами настоящего судебного процесса. Предыдущий владелец магазина не присутствует здесь, чтобы подтвердить или опровергнуть сказанное.
– Не надо объяснять мне, что такое показание с чужих слов, мистер Блакборн! – сказала судья.
Она посмотрела вниз, затем перевела взгляд на Нэнси Гудпастер.
– Ну?
– Ваша честь, – сказала Нэнси Гудпастер, – этот вопрос относится к мнению мистера Нгуэна, которое было у него в то время. Обвинение вовсе не настаивает на истинности слов, приписываемых предыдущему владельцу. Мы ведем к тому, чтобы показать мотив преступления.
Уоррен упрямо повторил:
– Это не имеет отношения к делу, это создает предубеждение у господ присяжных заседателей, а потому недопустимо.
– Я разрешаю свидетелю продолжить свой ответ.
Паркер повернулась к скамьям присяжных:
– Вы не обязаны верить или не верить замечаниям, высказанным от имени прежнего владельца. Просто обратите внимание на тогдашнюю реакцию свидетеля.
Голосом образованного человека мистер Нгуэн с легким французским акцентом заявил:
– Мне было сказано, что Гектор Куинтана хороший работник, но, если можно так выразиться, не вполне достоен доверия. Возможно, это связано с тем, что несколько раз в рабочее время он находился в состоянии алкогольного опьянения.
Гудпастер спросила:
– И что же вы предприняли в результате сказанного вам, мистер Нгуэн?
– Мне пришлось его уволить.
Уоррен вскочил.
– Ваша честь, я протестую против подобной линии опроса. Что здесь имеет прямое отношение к преступлению? Это лишь ведет к созданию предвзятого мнения у членов суда. Я прошу, чтобы вся эта часть была изъята из судебных материалов, а присяжным дана рекомендация не принимать это во внимание.
– Протест отклоняется, – сказала судья Паркер. – И сядьте, мистер Блакборн. Ваши обвинения не становятся весомее от того, что вы высказываете их стоя. Я уже давным-давно предупреждала вас, чтобы вы не играли на галерку.
Так, значит, вот оно как! Уоррен предполагал самое худшее. И теперь это худшее происходило. Гудпастер продолжила:
– Скажите, вы выплатили мистеру Куинтане какое-то выходное пособие?
– Недельный заработок. Сто десять долларов, в соответствии с моими бухгалтерскими записями.
– А после этого у вас был разговор с обвиняемым?
– Он, казалось, был потрясен, и у меня создалось впечатление …
– Нет, – перебила Гудпастер, – не стоит сообщать нам о ваших впечатлениях. Просто расскажите, что сказали ему вы и что ответил вам он.
Уоррен заметил, что присяжные отреагировали на это благосклонно. Гудпастер была строга со своими свидетелями. Отличная работа. Она вела себя молодцом.
Мистер Нгуэн, человек интеллигентный, по всей видимости, был огорчен сделанным ему замечанием. Он-то явно предпочел бы поделиться своими впечатлениями. Он наморщил лоб и тонкими и длинными пальцами пригладил галстук.
– Я сказал ему: “Мне очень жаль, но я вынужден вас уволить”. – И отдал ему деньги. А он ответил: “Это нечестно!” Я помню, что повторил ему слова извинения.
– И что же сделал мистер Куинтана?
– Он рассердился и заговорил угрожающим тоном. Затем, перед своим уходом, он обругал меня.
– Вы поняли, что это были ругательства?
– Это было более чем понятно.
– Благодарю вас, мистер Нгуэн. У меня больше нет вопросов к свидетелю.
Прежде чем встать, Уоррен около минуты шепотом совещался с Гектором. Начиналась та часть процесса, которой многие адвокаты попросту упивались. “Провертеть свидетелю новую дырку в заднице” – так они это называли. Основная идея Уоррена была менее жестокой: он намеревался вставить тонкую иглу сомнения в достоверность сказанного свидетелем и продолжать делать это с каждым из них, пока суммарный эффект этих уколов не породит в присяжных болезненное подозрение, что что-то здесь происходит не так, что обвинитель чрезмерно увлекся обвинением ради обвинения. Со стороны Уоррена это не было простым альтруизмом – это было связано с его убеждением в том, что в самом начале процесса присяжные имеют тенденцию отождествлять себя с гражданскими свидетелями и у них может мгновенно сформироваться чувство неприязненного негодования по отношению к агрессивному защитнику.
Тем не менее, ради Гектора Уоррен решил выпустить свои когти хотя бы наполовину. Он вышел на площадку зала, предназначенную для адвокатских выступлений, – место, расположенное как раз посередине между столами адвокатов и судейской скамьей.
– Мистер Нгуэн, вы упомянули, что предыдущий владелец отозвался о Гекторе Куинтане, как о хорошем работнике, но как о человеке, время от времени выпивающем на службе. То есть нет – “несколько раз он, возможно, находился в состоянии алкогольного опьянения” – вот как вы сказали. Однако предыдущий владелец, очевидно, был о нем достаточно высокого мнения, поскольку он-то не увольнял его со службы, не правда ли?
– Выходит, что так, – осторожно ответил мистер Нгуэн.
– Сэр, прежде чем переехать сюда, где вы проживали?
– В Сингапуре. А еще раньше в Сайгоне.
– На скольких языках вы говорите?
– На пяти с разной степенью беглости. Разумеется, на вьетнамском, а еще на английском, французском и тайском. Ну и немного на китайском – на диалекте “мандарин”.
Он скромно улыбнулся.
– Но ведь вы не говорите по-испански, не так ли?
Мистер Нгуэн нахмурился.
– Я же сказал, что и так все было понятно.
– Сэр, вы меня, конечно, извините, но я не спрашивал, понятно вам было или нет, вы согласны?
– Да, но …
– Будьте добры, мистер Нгуэн. Я спросил, на испанском ли языке ругался на вас мистер Куинтана, ведь так?
– Да, предположим, вы спрашивали именно об этом.
– И вы можете ответить на данный вопрос?
– Да, на испанском.
Нгуэн развернулся на свидетельском кресле лицом к судье. Уоррен поспешил попросить его:
– Не могли бы вы оказать господам присяжным и мне любезность, повернувшись сюда и глядя на меня, а не на судью, чтобы ответить на заданный вам вопрос? Так на испанском языке ругался мистер Куинтана или нет?
– Мне кажется, я уже ответил вам.
Голос Уоррена стал сердитым:
– Вы поняли хоть что-нибудь из сказанного вам Куинтаной?
– Всего лишь несколько слов, – ответил Нгуэн, стараясь сохранить спокойное выражение лица.
– Неужели?! – рискнул Уоррен. – Повторите их господам присяжным, пожалуйста.
– Я их не помню, – сказал Нгуэн.
– У меня больше нет вопросов, ваша честь.
* * *
Следующей была приведена к присяге свидетельница Рона Моррисон – бледная, нервная женщина лет сорока с лишним. Казалось, она задавалась вопросом: “Почему я здесь? Ведь я не сделала ничего плохого”.
Ободряемая Нэнси Гудпастер, Моррисон рассказала, что вечером, около четверти девятого, 19 мая она привезла несколько юбок и хлопчатобумажных свитеров, чтобы сдать их в химчистку – предприятие, расположенное на Уэслайн, – а по пути назад, к машине, “ненароком заглянула в автофургон, стоявший рядом”. И там, на сиденье, лежал мужчина, который “выглядел как настоящий мертвец”.
– Что вы предприняли после этого?
– Закричала, по всей видимости. А потом из химчистки вышла та женщина.
У Гудпастер имелось несколько фотографий с места преступления, проштампованных судебным исполнителем и официально предъявленных в качестве вещественных доказательств, которые она и передала свидетельнице.
– Это вы увидели, миссис Моррисон?
Рона Моррисон кивнула, затем залилась слезами. Уоррен нахмурился. Плакса – это всегда находка для обвинения.
– Миссис Моррисон, – сказала судья Паркер, гася сигарету в большой зеленой стеклянной пепельнице. – У моей стенографистки нет соответствующей клавиши в аппарате, чтобы записывать ваши кивки. Так что соберитесь с силами и будьте добры отвечать да или нет.
Да, именно это и увидела Моррисон. Гудпастер передала фотографии присяжным. Посоветовала им попристальнее вглядеться в лицо, залитое кровью, и широко раскрытые глаза.
Уоррен перешел к перекрестному допросу Роны Моррисон. В ее показаниях для него не было ничего ценного, однако это была возможность показать членам суда, что он вовсе не собирается нападать на правдивых свидетелей.
