И тут откуда-то сверху, с лестничной клетки раздался голос Макса: «НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ, СОЛНЫШКО! ИДИ КО МНЕ!»
Погоня приближалась, страх давил меня все сильнее. Постоянно оглядываясь, я стала подниматься полубоком по лестнице. Голос Макса продолжал меня звать, но все время отдалялся.
Откуда-то опять задул ветер. Сначала он напоминал простой сквозняк, будто кто-то внизу открыл подъездную дверь на улицу. Но постепенно он нарастал и превратился в настоящий ураган. Волосы кидало мне в лицо, я ничего не видела и не могла откинуть их с глаз, потому что руками приходилось изо всех сил вцепляться в лестничные перила, иначе ветер сбил бы меня с ног.
Я продолжала вслепую подниматься. Голос Макса все отдалялся и был уже едва различим за порывами ветра. «ИДИ КО МНЕ», — настойчиво и с нажимом на каждое слово повторял голос. «СОЛНЫШКО МОЕ ЛЮБИМОЕ, НЕМЕДЛЕННО ИДИ КО МНЕ!»
Голос действовал на меня гипнотически. Я продолжала подниматься по лестнице, которая не кончалась. Я, наверное, поднялась уже выше неба.
Вдруг откуда-то послышались выстрелы. Один, потом еще один, потом они слились в автоматную очередь. Я зажимала уши и сидела на корточках, не отрывая рук от перил. Я знала, что стоит мне отцепиться от них, и ветер снесет меня вниз подъезда, туда, где стреляли.
Вдруг я услышала скрипение тросов лифта, и автоматическая дверь напротив меня открылась. На меня смотрела пустая и черная кабина. Я знала, что внутри никого нет, хотя и не могла этого видеть, потому что внутри было абсолютно темно. Внутри было НИЧТО, полная космическая чернота.
Я поняла, что лифт приехал за мной. Я уже опять не слышала выстрелов за своим дыханием. Я считала его на восемь.
Парализованная ужасом, я все-таки вошла в лифт, и меня тотчас схватили сзади чьи-то сильные руки. Они прижали меня к стоящему сзади человеку. Очень высокому. Вдруг стало понятно, что это Макс. Мне на губы легла тяжелая рука. Я не могла говорить и дышать. Мое громкое дыхание на счет восемь остановилось. Я не дышала, и ко мне опять вернулись другие звуки.
Совсем рядом, в темноте сзади, я услышала шепот Макса: «Я РЯДОМ. Я ТЕБЯ ЖДУ. НАЙДИ МЕНЯ. ТЫ ПОНЯЛА? НАЙДИ МЕНЯ! У МЕНЯ КРОМЕ ТЕБЯ НИКОГО БОЛЬШЕ НЕТ!»
Внезапно я оказалась на большом поле. Оно было настолько огромное, как море, я не видела вокруг ничего, кроме высокой травы. Трава поднималась мне по грудь. Она цеплялась мне за ноги, обвивала меня за тело и не давала идти. Я знала, куда я должна идти. Я пыталась раздвинуть опутавшие меня травяные щупальца, но они оказались острые и резали руки в кровь. Мне было совсем не больно. Я не чувствовала совсем ничего. Я не могла двигаться.
Тогда я подняла голову и посмотрела на белый диск солнца. Солнце стало нечеткое, видневшееся размазанным светящимся блином сквозь толстую пелену туч.
Я попыталась кричать, но голоса не было. Я раскрывала рот и изо всех сил выпускала из легких воздух, но звука не получалось.
Я знала, ЧТО я кричала. Я кричала одно слово: «МА-А-АКС!» Но вокруг стояла полная тишина, и моего крика не было слышно. Меня сковал ужас.
Трава пыталась меня задушить, стала подниматься еще выше и уже достигла моей шеи. Медленно, но уверенно, она стала обворачиваться вокруг моего горла. Я раздирала ее окровавленными руками и продолжала беззвучно кричать: «МА-А-АКС!»
— Ты толкаешься! — услышала я рядом.
И получила весьма ощутимый толчок в бок.
Я продолжала отбиваться и получила еще один толчок. В отличие от травы, не причинявшей мне никакой боли, полученный мной толчок в бок оказался болезненным. Я замахала руками в его направлении и получила еще один толчок, а потом по моим глазам зашарили какие-то щупальца. Я поняла, что у меня закрыты глаза, и открыла их. На меня в испуге смотрело детское лицо.
— Ты толкаешься, — сказало оно.
Я резко села и в ту же секунду поняла, что сижу в незнакомой кровати, а ребенок рядом — это Даша.
Я огляделась по сторонам. Мы обе находились в довольно просторной и светлой комнате. За окном, сквозь тюлевые занавески в маленький белый цветочек, угадывались очертания веток, сквозь которые в комнату пробивалось солнце. Стены комнаты были поклеены уже выцветшими голубыми обоями с золотыми и серебряными вензелями. Из обстановки в комнате были массивный деревянный двухстворчатый почти античный шкаф, дверку которого украшало старое, в черных пятнах попорченной возрастом амальгамы, зеркало, тумбочка рядом с кроватью и письменный стол со стулом, стоявшие у окна.
— Извини, — выдохнула я.
Я встала на деревянные ноги и неуверенно подошла к окну. Отодвинула краешек занавески и выглянула на улицу.
Комната наша располагалась на высоком первом этаже. Под окном за небольшим газоном просматривалась детская площадка. На скрипевших качелях туда-сюда раскачивалась девочка. Двор выглядел безмятежно, тихо и уютно. «Как будто не было войны», — пришло мне откуда-то в голову. Кажется, это строчка из какой-то слышанной мной песни времен Второй мировой.
До меня вдруг дошло: всю свою жизнь я вставала по утрам с легким и приятным чувством, что впереди меня ждет еще один хороший день. Сегодня же я проснулась с тяжелым камнем на сердце. День стоял солнечный и приятный, но я знала, что все уже не так. Что-то в этом дне уже безнадежно испорчено. Меня ищет милиция. Меня в любую минуту посадят в российскую тюрьму, и все на этом закончится. У моей семьи не достанет средств и связей меня оттуда вытащить. И главное — Макс. Я не могу его найти, его нет, я — его единственная надежда вернуть себе свой бизнес, а он об этом даже не знает. Он не знает, что мы с Дашей на свободе, и у него развязаны руки. Но я никак не могу ему об этом сообщить.
Меня мучила ответственность за жизнь оказавшейся на моем попечении девочки, ответственность перед Максом — я ведь в силах помочь ему вернуть его деньги, и ответственность перед мамой за свою жизнь. Мама не переживет, если я навсегда попаду в российскую тюрьму. Да я и сама не переживу тюрьмы!
Черт! И угораздило меня влюбиться, причем так быстро и сильно, в русского бизнесмена! Больше всего меня мучила мысль, что Макс, возможно, уже мертв. Почему, когда он обнял меня в темноте лифта, за мной ничего не было? Только сплошная черная пустота? Макса уже нет?
Я тряхнула головой, прогоняя остатки тяжелого сна. Ко мне полностью вернулась память, и я вспомнила, как пришла сюда ночью в сопровождении бабушки с Белорусского вокзала.
Интересно, я сняла вчера только одну комнату или всю квартиру?
— Я есть хочу, — сказала Даша, тоже подходя к окну.
— Сейчас, моя киска, я умоюсь, оденусь и схожу в магазин.
Я вспомнила, что у меня есть деньги. Залезла в карман джинсов. Пересчитала пять новеньких хрустящих зеленых стодолларовых купюр. Подошла к зеркалу.
На меня смотрело мое лицо, только чуть более осунувшееся, чем обычно. Под глазами набухли какие-то неприятные мешки, а сами глаза блестели не совсем здоровым блеском, отчего казались чернее. Я проверила виски на предмет новой седины. Где-то я читала, что от сильного потрясения можно поседеть в один момент.
Седины не было.
Ну, хоть на этом спасибо! — улыбнулась я своему отражению. Отражение улыбнулось мне в ответ, но невеселой, будто вымученной улыбкой.
Натянув джинсы, я выглянула в коридор.
В конце коридора, где, судя по планировке, должна была располагаться кухня, слышались звуки радио и льющейся воды.
— Доброе утро, — сказала я приветливо, входя на кухню.
Наша бабушка оказалась вполне молодой старушкой, едва, наверное, вышедшей на пенсию.
Выслушав инструкцию, где мне найти полотенце и как пользоваться полусломанным краном в ванной, я спросила про телефон. Да, телефон, разумеется, в квартире есть, но звонить в другие города по нему нельзя. Вообще-то звонить по нему жильцам не разрешается, но мне, в виде исключения, учитывая, какая я приличная девушка и какая у меня милая дочка, можно сделать несколько локальных звонков.
— Только я смотреть буду, какой вы номер набираете, — прибавила старушка смущенно. — Сами поймите… Мне тут иногда такие междугородние счета после квартирантов остаются, что вся плата за комнату на них и уходит. Вы уж не обижайтесь. Хотела отнести телефон к себе в комнату, да шнур короткий. Недостает. А попросить удлинить некого.
Я села на пол возле стоявшего на маленькой тумбочке в коридоре телефонного аппарата. Аппарат был старой модели, как из моего детства, светло-салатовый, с вертящимся диском набора и трубкой на перекрученной спирали провода. Механически зачем-то распутав провод, я набрала номер Дашиной мамы и замерла в ожидании гудков. Я даже не дышала, чтобы лучше слышать.
После долгих гудков, когда я уже собиралась класть трубку, в телефоне вдруг что-то пару раз громко щелкнуло и раздался нервный женский голос:
— Алло! Говорите!
