— Покажи.
— Я не умею…
— Ничего. Ты вспомни, а я увижу все, что ты увидишь.
Она вспомнила. Она вспомнила сразу все: сиреневый туман, который стелился с моря через Конское ущелье в то утро, когда их выселяли из Крыма. Последние дымы затухающих очагов над трубами их опустевших домишек. Запахи цветущего миндаля, кипарисов, лаванды и горных трав — их пьянящий и волшебный настой, от которого татарские мальчики и девочки взрослеют не в 14–16 лет, как русские на севере, а в девять и даже в восемь лет! И — поля алого мака на крутых боках Шай-Дага… И теплые ласковые волны на пляжах Алушты… И грунтовую дорогу, которая петлями взбирается ввысь под кронами горных сосен… И открывающуюся с гор панораму синих холмов и зеленого моря на горизонте…
— Ну как? — спросила она.
Цой не ответил.
Она удивленно повернулась к нему. Но он сидел отвернувшись.
— В чем дело? Почему вы отвернулись?
— Не мешай, я занят.
— Занят? Чем?
— Помолчи. Отключись!
Она обиженно отвернулась. И лежала так, наверно, с минуту, когда он взял ее за руку.
— Извини, — сказал его голос. — Я путешествовал по твоему Крыму. Это очень серьезно.
В его интонации было столько пугающей глубины, что она невольно перешла на ты:
— Серьезно? Что ты имеешь в виду?
— Я был в его прошлом и будущем.
— И?
Цой смотрел на нее в упор, но глаза его были уже непроницаемы, как два черных щита. Он не пускал ее в свои мысли.
— Почему вы молчите? — сказала она снова на вы. — Что вы увидели?
Он молчал. Ей показалось, что она догадалась.
— Меня и… Мирзу? Да?
— Нет. Ну, то есть да, и это тоже. — Он пренебрежительно поморщился. — Но это не важно.
— А что важно? Скажите! Что Крым — эрогенная зона земли? Да?
— Важно, что ты станешь матерью десяти тысяч детей.
— Вы сошли с ума? Я уже и одного не рожу — мне сорок семь! Ох, у меня опять жжет все плечи и голову!
— Извини, это моя вина. Я отключился. Сейчас…
И она тут же ощутила, как боль стала уходить, размякать, растворяться. Она захотела продолжить их мысленный разговор, но Цой опередил ее:
— Все! На эту тему — ни слова! Я вообще не имел права сказать тебе о будущем. Я буду наказан.
— Наказан? Кем? Ведь нас никто не слышит!
Он тяжело вздохнул и не ответил. Она больше не слышала его голоса и даже не видела его глаз. Она спала.
А утром, когда Акопян разбудил ее, ворвавшись в комнату в сопровождении двух московских врачей, она с изумлением провела ладонью по своей голове и плечам: где та сплошная рана, которая была вчера? Она не видела своей головы, но видела плечи: они были покрыты тонкой и свежей кожей, розовой, как у новорожденной.
Врачи возмущенно посмотрели на Акопяна:
— Зачем вы нас вызвали?
А Цой устало поднялся со стула.
— А сс от, — сказал он Акопяну. — Я пойду спать. Я о сс ень устал.
Даже через два года, когда они стали любовниками, Цой отказывался вернуться к этой теме. Он научил ее многому — технике телепортации, паракинезу, медитации, управлению циркуляцией своей энергии по китайской системе «цигун» и даже ретроскопии — умению видеть прошлое. Но он отказывался учить ее видеть будущее. «Еще рано, ты не готова», — говорил он.
Конечно, она дразнила его — мысленно, в постели, прижавшись к нему всем телом:
— Как я смогу стать матерью десяти тысяч детей, если я не беременею? Мы живем уже год…
— Ты не беременеешь потому, что я не хочу отпускать тебя отсюда.
— Это эгоизм! Рожать они везут в Томск, на свободу.
— Здесь у нас больше свободы, чем там.
— Это зековская философия. На воле есть свобода борьбы с режимом.
— Этот режим победить нельзя, он рухнет сам.
— Но когда?! Через тыщу лет?
— Я не могу тебе сказать. Ты увидишь сама.
— Неужели я доживу?
— Не лови меня.
— Ты говорил, что слово помогает скрывать мысли. А ты их скрываешь без всяких слов!
Он молчал. Она заходила с другой стороны:
— Как может рухнуть этот режим, если мы делаем для него пси-оружие?
— Мы не делаем никакого оружия.
— Как — не делаем?! Мы участвуем в его создании!
— Я не участвую. И ты не участвуешь. Мы показываем им фокусы, и только. Мы не показываем им, как это делается.
— Ты не показываешь, я не показываю, но Шикалин! Но остальные!
— Русские говорят: бодливой корове Бог рогов не дает.
— Как — не дает? У Шикалина уже есть какой-то энерговод, я видела.
— Энерговод есть, а энергии нет. И не будет. Я слежу за этим.
– Ты?! Ты хочешь сказать, что… — Она даже мысленно оцепенела от мелькнувшей догадки.
Но он прочел ее и усмехнулся:
— Правильно. Не бойся, нас никто не слышит. Я тут с миссией. Этот режим не получит пси-оружие.
— Неужели ты… американский шпион?
— Глупости! Мы же не в кино. То, что я делаю здесь, кто-то делает и в Америке. Людям нельзя давать пси-оружие, и мы не дадим.
— Кто — мы? Корейцы?
— Мы — это я, ты и еще сотня посвященных, знающих .
— Я — посвященная? Во что? Кем?
— Сейчас, мною. Я вылечил тебя и учу тебя всему, что знаю, — как ты думаешь, зачем? Чтобы спать с тобой? Нет. У тебя та же миссия, что и у меня: не дать этому режиму пси-оружие. Сравни, что важнее: борьба за ваше возвращение в Крым или за то, чтобы не дать Кремлю психотронное оружие?
Это был настолько новый поворот всего, что она просто оторопела.
— Подожди… — соображала она как бы вслух, потому что он, конечно, слышал ее мысли. — Так вот почему Карина потеряла дар дальновидения?.. И у меня не получается читать «флапи» на расстоянии? И…
— Список очень большой, — усмехнулся его голос. — Не трать время.
— Но ты или даже сотня таких, как ты… вы не можете сдержать всех ученых во всем мире! Кто-то где-то все равно прорвется!
— Наверно. Но к этому времени сменится эра. Мир войдет в эру Водолея, и родится десять тысяч детей, владеющих телепатией. А они родят миллион, десять миллионов телепатов. И пси-оружие станет бессильным, ненужным, как каменные ядра десятого века.
— И эти десять тысяч телепатов рожу я, не так ли? — снова усмехнулась она.
— Мы договорились не вспоминать об этом. Иди ко мне!
— А это тоже часть посвящения ?
— Да!!
23 апреля 1988 года ее вызвал полковник Свиридов. В его кабинете сидели хмурый Шикалин и два незнакомца в штатском.
— Пятнадцать минут на сборы и — на самолет. Вы летите в Москву, — сказал ей Свиридов и кивнул на незнакомцев. — С ними.
— Зачем?
— Там скажут. Не теряйте время.
Она бросилась в рабочий корпус, но Шикалин сказал:
— Нет. Только в жилой корпус собрать личные вещи.
И пошел за ней в ее комнату.
«Цой!» — закричала она мысленно.
И услышала его спокойный голос:
«Не кричи. Я все знаю. Поезжай. Это твоя миссия».
«А ты? Как же ты?»
Ответа не было.
«Цой! Отвечай! Мы увидимся?»
Ответа не было. Эти корейцы сделаны из камня. Она стала складывать свои вещи в чемодан.
— Никакие тетради и вообще никакие записи не брать! — предупредил Шикалин.
Она усмехнулась — как будто ее конспекты «курса молодого бойца» имеют теперь значение!
— А это что? — спросил Шикалин.
— Это брошка моей бабушки, я с ней сюда приехала.
— Дайте сюда.
— Нет, не дам. У вас грязные руки.
Этот идиот взглянул на свои руки:
— Грязные? Я их мыл пять минут назад! Смотрите!
Но она посмотрела не на его руки, а ему в глаза:
— Шикалин, вы совсем поглупели. А еще экстрасенс! У вас на руках другая грязь.
В его глазах появилось бешенство.
— Дайте эту брошь!
И он даже схватил Зару за руку, чтобы разжать ее.
— Вы с ума сошли, милый, — сказала она мягко. — Я же убью вас сейчас.
Он оцепенел, он вдруг вспомнил, что она действительно может это сделать. Отпустив ее руку, он круто повернулся и пошел прочь из комнаты. Но через несколько секунд вновь возник в дверном проеме:
— Мы еще встретимся! Запомни это!
— Хорошо. С удовольствием, — ответила она и мысленно поблагодарила Цоя — это он научил ее системе «цигун», теперь она не потратила на Шикалина даже капли своей энергии.
Когда в Томском аэропорту они пересели с военного «Ту-4» на гражданский самолет «Аэрофлота», Зара поняла, что она вышла на свободу. Тем паче что в Москве, в аэропорту Домодедово, ее встречали еще двое мужчин, одного из которых она узнала сразу, это был Ашот Акопян. А второй… — Знакомьтесь, — сказал ей Акопян. — Это профессор Шварц Илья Исаакович. Через два «а».
ДОКУМЕНТ № 1ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ СВЯЗИ (ФАПСИ)
