Алексей Антонов - Ёж

Для чего я взял карандаш в руки и начал писать?

Я зажал его в зубах и уставился на последнюю строку, что написал на листе бумаги. Почерк был ужасный, я боялся, что это никто, кроме меня, не сможет прочитать. Буквы плясали из стороны в сторону, наплывая друг на друга. Для чего или для кого писала свой дневник девочка? Та самая, что до сих пор сидит на горшке в общественном туалете местного клуба. Поначалу она его, конечно, писала для себя, но позже перенесение мыслей на бумагу приняло совсем иной смысл, и я понимал ее. Я, так же, как и она, не хотел лежать здесь неопознанной грудой костей, я хотел придать этому хоть какой-то смысл. Я собственноручно начал высекать из бумаги надгробную плиту, что должна была лечь поверх моей могилы. Я, как больной неизлечимой болезнью, осознавал, что жить осталось недолго, может, час, может, день, и лихорадочно начал писать себе эпитафию, но начал издалека, что бы читающий проникся этими строками, понял, что за человек написал их, что за мысли бродили в его голове, чем он дышал и чем жил.

Внезапно мне стало плохо, я слетел со стула и со всего размаха упал на пол, обжигающая волна прокатила от желудка до горла, и из меня выплеснулась вязкая темная жижа. В глазах потемнело, и весь мир поплыл куда-то в сторону и вверх. Боли не было, была лишь пустота.

…Реальность медленно возвращалась ко мне, поначалу она проявила себя как острая боль в районе правого уха, похоже, я рассек его. Потом боль отступила и наступил период непонимания, я не помнил, как оказался на полу, я не знал, где нахожусь и почему у меня прострелена нога, но спустя секунду безжалостная память начала возвращаться, нещадно говоря о том, что выхода у меня нет.

Котенок беспокойно кружил вокруг, тыкался своей фантастической мордочкой в мое лицо, облизывал меня и тихонько мяукал.

– Ну что, друг-товарищ, – прежняя озлобленность прошла, теперь мне не казалось, что мой мохнатый друг – плод больной фантазии безумного генетика, он казался вполне милым, хоть и странным, – напугал я тебя?

Котенок боком потерся о мою ногу, мерно мурлыкая, словно маленький трактор. Чувствовал я себя намного лучше. Смог самостоятельно встать на ноги, стараясь не опираться на простреленную конечность. Я посмотрел в окно, пытаясь определить, какое время суток царит на дворе. За окном было темно, как в самой глубокой шахте, отчего вновь вернулось чувство нереальности происходящего, художнику было лень дорисовывать картину окружающего мира, и он просто закрасил ее черным, все равно мое воспаленное сознание только отчасти воспринимало окружающий мир. Мне захотелось выйти на улицу и убедиться в отсутствии чего-либо материального за пределами стен моей избушки. Ковыляя, я добрался до двери, распахнул ее, и мои легкие наполнились ночными ароматами, глаза потихоньку начали привыкать к темноте, вот показалась тень дырявой двухсотлитровой бочки, недалеко от нее виднелся массивный забор, котенок продолжал тереться у моих ног, напоминая мне о том, что все окружающее меня вполне реально. Кряхтя, я присел на ступеньки и закурил.

Ночь выдалась темной, луна покинула небосвод, разгоняя темноту где-то в другом полушарии. Темнота казалась живой, она то и дело наступала на меня, и я едва улавливал ее движение краем глаза, но стоило мне повернуть голову, она тут же отступала, словно боялась смотреть мне в глаза.

Я понимал, что все это игры моего воображения, этот дневник, что я начал писать накануне, он был всего лишь плодом той моей части, что отчаялась выбраться из этого города живой. Но я знал, не сегодня, так завтра я встану на ноги и отправлюсь в большой мир, что ждал меня. Конечно, меня мало кто ждал на работе, у меня не было друзей, кроме Славки, а тот ждал меня, скорее, по другую сторону жизни, но у меня была жена, которую я безумно люблю, меня ждал мой неродившийся ребенок, и ради них я должен был вернуться. К черту дневники, к черту надгробные плиты.

Котенок мяукнул, словно он мог читать мои мысли и одобрял их. Щелчком я запустил окурок далеко во тьму, и та с жадностью проглотила его, на миг выдав себя резким движением. Мне стало как-то не по себе, я почти физически ощущал этого громадного голодного зверя, который только и ждал того, чтобы я повернулся к нему спиной.

– Ладно, пошли в дом. – Я старался говорить спокойно, и это мне удалось, моя рука потрепала котенка за ушами, и тот довольно замурлыкал.

Я с трудом поднялся на ноги и спиной вперед начал отступать ко входу в дом, мне не хотелось поворачиваться спиной к пустому черному пространству. Легким толчком я открыл дверь и скрылся в доме, я вглядывался во тьму до тех пор, пока дверь не закрылась, но так ничего и не увидел. Сегодня я решил запереть дом и вставил внушительного вида засов в массивные скобы. Впереди было много дел. В первую очередь я разорвал на мелкие кусочки первую страницу своего дневника, изобилующую бреднями воспаленного мозга. Потом вскрыл банку тушенки и поужинал или очень рано позавтракал, сколько сейчас времени, я не знал, часы на руке остановились, сотовый телефон сел еще неделю назад, а то и больше, я понятия не имел, сколько дней провел в этой избе. Следующий час после ужина-завтрака я занимался своей ногой, поменял бинты, снова продезинфицировал рану и убедился в том, что сегодня она выглядит намного лучше и у меня есть неплохой шанс в скором времени пойти на поправку. Затем я проверил свой карабин и положил его рядом с кроватью, с выздоровлением ко мне вернулась паранойя, и я каждый миг ожидал появления темных фигур в окнах, зло ухмыляющихся и затевающих что-то недоброе в отношении моей персоны. После всех этих хлопот сил почти не осталось, и я завалился в кровать с намерением проспать не меньше двенадцати часов.

Юля проснулась от того, что в ее нос с удивительной настойчивостью тыкался маленький мокрый кошачий носик. Она открыла глаза и посмотрела на свой мохнатый будильник. Котенок стоял у нее на груди и изучал черты ее лица своими огромными глазами. Когда он увидел, что предмет его домоганий проснулся, он громко мяукнул, думая, что девушка поймет его с полумяу.

– Поди, есть хочешь, сорванец? – Она потихоньку начала выбираться из спальника, стараясь не спихнуть с себя котенка, но тот сразу понял, что мешает, и спрыгнул на пол. Юля глянула на часы, было уже полдевятого, но ребята как-то не спешили на подъем. Даже неугомонный Миллениум мирно посапывал в своем спальнике. – Сейчас найду что-нибудь для тебя. – В уме она прикинула, чем может накормить котенка, в рюкзаке она хранила всяческие вкусняшки, которые притащила с собой еще из города, но среди них не было ничего подходящего, разве что остатки яблочного зефира, который она так любила. Юля ревностно охраняла зефиренки даже от Женьки, которая норовила слопать их еще в самолете, та, конечно, обижалась на подругу, но в тайге за чаем зефир имел куда большую ценность, чем на Большой Земле.

– Может, ты зефир любишь? – обратилась она к глазастому, тот в ответ протяжно мяукнул, будто давал свое согласие на скромный завтрак с участием белого лакомства.

Юлька аккуратно пробралась к своему рюкзаку, стараясь не шуметь почем зря. Спустя минуту она извлекла из него шуршащую упаковку, которая в тишине гремела почище гусеничного танка на параде. Аккуратно она развернула упаковку, уверенная в том, что разбудила весь маленький лагерь, оторвала кусочек зефира и положила его перед котенком.

– Вот значит как! – раздался заспанный голос Жени. – Для подруги, значит, зефир зажимаем, а для уличного кота всегда пожалуйста?

– Просто он есть хочет, я даже не знаю, чем кормить его! – растерянно ответила Юля. – Может, он и зефир не будет, кто его знает.

– Девчонки, вы, блин, нашли время зефир делить. – Это был Сандаль, весь взъерошенный, он приподнялся на спальнике, водя из стороны в сторону рассеянным взглядом.

– Так и знал, что этот котяра нам спать не даст. – Миллениум уже почти выбрался из своего спальника. – Кинули ему тушенки, и хватит, есть захочет, начнет и бумагу лопать.

Котенок, не обращая внимания на поднявшийся утренний гвалт, осторожно подошел к белому кусочку зефира, что выделила ему Юлька, аккуратно обнюхал его, стараясь не прикасаться своим маленьким носиком к неизвестному лакомству, смешно фыркнул и сел умываться.

– Похоже, зефир – это не его еда, – заключила Юля.

– Тушенка тоже… – Боря уже стоял рядом с Юлей и наблюдал за меленьким несуразным существом.

– Лишь бы с голода не помер! – Женька стояла рядом с подругой и всухомятку уплетала зефир, который незаметно выудила из упаковки. Они уже так давно не видели сладкого, что она готова была убить за этот краткий миг забытого удовольствия.

– Еда есть, не помрет, это же животное, проголодается – поест, – заключил Боря и направился к баррикадам, что перекрывали выход из зала. – Закипятите чайник что ли, а то с этим котом позабыли все на свете, нам через полчасика в тайге бы уже быть. – Миллениум быстро входил в свою прежнюю роль. – И придумайте, что с животным будете делать, не хотелось бы, чтобы он нас задерживал. – Он разобрал баррикаду и направился на улицу по своим утренним делам.