— О'кей. Желаю удачи.
Надо ж так лохануться. Как можно быть таким беспечным? Как я мог… Стоп. А может, все правильно? Федералы, скорее всего, уже обнаружили тело преподобного Френдли. Ну сколько у них уйдет времени на опознание? И чтобы потом они узнали, что кто-то бороздит северные моря под его именем? Считай, что тебе улыбнулась удача.
Вслед за потоком пассажиров я иду в глубь терминала по ковровой дорожке. Первый раз такое вижу в аэропорту. В домотканой тишине скрип кожаных ботинок мистера Френдли становится особенно вызывающим. Кроссовки Игоря вместе с кожанкой лежат в кейсе. Дойдя до главного зала, я задаюсь вопросом: что дальше? Подхожу к стойке и спрашиваю о рейсах на Франкфурт, Берлин, Лондон, куда угодно. Рейсы есть, отвечает мне блондинистый эльф, но все билеты проданы. Ближайшая возможность — через три дня. До Загреба через Копенгаген. Интересно, как на это отреагирует мой багаж. Я достаю Игореву карточку VISA и покупаю ему билет до страны, где родился Томислав. Мистер Френдли наблюдает за тем, как Токсич расписывается за мистера Ильича. Вдруг моя достаточно простая жизнь необычайно усложнилась. Такой многослойный пирог из разных личин.
Зрелая блондинка рекомендует мне гостиницу в городе и дает адрес.
— Отсюда всего сорок минут на автобусе, — говорит она, и я становлюсь богаче на одну улыбку. Пожалуй, три дня в стране викингов — это не так уж плохо. Хотя, конечно, три дня без оружия настроение Токсичу определенно подпортят.
Я спускаюсь по эскалатору на один уровень и прохожу через многолюдный зал, где получают багаж. Впереди два выхода: один для тех, кому нечего декларировать, и второй для остальных. Я слышу голос мистера Френдли: нет желания, пользуясь случаем, признаться в шестидесяти семи убийствах? Но я отмахиваюсь от ангелов, как от тучи москитов, каковыми, собственно, они и являются.
У выхода меня поджидает сюрприз: меня встречают. На маленьком пятачке, среди прочих, стоят жидковолосые мужчина и женщина с табличкой, на которой написано: ОТЕЦ ФРЕНДЛИ. Только тем, что я не совсем в ладу с самим собой (слишком много личин), могу я объяснить свою грубейшую ошибку: я останавливаюсь перед дурацкой табличкой. С моим пастырским воротничком! Вывод напрашивается.
— Мистер Френдли? — Женщина улыбается мне с уже почти родным акцентом.
Я собираюсь ответить отрицательно, но тут я замечаю двух полицейских у самого выхода из терминала. И „нет“ слетает с моих губ в виде „да“. Попалась птичка. Теперь уже не отвертеться. Из меня таки сделали долбаного Френдли.
Киллер превратился в свою жертву.
— Очень рады вас видеть, мистер Френдли. Как прошел полет? — интересуется жидковолосый мужчина с сильным исландским акцентом и улыбкой, подпорченной плохими зубами.
— Хорошо, все было нормально. — Мой собственный акцент мне активно не нравится. На уроженца Вирджинии явно не тяну.
— Я с трудом вас узнала! Вы кажетесь еще моложе, чем на своем веб-сайте, — говорит женщина. С ее лица не сходит улыбка.
У меня есть веб-сайт?
— Правда? Вы… вы меня… вы его видели? — мямлю в ответ.
Блин. Ты шпион или наемный убийца?
— Да, конечно! — с готовностью подтверждает она. — В отличие от вашего телешоу.
Мать честная. У меня еще и телешоу? Вот бы глянуть.
— Не смотрели — и не надо, — говорю.
— Надо, надо! Мы очень хотим его посмотреть! — восклицают они хором, как дети в предвкушении конфет. Счастливая парочка. Милостью Всевышнего, не иначе. Кто они? Что я должен для них сделать? Научить проповедовать слово Божье под дулом пистолета? Они представляются. Имена у них невероятные. Его зовут Гудмундур (видно, сценический псевдоним), а ее — что-то вроде Сикридер[12]. Интересно, кем бы они стали в Америке? Си и Гу? Даже мое имя Томо оказалось слишком длинным для янки. Чем больше население, тем короче имена. Чем меньше население, тем длиннее имена.
Оглядев меня, Сикридер спрашивает:
— А где ваш багаж, отец Френдли?
После короткой заминки я отвечаю:
— Божье слово — вот мой багаж.
Они хихикают, как два мультяшных хомячка. Вот уж сказал так сказал. Я чувствую себя актером, только что сделавшим важный шаг в работе над новым образом. Аллилуйя.
Вместе с мистером Френдли они минуют копов (я благословляю их взглядом) и выходят к автостоянке. На улице температура как в холодильнике. А я-то готовил себя к весне на Адриатике: палуба яхты, холодное пиво, обтянутые джинсами попки покачиваются в такт легким каблучкам, цокающим по белой известняковой плитке. О, девушки Сплита…
Увы и ах. Вместо этого я стою на парковке, покрываясь гусиной кожей от полярного холода и любуясь отражением своего альтернативного бритоголового „я“ (а что, чем не священник?) в окне серебристой „тойоты лендкрузер“, в которую я сейчас сяду и которая принадлежит двум странным типам, свалившимся на меня как снег на голову. Их внедорожник, спешат они мне сообщить, был, можно сказать, осенен присутствием великого Бенни Хина[13]. Гудмундур и Сикридер — профессиональные телепроповедники. У них своя маленькая христианская телевизионная станция под названием „Аминь“. Наш луноход, ведомый Гуд Мун Дуром, вырывается на инопланетные просторы.
— Мы показываем христианские телешоу из Америки. Конечно, Бенни Хинн. Еще Джойс Майерс, Джимми Сваггарт, Дэвид Чоу. А также ведем собственное шоу, на исландском и на английском. Мы с женой каждый вечер на экране. Иногда вместе, иногда порознь. Да вы сами все увидите.
Все это Мун Дур объясняет на своем примитивном английском. Его миловидная женушка, сидящая рядом, улыбается мне в зеркальце заднего вида. А ее супруг продолжает:
— И о чем же вы собираетесь вечером говорить? На какой текст будете опираться?
— Э… Вечером? — переспрашиваю.
— Ну да. Сегодня вы специальный гость моего шоу.
— Э… Телешоу?
— Да! — смеется он во весь свой кривозубый рот, этакий слабоумный.
— Ммм… Понятно. Я думал, что…
Меня спасает мобильный. На экране высвечивается телефон Нико, и я машинально приветствую его на хорватском: „Bok“[14].
Нико — личный помощник Дикана. Второй человек в иерархии. Голосом, в котором звучат стальные нотки, он спрашивает о моем местонахождении. Я сообщаю ему всю правду, звучащую совершенно неправдоподобно, умалчивая лишь о том, что в данную минуту в автомобиле, предназначенном для христианских звезд, я еду на свою первую телемессу. В свою очередь он говорит, что Исландия для меня еще не худший вариант (неужто он знает о существовании такой страны?), так как мой облом привел к нешуточной заварушке.
— Ну ты и облажался, Токсич, — говорит он.
„Федапы“, как он их называет[15], уже успели побывать в нашем ресторане, а также вломились в мою квартиру. Сегодня с утреца они даже наведались с вопросами к моей мамаше в скобяную лавку в центре Сплита, в результате чего у нее сломана рука. А что касается Дикана, то федапы варят его яйца на медленном огне. „Вкрутую?“ — невольно вырывается у меня, но Нико явно не расположен к шуткам. Он орет мне в ухо, чтобы я никуда не рыпался.
— Сиди в своей гребаной Исландии! Про Загреб, Сплит и Штаты можешь забыть! Лег на дно и дышишь носом!
Интересно, это сочетается с телешоу Гудмундура?
Когда я выключаю мобилу, ко мне поворачивается Сикридер и спрашивает, на каком языке я только что говорил.
— На хорватском, — отвечаю.
— О! Вы говорите на хорватском?
— Да, у нас… среди наших прихожан есть хорваты.
— А откуда вы изначально? — спрашивает Гудмундур.
— Изначально все мы дети Господни. — А? Срезал! — Но если вас заинтересовал мой выговор, то он, если можно так сказать, благоприобретенный. Долгие годы я работал миссионером в бывшей Республике Югославия.
— Правда? — восклицают они хором.
— Да. Проповедовать слово Божье в коммунистической стране — это вам не хер со… не херес пить. А когда ты еще американец… лучше сразу застрелиться. Пришлось взять псевдоним и полностью избавиться от американского акцента. Я стал Томислав. Томислав Бокшич. Теперь все думают, что я из тех краев. И ошибаются. Я стопроцентный американец. Кого я дома слушаю? Клея Айкена. Мои предки живут в Вирджинии с двенадцатого века. — Тут я немного погорячился. — Я хотел сказать, с восемнадцатого века.
Они переваривают все это с теми же улыбками. После короткой паузы — сердце у меня тоже берет паузу, как в хорошем триллере, — женщина задает мне вопрос:
— Сколько вам лет, отец Френдли?
— Мне… я родился в шестьдесят пятом. То есть мне… э… сорок.
— Вы были совсем молоды, когда приехали в…
— В Югославию? О да. Что не прошло бесследно. Это была суровая школа.
За окном раннее майское утро. Тут надо уточнить: не совсем утро и не совсем май. Солнце еще только собирается выйти из-за маячащих впереди гор. В небе ни облачка, а в серо-зеленом океане, простирающемся слева от нас, нет даже намека на волны. И при этом ощущение холода — ощущение, которое тебя не обманывает. Здешний арктический май не уступит марту на Среднем Западе. Вдоль береговой линии разбросаны домики, кажущиеся пустыми.
