— My. — Небытие.
Его рука опустилась и спокойно легла на колено. Париж пробуждался, верхушки облаков над пестрыми крышами окрасились в розовый цвет зари.
— Суйгетсу. — Лунный свет на воде.
Прямо за спиной Майкла в небо вздымались математически совершенные параболы черных опор Эйфелевой башни, как будто впитавшей в себя весь мрак уходящей ночи. Пастельный фон остального города нереально, чудовищно приближал ее на расстояние вытянутой руки, и ажурная, издали такая легкая конструкция казалась неуклюжей и тяжеловесной.
— Дзё. — Внутренняя искренность.
— Син. — Сердце — хозяин разума. Первые лучи солнца внезапно брызнули на верхушку башни, и показалось, будто в нее ударила молния.
— Сэн. — Мысль предшествует действию.
— Синмиокэн. — Там, где находится острие меча. Снизу донеслось шарканье метлы, поднимающей пыль с тротуара, потом послышались короткая возбужденная перепалка мадам Шарве со своей дочерью и визгливый лай собачонки с покалеченной лапой. Началась повседневная шумливая суета соседей.
— Кара. — Полая оболочка. Ее заполняет то, что выберет сам Майкл: Добрая сила.
— Дзэро. — Ноль, пустота, зеро. Место, где Путь не имеет власти.
Майкл встал. Он бодрствовал уже два часа, начав с фехтования, которому обучался в школе Синкагэ. Кагэ — «отклик» — это основа всего, чему его учили, принцип, согласно которому следует не действовать, но реагировать на внешние воздействия, защищаться, а не нападать.
Через застекленную высокую дверь Майкл прошел с балкона в прохладный полумрак квартиры, расположенной на верхнем этаже серого каменного дома на Елисейских Полях. Он сознательно выбрал это место из-за его близости к башне и своеобразного освещения, создаваемого раскинувшимся у ее подножия садом Марсова Поля. Подходящее освещение было крайне важным, даже непременным требованием, предъявляемым Майклом к своему жилью.
Он сбросил традиционный японский фехтовальный костюм ги, который состоял из хлопчатобумажных шаровар, распашной рубахи и черной куртки, перетянутой на поясе черным же поясом. Цвет пояса указывал степень фехтовального мастерства его обладателя.
Майкл принял душ, натянул линялые джинсы, заляпанные краской, и белую сорочку без воротника с закатанными рукавами, влез в мексиканские гуарачи и бесшумно прошел в кухню, где налил себе чашку зеленого чая. Открыв холодильник, зачерпнул пригоршню холодного клейкого риса и, жуя на ходу, с чашкой в руке направился в длинную захламленную гостиную.
Хотя Майкл Досс был владельцем одной из лучших полиграфических фирм в мире, в контору он наведывался в лучшем случае раза два в неделю. Да и то лишь затем, чтобы приглядеть в лаборатории за соблюдением технологии производства патентованных фирменных красителей собственного изобретения. Благодаря этим красителям фирма снискала себе превосходнейшую репутацию. Несмотря на сложность видоизмененного Майклом полиграфического процесса и связанную с этим ограниченность тиражей, музеи, галереи и наиболее престижные современные художники не гнушались стать в очередь на издание репродукций своих собраний и работ — настолько яркими и близкими к оригиналу получались передаваемые цвета.
В дальнем конце огромной гостиной Майкл распахнул настежь двустворчатую дверь, и солнечный свет резко высветил его глубоко посаженные оливковые глаза и черные волнистые волосы, имевшие тенденцию быстро растрепываться, когда их надолго оставляли без внимания, как сейчас. Черты его лица — выпирающие скулы, чуть тяжеловатая линия подбородка, узкий лоб — казались почти библейскими. На людей Майкл производил впечатление сурового, неулыбчивого и не прощающего обид человека, но те, кто поддавались этому впечатлению, заблуждались. Майкл был добродушен и ценил шутку.
Он потянул за шнур, и в комнату через потолочное окно хлынул поток света. Собственно, это помещение неправильно было называть комнатой — в центре огромного пространства с голыми стенами, где не было никакой мебели, стоял лишь большой деревянный мольберт, испещренный цветными пятнами, да рядом, на стуле, — початая коробка красок, накрытая палитрой, и стакан с кистями. На спинке стула висела ветошь.
Майкл пересек мастерскую и стал перед мольбертом с натянутым на него холстом. Продолжая прихлебывать зеленый чай, он принялся скользить по картине придирчивым взглядом. На холсте были изображены две мужские фигуры — юноши и старика. Яркое небо Прованса подчеркивало контраст между ними.
Майкл принялся анализировать композицию. Он считал важным не только изображенное на картине, но и то, чего на ней нет явно, но подразумевается. Он вглядывался в краски, придирчиво отыскивая признаки дисгармонии в цветных полутенях и оттенках зелени. «Яппари аой куни да! — так говорят японцы летом. — Этот зеленый мир!»
Вскоре Майкл пришел к выводу, что вот здесь чересчур много зелени леса, а там — недостаточно зелено яблоко. В целом же картина тяжела, решил он. Теперь понятно, почему вчерашняя работа оставила в душе осадок неудовлетворенности.
Не успел Майкл взять первый тюбик и выдавить краску, как зазвонил телефон. Майкл обычно не подходил к нему во время работы и услышал звонок только потому, что забыл плотно закрыть дверь ателье. Секунду спустя включился автоответчик. Но не прошло и пяти минут, как телефон зазвонил опять. Когда он затрезвонил четвертый раз подряд, Майкл отложил палитру и подошел сам.
— Oui. — Он машинально заговорил по-французски.
— Майкл? Это я, дядя Сэмми.
— О, черт, простите, — извинился Майкл, переходя на английский. — Это вы сейчас названивали?
— Мне непременно нужно было до тебя добраться, Майкл, — ответил Джоунас Сэммартин. — До живого, а не до твоего магнитофонного голоса.
— Рад вас слышать, дядя Сэмми.
— Да, давненько мы не общались, сынок. Я звоню, чтобы попросить тебя вернуться домой.
— Домой? — Майкл не сразу понял, о каком доме идет речь. Его дом давно был здесь, на Елисейских Полях.
— Да, домой, в Вашингтон, — со вздохом произнес Сэммартин и прокашлялся. — Тяжело, но надо. Твой отец умер.
* * *
Масаси Таки терпеливо ждал, пока Удэ прокладывал ему путь в битком набитом зале. Опорами перекрытия зала служили грубо обтесанные кипарисовые балки, кедровые панели стен источали хвойный дух. В зале не было окон, поскольку он находился в центре огромного дома Таки-гуми, расположенного в токийском районе Дэйенхофу, где до сих пор сохранились обширные усадьбы с особняками. С потолка свисали ряды знамен, вышитых древними иероглифами. Знамена придавали залу вид средневековый и церемониальный.
По традиции здесь созывались общие сборища клана Таки — крупнейшего и самого могущественного из всех семей якудзы.
«Якудза» — общее название разветвленной сети подпольных гангстерских организаций. В последние годы, благодаря гению Ватаро Таки их деятельность приобрела международный характер. Отдельные крупные организации пока соперничали или действовали недостаточно согласованно, но Ватаро Таки делал все, чтобы прекратить распри, окончательно объединить якудзу и считался ее признанным патриархом и «крестным отцом». Японская мафия внедрилась в законный бизнес в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, стала управлять целыми поместьями, отелями и курортами на Гавайских островах. И вот патриарх скончался, и теперь предстояло избрать нового главу Таки-гуми.
Тихий шепот прокатился по толпе «лейтенантов» и кобунов — глав дочерних кланов, входящих в состав Таки-гуми, и рядовых членов семьи, которые в конечном счете составляли ее плоть и кровь.
Масаси был младшим из сыновей Таки. Худой и смуглый, он очень напоминал молодого Ватаро Таки. Удлиненная, словно у волка, челюсть и нетипичные для Японии, торчащие скулы придавали его лицу сходство с обтянутым кожей черепом, и Масаси, стараясь усилить это устрашающее впечатление, приучил свои лицевые мышцы сохранять прямо-таки скульптурную неподвижность.
Телохранитель Удэ, который расчищал Масаси дорогу в противоположный конец зала, обладал двумя милыми сердцу японца достоинствами — дородностью и недюжинной силой. Помимо обязанностей телохранителя он выполнял еще и функции карающей десницы своего господина.
Пока они проталкивались к помосту, Масаси успел несколько раз внимательно взглянуть на своего старшего брата Дзёдзи, уже занявшего почетное место перед стилизованным колесом с шестью спицами — большим фамильным гербом Таки-гуми. Герб этот, одно из нововведений старого Ватаро, был позаимствован из книги о феодальном прошлом Японии. В прежние времена каждый самурайский военачальник имел свой геральдический знак. В жилах Таки не текла благородная самурайская кровь, однако Ватаро тем не менее присвоил себе герб и психологически возвысил свой клан над остальными кланами якудзы.
