И заливается смехом. Я бы тоже с удовольствием повеселилась, да только не могу сейчас.
– Ну так чего? На ужин-то придешь или как? – В его голос вкрадывается пусть и легчайшая, но явная нотка настороженности. Наши с ним отношения не оперились в очень многих смыслах. К примеру, мы до сих пор силимся подать себя в наилучшем виде, пробуем воду ногой, пытаемся распознать, чего каждый из нас собой представляет. – Потому как, знаешь ли, мы с Хлоей об заклад побились.
Хлоя – его дочь, ей девять. До официального развода с ее матерью дело еще не дошло, но они уже полтора года живут отдельно; к тому же, если верить Уиллу, все у них закончилось гораздо раньше.
– И на что вы побились?
– Она говорит, что ты до утра не доживешь.
– Да ладно… Ты взаправду такой плохой повар?
– Мы когда первый раз свозили ее на пикник с костром, она втянула носом воздух и заявила: «Пахнет, будто папа на кухне».
А вот сейчас я не могла не рассмеяться, и все напряжение как рукой сняло.
– Короче, буду через полчаса, – говорю я. – Вот только двери позапираю, а потом в душ надо заскочить.
– Вот еще, – негодует Уилл. – Едва я размечтался понюхать, что такое взрывной понос…
– Сам ты понос, ей-богу, с такими шуточками!
– И все же я тебе нравлюсь. Отсюда вопрос: что это нам говорит о твоем характере, а?
* * *
Первым делом запираю входную дверь, потом через черный ход выхожу на собачий двор. В ту же секунду меня оглушает остервенелый, захлебывающийся лай. Обхожу площадку, проверяя дверцы всех конур без исключения, а заодно убеждаюсь, в чистоте ли подстилки с игрушками, достаточно ли воды в мисках и прочее. Вообще-то, я еще в конце дежурства осмотрела все наше хозяйство, но ради очистки совести делаю это еще разок, прежде чем завершить день. Свернув за угол, иду под усиливающийся лай и лязганье, потому что Люка, Джаспер, Милли и Тайсон что есть сил кидаются грудью на сетку, давясь злостью. Один лишь Джек стоит неподвижно, молча следя за мной единственным зрячим глазом.
– Все с тобой обойдется, – мягко говорю я ему, специально отведя взгляд в сторону. – Все будет хорошо.
Его хвост немножко дергается вправо-влево. Он хочет меня в друзья, но не знает, можно ли мне верить. В отличие от Люка, Джаспера и Милли, Джек не попадет на веб-страничку для тех, кого отдадут в хорошие руки – даже по истечении семидневного карантина и курса наблюдений. Нет, как и в случае Тайсона, мы продолжим за ним приглядывать до тех пор, пока дело его владельца – о жестоком обращении с животным – не рассмотрит суд. Кто знает, когда это случится… Он вообще может зависнуть здесь на месяцы, хотя я тоже никуда уходить не собираюсь. Вернее, не собиралась, пока не объявилась эта чертова писулька…
Я проверяю вторую псарню, затем иду на тот конец площадки, где у нас устроена гостиница для котофеев на передержке. Пара постояльцев бьют лапками по стеклу, жалостливо мяукая, но все прочие меня в упор не замечают.
Быстро обхожу блок мелких животных, проверяя запоры дверей и окон. Здесь куда тише; бледный призрак – мое собственное отражение – преследует меня от одной оконной рамы к другой, пока я торопливо пересекаю коридор. Когда я вновь выхожу на воздух, уже совсем темно.
– Привет! Привет!
Я аж подскочила. Ну, зараза! Это же Фрэнки, наш попугай, торопится в мою сторону через всю вольеру. Он кладет голову набок, прилипнув ко мне блестящей бусинкой глаза.
– Привет! Привет!
Его бывший хозяин, отставной пехотный майор по имени Джефф, обучил попугая виртуозно материть ничего не подозревающих свидетелей Иеговы и коммивояжеров, стоило тем постучаться в квартиру. Но когда Джефф умер, никто из родственничков почему-то не захотел приютить Фрэнки, вот он здесь и оказался. Пташка, между прочим, серьезных денег стоит, так что вряд ли он у нас надолго задержится. Однако приходится принимать меры, когда к нам заглядывают чувствительные натуры. Гоним их мимо вольеры чуть ли не бегом.
– Пока-пока, Фрэнки, – бросаю я, направляясь на главный выход. – До завтра.
– Сучка! – скрипит он мне в спину. – Пока-пока, сучка!
* * *
Уилл уже минут десять что-то говорит, а я в толк взять не могу, что он хочет сказать. Начал с того, что нынче утром у них в школе приключилась забавная вещь: мол, один третьеклассник, читая вслух текст по природоведению, упорно называл мышонка мошонкой; затем, однако, наша беседа ушла в сторону, и, судя по выражению его лица, моя веселая улыбка и энергичное кивание не очень-то вписываются в характер ожидаемой реакции.
А все потому, что письмо мне чуть ли не дырку прожгло в джинсах. Не иначе, какой-то журналюга его прислал, иного логичного объяснения не подыскать. Но тогда почему он не подписался? Почему не вложил визитку? Или, может, хочет меня сначала помариновать, чтобы язычок развязался, чтобы я сама им все выложила? Ведь пять лет прошло, как я вернулась в Британию, и четыре – с того момента, как газетчики в последний раз пытались уговорить меня продать интервью. Так почему это случилось именно сейчас? Разве что… Гм. Пятилетняя годовщина нашей поездки в Непал?
– Стало быть, соврала, да? – спрашивает тут Уилл, и я вскидываю глаза.
– Чего?
– Я говорю, соврала насчет рыбы? Тебе вовсе не карась противен, а окунь? Ты поэтому к нему даже не притронулась?
Мы одновременно переводим взгляд на целую рыбешку, что лежит у меня на тарелке в застывшей масляной лужице с укропом, будто жертва разлива нефтепродуктов какого-то нового, желтого сорта.
– Прости, пожалуйста. Я сейчас сама не своя…
– Тогда валяй, выкладывай как есть. – Он ерошит себе волосы, кладет подбородок на подставленную ладонь и смотрит мне в глаза. – Ты же знаешь: я своих не сдаю, мне можно рассказывать что угодно.
Да, но следует ли? Мы знакомы три месяца, из них половину спим вместе, и все же мне кажется, мы едва знаем друг друга. Допустим, мне известно, что его зовут Уильям Артур Смарт, ему тридцать два, разведен, на руках девятилетняя дочь по имени Хлоя. Трудится школьным учителем младших классов, обожает фолк-музыку, любимый фильм – «Звездные войны», терпеть не может вкус кориандра… Ах да, еще у него есть сестра Рейчел. Теперь: что он знает про меня? Джейн Хьюз, тридцать лет, детей нет, работает в приюте для бездомных животных. Любит слушать классику, пересматривать «Маленькую мисс Счастье», плюется при виде карася. Имеет двух братьев – Генри и Уильяма, а также сестру Изабеллу. И все это правда. Ну, почти.
– Какая была твоя самая страшная ложь? – спрашиваю я.
Он на секунду хмурится, затем расцветает.
– Когда мне было десять, я сказал своей училке, что мой настоящий папа – Харрисон Форд и что, если я захочу, он разрешит мне прилететь в школу на «Тысячелетнем соколе»[2]. Главное – обшивку не поцарапать.
Ответ настолько типичен для Уилла, что я невольно улыбаюсь. Он, вообще-то, славный. Ничто из его слов или поступков за последние три месяца не давало повода думать иначе, однако я настороженно отношусь к собственному чутью. Можно годами жить с кем-то бок о бок и все же не знать человека. Так отчего я должна довериться тому, кого почти совсем не знаю?
– Аллё-о?.. – Он машет рукой у меня перед глазами. – Прием, прием?
– А?
– Я только что поинтересовался, отчего ты задала такой вопрос. Насчет страшной лжи.
– Да так просто, из любопытства.
Он молча разглядывает меня несколько секунд, затем мягко вздыхает и берет мою тарелку.
– Пойду лучше десерт принесу. И если ты не умнешь мой всемирно известный малиновый чизкейк, я отведу тебя к доктору проверять вкусовые пупырышки.
– Уилл, – говорю я в исчезающую в дверном проеме спину.
– Да? – Он комично высовывает голову за косяк, до сих пор держа мою тарелку в руке.
– Спасибо тебе.
Он озадаченно морщит лоб.
– Так ведь не понравилось же?
– Я не про рыбу. – Мне хочется поблагодарить его за то, что он не стал вытягивать клещами мое прошлое, а просто принял такой, какая есть… – Вот за это. – Я показываю на бутылку вина и дрожащее пламя свечей, что стоят на обеденном столе. – Именно то, что мне сейчас нужно.
Он молчит, силясь понять, а через пару секунд расплывается в широченной улыбке.
– Если ты думаешь, что этой жалкой попыткой подольститься сможешь увильнуть от поедания моего чизкейка, то знай: я тебя давно раскусил. Слышишь? Ты у меня вся как на ладони.
Пятью годами ранее
– Стало быть, переспала-таки с охранником?
Дейзи насмешливо улыбается, не отрывая от губ кружку с чаем.
– Кто-то же должен был его умаслить, не то Ал оттуда выперли бы.
Линна на миг отрывает глаза от своего мобильника.
– Расшифровываю: «Да, переспала».
Минула добрая неделя с тех пор, как мы вытащили Ал из ночного клуба; сейчас мы втроем сидим в крошечной Линниной однушке, что расположена в восточной части Лондона, возле станции «Плейстоу», решая, чем и как можно лучше всего помочь нашей подруге. Дейзи с Линной устроились на кровати, усевшись по-турецки на трикотажном покрывале, сложенном с бежевым, до дыр протертым ковром, ну а мне достался единственный, дико жесткий сосновый стул, на котором я примостилась возле окна, как птичка на насесте. На том конце комнатушки расположена нищенская кухонька: раковина, микроволновка, холодильник и двухконфорочная электроплитка. Вдоль стены напротив кровати тянется рельсик с крючками для одежды, еще есть небольшой комод, на котором стоит 14-дюймовый плоский телик, – и все. Линна попыталась было подбавить веселья обстановке, поставив на рельсовую вешалку репродукцию с алыми маками на солнцепеке, а на подоконник – миниатюрного фарфорового Будду и табличку с надписью «Лишь правда делает свободным», да еще горшок с клеомой возле электроплитки, но этим убогость не прикроешь. За ту пару лет, что Линна тут обитает, я удостоилась ее приглашения лишь во второй раз. Стоп, поправочка: пригласила-то как раз Дейзи. Линна кинула ей эсэмэску, дескать, забегай, обсудим, что делать с Ал, ну а Дейзи меня с собой и притащила.
