всегда имелся запас, деньги не имели большого хода в тайге, самой твёрдой валютой тут были порох, соль, чай, табак и свинец. Отсыпав с полпачки табаку Ютаю в кисет, Ловенецкий заметил, что уже совсем стемнело, лес уже наполнился таинственными ночными звуками, где-то недалеко едва слышно журчал ручей. Яхин и Хоп тихо лежали у ног хозяев, жмурясь на угасающие угли.
Довольный Ютай сказал, пряча кисет:
– Ложися спать, я буду караулить.
Ловенецкий не стал спорить, залез в палатку и сразу заснул.
Утром он нашёл Ютая всё так же сидящим у дотла прогоревшего костра в той же неудобной позе.
– Ты что, не ложился? – спросил Ловенецкий.
– Моя один глаз закрывай – половина спи, другой закрывай – другая спи, – засмеялся Ютай.
На прощание он дал Ловенецкому ещё один кусок вяленого мяса. Видимо, его охота была не так неудачна, как он рассказывал. Распрощавшись, Ловенецкий долго смотрел им вслед, пока человек и собака не скроются среди деревьев. Он развёл небольшой костерок на пепелище, согрел чаю, наблюдая, как Яхин пытается поймать рыбу в ручье, суя морду под воду и клацая зубами. Он занимался этим уже минут пятнадцать и всё безрезультатно, после каждой неудачной попытки бросая виноватый взгляд на Ловенецкого, который, улыбаясь, допивал крепко заваренный чай. Наконец, псу улыбнулась удача, и в воздухе в веере брызг сверкнула серебристая рыбина. Ловенецкий даже не успел понять, какой она породы, потому что Яхин, не давая ей упасть на землю, сомкнул на ней челюсти и в мгновение ока растерзал и проглотил.
Допив чай, Ловенецкий продолжил сидеть в блаженной расслабленности, вдыхая душистый лесной воздух, слушая пение лесных птиц и глядя, как рассветные лучи скользят по сосновым ветвям. Видимо, он задремал, потому что, когда из задумчивости его вывел лай Яхина, солнце поднялось уже достаточно высоко. Яхин стоял передними лапами в ручье и лаял на деревья, словно они ему угрожали.
– Эй, перестань! – крикнул Ловенецкий. Иногда его раздражало такое необъяснимое поведение своего напарника.
Яхин виновато оглянулся, словно его застали за чем-то непотребным, и отбежал к палатке. Ловенецкий стал неспешно собираться, соображая, как бы лучше увязать пожитки. Из задумчивости его вывел звук далёкого выстрела. Он был погружён в свои мысли и не поверил ушам, Яхин тоже замер, повернув морду в сторону источника звука. Раздумывая, а не показалось ли ему, Ловенецкий застыл с рюкзаком в руках, и эхо ещё одного выстрела разнеслось над тайгой. Он не настолько разбирался в винтовках, чтобы отличить звук стрельбы старой берданки Ютая от выстрела из современного нарезного ружья, но, всё же, ему показалось, что стреляли из разного оружия.
В самой стрельбе не было ничего необычного, даже в самых глухих уголках тайги можно было набрести на какого-нибудь замотанного в шкуры туземного охотника, выслеживающего косулю или лося. Ютай мог наткнуться на зверя в любом месте, для этого ему не обязательно было уходить далеко от палатки Ловенецкого, и вполне возможно, ему пришлось сделать два выстрела, если дичь была достаточно крупная. Ловенецкий почти успокоил себя, но подспудное чувство тревоги не унималось. Интервал между выстрелами был слишком мал, чтобы даже такой опытный охотник, как Ютай, успел перезарядить однозарядное ружьё.
Приняв решение, Ловенецкий положил рюкзак у полусвёрнутой палатки, подхватил карабин и зашагал туда, куда ушёл тунгус. Увидев, что хозяин уходит, Яхин бросился следом и скоро обогнал Ловенецкого.
Он никогда не нашёл бы Ютая, если бы не собака. Спустя минут сорок интенсивной ходьбы, Ловенецкий услышал далёкий лай справа от себя. Он повернул на звук и спустя десять минут вышел на небольшую поляну, посреди которой стоял Яхин и лаял на бесформенный куль, завёрнутый в шкуры. Это и был Ютай. Его смерть не была лёгкой, видимо его пытали. Столь же истерзанное тело Хопа Ловенецкий нашёл на краю поляны. Убийцы забрали все вещи Ютая, побрезговав лишь залитой кровью одеждой и старыми ичигами.
Он стоял и смотрел на тело старого охотника, от бессилия сжимая кулаки. Ютай был настоящим сыном тайги, гордым и простодушным, не способным ударить исподтишка, обмануть или украсть. Во время своих поисков Ловенецкий часто встречал его в тайге, и они охотились вместе, иногда по несколько дней подряд. Ловенецкого всегда удивляла наивная бесхитростность тунгуса в сочетании с чувством собственного достоинства, недоступного жителям больших городов, такое чувство могло развиться только у человека, лишь слегка тронутого цивилизацией и всю жизнь прожившего в единении с дикой природой.
За спиной хрустнула ветка. Одним движением вскидывая карабин и стреляя по звуку, Ловенецкий понял, что опоздал. Чьё-то тело без звука рухнуло в кусты, но тут же кто-то тёмный, пропахший потом и порохом ударил Ловенецкого по голове прикладом винтовки.
Он пришёл в себя, мучимый головной болью, и с удивлением отметил, что жив, лежит на животе и у него не связаны руки. Прямо перед лицом колыхались стебли лисохвоста, действительно вблизи похожие на маленькие зелёные лисьи хвосты.
– Гляди-ко, очнулся, – сказал чей-то голос, отчётливо выговаривая «о».
Кто-то подошёл и пинком под рёбра перевернул Ловенецкого на спину, как черепаху. Он зажмурился от яркого света. Сосны, росшие вокруг маленькой поляны, вращались вокруг, как чёртово колесо. Бандитов было трое. Они обступили Ловенецкого, возвышаясь над ним, как сказочные великаны.
Первый, явно азиатского вида, со шрамом во всю щёку, длинными тонкими усами над верхней губой, свешивающимися почти до подбородка. На ногах ичиги, выше – какое-то подобие халата из оленьих шкур мехом наружу, за пояс заткнут морской офицерский кортик в самодельных ножнах. Второй, до самых глаз заросший рыжей бородой, в начищенных до блеска сапогах, кожаных штанах и куртке из дабы, постукивал нагайкой по голенищу. Третий, худой и долговязый, в выцветшей военной форме, с тёмными пятнами на месте споротых нашивок и шевронов, на голове плохо различимая с земли фуражка с поломанным козырьком. У всех троих за плечами винтовки и солдатские вещмешки.
– Подымайся, – сказал рыжий.
Ловенецкий сел, упираясь руками в землю. От резкого движения его замутило, но он удержал рвоту. Голова болела, он ощупал её левой рукой. На затылке набухла огромная шишка, но крови не было, вязаная шапка смягчила удар.
– Давай, давай, – нетерпеливо сказал азиат, направив на Ловенецкого его собственный карабин. Третий бандит всё так же молча стоял сбоку, теперь Ловенецкий увидел, что на его голове засаленная конфедератка. Рыжий несильно огрел Ловенецкого нагайкой по плечу, и сказал:
– Вставай, добрый человек.
Ловенецкий не различил в его голосе злобы или ненависти, так крестьянин говорит с некстати улёгшейся посреди дороги домашней скотиной.
Ловенецкий постарался встать одним
