А в итоге что? Авария за аварией. На этих разнесчастных первых верстах мы потеряли сразу трех участников гонки. «Вивинус» взял со старта шибче всех, но почти сразу пробил колесо и скатился на обочину. Коляска Луцкого забуксовала в липком месиве, попыталась выехать, но слабенький мотор задымился от натуги. Каюсь, я отметил это не без злорадства. А чуть дальше строители вывалили на дорогу кучу щебня, как назло – за поворотом. Шоффер «Фиата» заметил препятствие слишком поздно. Крутанул руль, но автомобиль уже не слушался. Тормоза взвизгнули протяжно и громко, словно собака, которой наступили на хвост. Модная машина прочертила глубокую борозду и опрокинулась на бок.
– Убились! – воскликнул я в ажитации.
Наш «Бенц» как раз проползал мимо на мизерной скорости.
– Нет, нет, живы, – успокоил князь.
И верно, шоффер выскочил из перевернутой машины, как Петрушка из-за ширмы. Следом вылез мрачный хозяин.
– Ох и разругаются они сейчас, а то и подерутся. Любопытно! Притормозить бы… Но у нас пари с Пузыревым, а проигрывать я ненавижу! – Николай Сергеевич наклонился к моему уху и доверительно шепнул, – Хотя, по чести говоря, Жорж, нравится мне этот шельмец.
– Кто? – не сразу догадался я. – А-а-а, имеете в виду Пузырева?
– Его, голубчика. Его, наглеца!
– Позвольте, князь, но в чем же он наглец?
– Да в том, что хочет весь мир, как проволоку свернуть и в свой карман засунуть. Ванюша – автомобилист незаурядный. Мало ему владеть французским или немецким мотором, как иным любителям. Он желает сам конструировать и кататься на собственной машине, в полном смысле слова – собственной, понимаете?! Пузырев из тех истинных патриотов нашего Отечества, кто мечтает создать по-настоящему русский автомобиль. Чтобы и мотор, и колеса, и корпус, и прочие узлы его, производились из русского материала, русскими рабочими и под руководством русских инженеров. Никаких заморских карбюраторов и подвесок! Говорит: «Не умеем пока делать достойные образцы, значит, будем учиться и скоро научимся». Как, скажите, такого не любить?!
– Странно. Мне он давеча признался, что затеял производство совсем не из патриотических чувств, а потому, что для наших ужасных дорог нужны особо выносливые конструкции. Раз иностранные заводы не могут нас таковыми обеспечить, то придется делать свои.
Не хотелось разочаровывать князя, но я всегда исповедовал принцип: «дружба – дружбой, а истина дороже». Впрочем, г-н Щербатов ни капельки не расстроился, скажу больше – он засмеялся.
– Я давно живу на свете и успел убедиться на сотнях примеров, что мотивы людей не важны. Кто старается сделать лучше для России, тот и патриот. Даже если дороги наши терпеть не может. Но куда важнее крепких конструкций для нас сейчас – информация о состоянии этого шоссе. Необходимо составить карты для автомобилистов и отметить все опасные участки особыми значками. Опытные извозчики знают каждую яму на пути из Москвы в Петербург, каждый шаткий мостик или затопленную колею, в которой застревают колеса. Автомобилисты же едут наощупь. Не представляя, какая напасть поджидает на следующей версте.
– А расспросить тех же ямщиков не пробовали? – уточнил я.
– Пробовал. Зашел в трактир у почтовой станции, оплатил два самовара чая с баранками, и приготовился записывать. Но они рассказывают так же медленно, как едут на своих колымагах. Пока добьешься конкретных фактов, столько песен да побасенок выслушаешь… Не хватило у меня терпения. То ли дело автомобили. Вон, глядите, как полетел Романов на своей электрической повозке – птицы не угонятся. За ним австрияк на «Грэфе». Заметили? Он из тех лихачей, кто считает особым шиком проскакивать повороты, не сбавляя скорости. Но это огромный риск для гонщика. Пусть у него самые надежные шины – «Пневматик-Континенталь», даже они такой езды не выдержат.
– Лопнут?
Князь покачал головой, примериваясь как лучше объяснить.
– Вам знакомо понятие центробежной силы, Жорж? Ну да, вы же циклист. Наверняка сталкивались с тем, что на поворотах заднее колесо слегка заносит? Оно как бы скользит вбок. Это и есть центробежная сила. Автомобиль гораздо тяжелее, потому и занос у него посильнее будет. И в этот момент вся тяжесть махины переносится на оба наружных колеса. Это, доложу я вам, как Самсону удерживать на плечах целый храм.
Я кивнул.
– Покрышки при скольжении автомобиля цепляются за землю, – продолжал Николай Сергеевич. – Отсюда возникает адское трение. А если колеса слабо прокачаны, то еще и обода к земле прижимаются на повороте, придавливая кромку шины. От такого чрезмерного напряжения «Пневматики» изнашиваются быстрее, чем при обычной езде. Так что у лихачей шансов доехать до Петербурга крайне мало.
Я снова кивнул. Не только у лихачей мало шансов. Каждая машина в любую минуту может сойти с дистанции из-за неожиданной поломки. Автомобили – механизмы сложные, а потому менее совершенные. То ли дело велосипед: два колеса, цепь и педали. Чем проще, тем надежнее. Мысль эта мне понравилась, я поспешил тут же записать ее в блокнот, чтобы не забыть впоследствии и использовать в очерке для журнала.
Пока я делал заметки, нас обогнал пузыревский драндулет и я оказался под прицелом внимательных глаз г-на Мармеладова. Он сидел в кресле стрелка, и потому мог смотреть только назад. На убегавшие вдаль березы. На сердито насупленные тучи. На покосившиеся избы по обе стороны дороги. На княжеский «Бенц» или на колоритную фигуру за его рулем. Но нет, отчего-то странный пассажир предпочел иной объект для наблюдения – меня. Уж не знаю, по какому ведомству он служит, но очевидно, что ему гораздо интереснее изучать людей, а не окружающие пейзажи.
Я уже отмечал, что у этого господина взгляд острый и колкий. От него не ускользнет и мельчайшая деталь, а если даже спрячется где-то внутри, в самых потрохах, то взгляд этот срежет кожу, словно картофельную шелуху, покромсает тело на ломтики и выскребет оттуда все, что ему интересно. Выдержать сию пытку крайне тяжело, поэтому я отвернулся и стал рассматривать угольно-черный профиль шоффера.
– Вы гадаете, откуда в наших краях взялся абиссинец? – князь ухмыльнулся и, не обращая внимания на мои попытки оправдаться, продолжил. – Это вполне предсказуемо. Ийезу давно привык к подобным реакциям публики. На него все таращатся, разевают рты, а некоторые еще и пальцем тычут.
– Люди у нас невежливые, и зачастую ведут себя хуже дикарей! – воскликнул я опрометчиво и смутился: не сочтет ли шоффер это словечко обидным. – Хотя вы правы, история появления Ийезу в Москве мне действительно интересна.
– Он достался мне в подарок.
– Не понимаю, как можно подарить живого человека?! У нас давно уж отменили крепостное право и…
– Вы не так поняли, а скорее всего, я не так выразился, – Николай Сергеевич прогнал мои подозрения взмахом руки. – Три года назад поручик Булатович вернулся из экспедиции в Африку. С ним прибыли то ли восемь, то ли десять знатных абиссинцев – изучать государственное устройство Российской империи, чтобы потом внедрить наш многовековой опыт у себя. Среди гостей был принц и мне выпала честь принимать августейшую особу в загородной усадьбе. Разместил с уютом, в баньке попарил, устроил охоту и рыбалку. Его высочество настолько проникся, что, уезжая домой, оставил мне в благодарность человека из своей свиты. Так у африканских вельмож принято. Я, понятное дело, отнекивался, но в итоге пришлось принять дар, чтобы не нанести обиду принцу. Но вы уж не подумайте дурного, Жорж, я не крепостник и никаких притеснений Ийезу не чиню. Даю ему кров, одежду, пищу и жалование – двадцать рублей в месяц. Согласитесь, неплохой расклад?!
Я согласился. Хотя неприятное ощущение от оговорки князя никак меня не покидало. Подобное случается, когда глотнешь скисшего молока – вроде и сразу выплюнул гадость, а во рту еще долго остается неприятный привкус. Г-н Щербатов почувствовал это и поспешил увести разговор в новое русло.
– Кстати, знаком ли вам упомянутый прежде Александр Булатович?
