В отдельном кабинете, куда я был сопровожден Гудвином и официантом, все мне душевно обрадовались. Тронутое кресло-качалка приветливо кивнуло. Задетый портрет покосился в мою сторону. Книжные полки протанцевали вокруг тур вальса. А потом и вовсе пошло несусветное.
— Белый танец! — объявила вешалка, подхватывая меня в свои объятия. — Рон де дам! Авек во кавале!
Очнулся я на диване, и очнулся не до конца. Все было словно во мгле. Но я успел заметить, что появились и другие посетители. Ресторан, видно, был привокзальным. Напротив за столиком сидел джентльмен в белом, и у ног его дожидался чемодан. Джентльмен заказывал. Официант, почтительно прислушиваясь, чиркал в блокноте.
— Радедорм — две на ночь... Витаминную смесь регулярно... Рудотель по одной днем каждые четыре... Бульон крепкий... Больше чаю... Никакого алкоголя ни в коем случае! — цедил вальяжный денди.
«Трезвенник, — поморщился я. — Видно, что англичанин. Или — печень больная».
— А свежее пиво «Балтика»?! — попробовал было предложить официант.
— Вы что?! — подскочил капризный англичанин. — Уморить его хотите?!
«Кого же это можно «Балтикой» уморить?! — подумал я сквозь дрему. — Слышал бы его мой сосед Кутилин!.. А «Балтикой» никого уморить положительно невозможно!»
— Капли Вассермана?! — пытался еще на чем-нибудь сделать план официант.
— Вотчала?! — спросил привереда. — Нет. Валидол разве. По мере.
Сделав заказ, джентльмен с чемоданчиком удалился.
— Сань, может, хочешь чего? — Официант робко тронул меня за плечо.
— Яду, — попросил я. — Крысиного. Без тоника. У меня крыса в мозгу.
— Ну, спи! — Официант погасил ночник. — Если что — я рядом.
И снова наступила долгая зимняя ночь.
ГЛАВА 23 ПОДРОБНОСТИ МОИХ ПОХОРОНПо возвращении из параллельного мира я узнал подробности моих похорон. Хронику печальной моей планиды с той стороны, что была ему освещена, поведал мне Кутилин. Первым скорбную эстафету успел донести участковый наш Егоров. Всех опередил. Далее подключились средства массовой информации.
— Целый день в новостях только о тебе! — приврал Кутилин. — Интервью с кем-то... Черный ящик — хрен поймешь! Потом из банка твоего стали названивать, родственников искать. В финале я на опознание поехал.
— Опознал? — Я прицелился и попал ногами в тапочки.
— Опознал, — сник мой сосед. — Ты не подумай чего! Сначала-то я заартачился. «Не берусь, — говорю, — по костям и каким-то обрывкам ткани подлинник определить!» А там следователь из прокуратуры, сом такой зубастый...
— Коронер?
— Точно! Эта фамилия! Вредный такой еврей! Прижал меня и с подвохом спрашивает: «А по особым приметам?!» Ну, чувствую, сейчас пятнадцать суток впаяет с конфискацией!.. И подписался. Взял грех.
Свою реляцию Кутилин закончил выносом газеты. Газета была приобретена им на следующий день и оставлена для памяти. В подвале первой полосы под общим заголовком «Срочно в номер!» между заметками «Повара убило обломком плиты» и «Покупать на рынке творог становится опасно» траурной художественной рамкой был обведен рассказ «Драма на Ходынском поле»: «Во вторник утром при взлете с территории авиационной выставки «Ходынка» потерпел катастрофу вертолет «Ми-2» частного аэроклуба «Стрекоза», на борту которого находились пилот 1-го класса Н. Журавлев и двое пассажиров: охранник «Дека-Банка» А. Угаров и госпожа М. Свешникова. Спасатели отряда МЧС и сотрудники ГУВД, первыми прибывшие на место аварии, не исключают криминальной подоплеки данного происшествия. По свидетельствам многочисленных очевидцев, взрыву предшествовала интенсивная перестрелка, доносившаяся со стороны выставки. О дальнейшем ходе расследования читайте в ближайшем выпуске».
Стало быть, вот какая у Марины фамилия. Свешникова.
— А ее где похоронили? — спросил я, откладывая газету.
— Законно у подружки можешь узнать, — подкинул идею Кутилин. — Она звонила тебе раза три незадолго до того, как ты дуба дал. Обещалась мне позировать, если я тебя отыщу.
— А с рукой что? — кивнул я на гипс.
— Дружбану своему спасибо скажи, — насупился Юра. — Поминки все твои, будь они неладны.
Оказалось, Кутилин по широте душевной вызвался организовать мои поминки. Хоронили меня силами рабочего коллектива и общества ветеранов-интернационалистов. Публики, по утверждению моего соседа, было не много, но и не мало. Отпевание, речи надгробные — честь по чести. Банк родной выделил средства на такое мероприятие. Помянуть меня собрались лишь самые близкие, среди которых, разумеется, присутствовал и Журенко с молодой женой Ларой. Здесь Кутилин запнулся и историю смял.
— Накрыл я стол персон на двадцать, — перекинулся Юра на более общие воспоминания. — Все было чинно-благородно. Шилобреев надрался как свинья. Стал самбу танцевать в мастерской. Да на всякого самбиста есть, как известно, палка с гвоздем. Егоров его живо к порядку призвал. Еще и посуду мыть заставил. Слушай, а я и не думал, что ты у нас такой положительный!
— Ну-ну, продолжай. — Я с трудом поднялся с дивана и поплелся на кухню ставить чайник.
— Был там субчик один в полосатом галстуке, примерно таком, как я тебе из Италии привез. — Кутилин последовал за мной.
Шибанов, — подсказал я, воспламеняя конфорку.
— Вот он про тебя!.. И герой ты войны чуть ли не русско-японской, и передовик производства, и отзывчивый сотрудник!
— Это у нас традиция в банке, — пояснил я. — О мертвых или хорошо, или ничего.
— Егоров ничего про тебя сказал. «Я с Александром Угаровым, — сказал, — пять лет в общей школе учился среднему образованию, и за все эти полные лишений года на товарищей своих он, представьте, ни разу!..»
— Зато он стучал. — Разлив кипяток по чашкам, я присел на табурет.
И, словно в подтверждение моих слов, раздался стук.
— Каковы наши действия?! — воспрял Кутилин.
— Впускай! — отмахнулся я.
В прихожей забубнили голоса, в коридоре загремели сапоги, и легкий на помине участковый Егоров застыл при виде меня посреди кухни, как памятник неизвестному офицеру.
— Егоров! — вернул я его на землю.
— Я! — эхом откликнулся участковый.
— Ты взятки берешь?!
— Никак нет! — доложил он строго по форме.
Я обошел его, сходил в комнату и вернулся с двумя банкнотами по 100 долларов, одну из которых сунул ему под нос. Егоров продолжал стоять навытяжку и смотрел вдаль. Пришлось поднести купюру пред его светлые очи.
— Знаешь этого гражданина?
— Никак нет! — стараясь, чтоб я не попадался ему на глаза, гнул свое Егоров.
— Это Бенджамин Франклин. — Я вернулся на табурет. — Американский общественный деятель.
Кутилин из-за спины участкового подавал мне какие-то знаки.
— Прославился Франклин двумя изречениями, — стал я просвещать Егорова, — первое: «Любишь ли ты жизнь?..»
— Так точно! — отчеканил Егоров.
— Я еще не закончил, — сурово осадил я его. — «Любишь ли ты жизнь?! Тогда не теряй времени, ибо жизнь состоит из чепухи!» Такова мысль автора «Теории трудовой стоимости».
— Ты живой, что ли, Саня?! — шевельнулся участковый.
— Я его удивить хотел! — Кутилин выскочил вперед. — Думал, обделается!
— Чудеса! — Пропустив мимо обидную реплику моего соседа, Егоров снял шапку и присел к столу. — А второе какое изречение?!
— А вот второе — прямо про тебя. — Размешивая сахар, я пододвинул обе банкноты к участковому. — «Ничего не делать для других равносильно самоубийству».
— Я готов! — Участковый бережно свернул деньги пополам и накрыл шапкой.
Не знаю, чья там рыба с головы тухнет. Нашей, по- моему, без разницы. Прав был Руслан: «Зарплату ментам вовремя надо выплачивать».
— Тогда сделай вот что... Сделай милость: не говори никому, что мы с тобой встречались.
— И жене? — уточнил Егоров задание.
— Зачем знать ей про Бенджамина, друг мой? — пожал я плечами. — Пусть это останется вашей с ним тайной.
— Точно! — подтвердил Кутилин. — А то плакали твои бабки навзрыд!
— А мне очередное звание дали! — сменил тему участковый.
— Как?! Опять?! — пришел Кутилин в изумление.
— Что значит — опять?! — подскочил Егоров. — Семь лет прошло!
— Мать твою! Надо же, как время летит! — всполошился мой сосед. — Пойду портрет Бурчалкина дописывать! Не то и мои «бабки» плакали!
— Тогда и я пойду! — Егоров надел шапку и, не прощаясь, затопал по коридору.
«Тогда и я пойду», — подумал я, когда за участковым захлопнулась дверь.
Перед уходом я проверил, что там от меня еще осталось. Осталось прилично: около пяти тысяч долларов — Журавлев деньги вперед брать отказался, два паспорта: мой общегражданский и самопальный, производства фирмы «Проявитель» на имя господина Березовского, кольт армейский с запасной обоймой, предсмертный презент Руслана, записная книжка, сотовый телефон и никчемное теперь, а может, и «кчемное» удостоверение охранника «Дека-Банка». Честный вор Гудвин все мое принес со мной, включая изъятые у Караваева файлы приговоренных сотрудников «Третьего полюса». Рюкзак с разобранной винтовкой «Тигр», патронами к ней и оставшейся гранатой Гудвин спрятал в буксе вагона «Москва—Симферополь».
