Переходили они вместе. Катя передвигалась на четвереньках. Крис шел за ней в рост, время от времени нагибаясь и ободряя нежными похлопываниями. Очень похоже было на тренировку инструктора-собаковода со своей питомицей. Если бы тут Светка была или Жариков, было бы кому посмеяться. Но их не было.
Остальным было не до смеха, когда под Крисом и Катей ствол затрещал и осел вниз почти на метр.
Катя, вцепившись в дерево, закричала, что больше не сделает ни шагу. Что пусть Крис выбирается сам, а она останется.
Крис перешагнул через нее, опустился на колени, что-то тихо и властно втолковывал.
Потом он пятился гусиным шагом, заставляя Катю смотреть себе в глаза и ни о чем, кроме них двоих, не думать.
Так и довел ее на невидимой веревочке. Уговорил сесть на ветку. Отстегнул страховку, спрыгнул на землю. Руки протянул, чтобы помочь спуститься.
Тут ствол, весом с десяток тонн, с грохотом треснул над самой серединой пропасти и развалился на две половины. Первую комель удержал, и она осталась висеть. Вторая, с ветками, накренилась вниз, крону вздернула, как корму «Титаника», повисела чуть и стала сползать в трещину без дна.
Катя сначала взлетела вверх на своей ветке. Потом, постепенно ускоряясь, полетела вместе с деревом вниз.
— Прыгай, прыгай! — кричал, скача над пропастью, Тартарен.
— Руку! — вопил Крис. — Руку давай!
Тёма сосредоточенно хватался за ветви с крупной хвоей, но удержать их, естественно, не мог.
Катя пронеслась мимо них с широко распахнутыми от ужаса глазами.
Крис пытался сдернуть ее, но промахнулся. Всех их накрыло кроной, потащило к пропасти, стали от веток отбиваться, прижались к горе, и в этот самый момент гигантская тропическая елка вдруг зависла на краю трещины, покачиваясь.
Крис поднырнул под здоровенный кривой сук, высматривая Катю, не удержавшись, вскрикнул радостно — Катя поняла, что лететь ей вниз вовсе не обязательно, быстро-быстро выбиралась из пропасти по сучкам. Крис протягивал ей руку, Тартарен держал его сзади, чтобы не свалился.
И совсем немного-то им осталось, чтобы руки соединились. Пальцы к пальцам протянулись и даже коснулись. Крис нырнул вниз, Катя подпрыгнула, ладони раскрылись, чтоб сжать друг друга…
Ствол с шумом обвалился. Катина ладонь и лицо исчезли в темноте. Крис остался висеть над трещиной, чудом удерживаемый Тартареном за джинсы.
Крис издал вопль отчаяния. Тёма бросился его успокаивать:
— Да брось ты, Крис, сейчас я спущусь…
Договорить Тёма не успел. Страховка, привязанная к Кате, сдернула его со скалы. Он улетел за стволом и Катей в темноту.
Вот и все — только ветки кругом наломанные, запах смолы и хвои, как после грозы. Или дома на Рождество.
Тартарен вытащил Криса, насильно посадил на камни. Крис провел с силой ладонями по лицу, сморщился, дернул себя за эспаньолку.
— Да ладно тебе, — загудел Тартарен. — Чего ты? Сейчас веревки свяжем, спустишься и вытащишь их… Оттуда.
— Не свяжем, — мрачно заметил Юнг. — Веревки с Тёмой улетели. И сумка его тоже.
Крис подполз к краю. Крикнул в темноту, но даже эха в ответ не услышал.
Тартарен всматривался в черное нечто и никого там не видел. Но удар по голове почувствовал и успел прихватить вылетевшее снизу. Ослепленный, ощупал руками:
— Сумка. Тёмина…
— Руку, Тартарен, — донеслось из расщелины.
Это был голос Тёмы.
Следом был выброшен альпинистский шнур с узлом на конце.
— Тяните, — надсаживаясь, крикнул Тёма из последних сил.
Крис вцепился в веревку, дернул.
— Осторожнее! — болезненно вскрикнул Тёма.
В четыре руки с Тартареном медленно и бережно тянули веревку, очень надеясь. Юнг стоял наготове. Тёма подбадривал снизу. Из пропасти появилось лицо Кати — запрокинутое, бледное, с закрытыми глазами.
Крис нырнул, подхватил под мышки, на себя потянул, перенес к скале поближе, руки на грудь положил — как для прямого массажа сердца.
— А вот это ни к чему, — не открывая глаз, сказала Катя. — Сделайте искусственное дыхание спасенной, капитан.
Крис нагнулся и поцеловал ее в губы.
Тёма вылез сам вслед за Катей. Отдышался, объяснил сдержанно, что ему просто повезло — удалось в последний момент зацепиться за стенку трещины, а Катя вовремя ужаснулась, отпустила ветку и он смог ее удержать.
— А здорово ты за меня испугался, — придя окончательно в себя, испытующе посмотрела Катя на Криса.
— И за тебя, и за Тёму. Как и за любого члена команды, — сдержанно объяснил Крис.
— Врет он, — заметил Юнг. — За тебя испугался не как за любого.
— Признания потом, — остановил их Тартарен. — Вы лучше вон туда посмотрите, — показал он на висевшую по-прежнему над пропастью половину ствола.
Сверху мощным штыком белел острый расщеп. Тут дерево и переломилось. Ниже желтел ровный круг распила. Кто-то ловко подпилил снизу бревно так, что им было незаметно. Но расчетливо и точно. Если бы они все вместе стали перебираться по нему — так вместе и улетели бы.
— Кому-то очень не хочется, чтобы мы взобрались на эту гору, — ткнул Тёма кулаком в каменный бок за своей спиной.
«Остров.
У подножия Столовой горы.
Кажется, десятый день экспедиции.
Пишет Дмитрий Юнкович.
Мы потеряли… (зачеркнуто, далее неровно) Светы больше нет.
Пропал Жариков.
Мы едва не погибли на последнем переходе к Столовой горе. Катя сильно ушиблась при падении, и Крис запретил ей участвовать в восхождении на гору. Да и всем остальным тоже.
Поднявшийся на вершину Тёма обнаружил там идеально круглую площадку искусственного происхождения, о чем свидетельствовала и разметка белой краской — ориентир для посадки вертолета. Однако ни маяков, ни посадочных огней, ни антенны ретранслятора Тёма там не обнаружил. И никаких следов, как и куда девались с этой площадки прилетавшие на вертолете. Ни люков, ведущих внутрь горы, ни ступенек, чтобы спуститься по ее отвесному склону.
Тем не менее Тёма спустился с вершины в твердом убеждении, что внутри горы что-то есть. Или кто-то. И что вход туда определенно должен быть со стороны океана.
После короткого совещания Крис принял решение разделить команду. Он, Тема и Тартарен идут вдоль трещины к берегу — ищут там вход внутрь горы. Катя и я остаемся здесь и ждем их, не двигаясь с места ни под каким видом. Катя сильно повредилась при падении. Я ее должен защитить.
Катя возражала, пыталась доказать, что она вполне может передвигаться, но, попробовав по предложению Криса пройти несколько шагов, тут же оступилась и упала бы, если бы Крис ее не подхватил. Она и в самом деле здорово ударилась грудью и ногу ушибла, когда падала.
Случайно услышав разговор Криса с Тёмой, я понял, что меня они решили не брать с собой, потому что думают, будто после смерти Светы я как бы немного не в себе. У меня пропало чувство страха. Так им показалось, когда они увидели, как я хожу по бревнам, перекинутым через пропасть.
А человек, начисто лишенный страха и не дорожащий собственной жизнью, здесь первый кандидат на предоставление могилы под табличкой из кокоса.
Надеются, что я еще приду в себя и не стану подвергать себя бессмысленному риску. Что ж, спасибо за заботу. Очень признателен. Но, кажется, они немного преувеличивают.
Потом Катя и Крис прощались, а мы с Тёмой и Тартареном прошли немного вперед, чтобы им не мешать.
Крис догнал нас. Мне показалось, что глаза его утратили свой гипнотический блеск и эспаньолка не выглядит такой заносчивой. Я сказал ему, что он может быть спокоен — за Катю я отвечаю.
И взял с них обещание — если кто-нибудь из нас все же доберется до Москвы, то обязательно узнает фамилию Светы и год ее рождения, вернется на остров и напишет на той дощечке все как полагается.
Тартарен заворчал по старой московской привычке: мол, не бери в голову, старик, вместе вернемся, все разузнаем, слетаем сюда еще раз, но Тёма его перебил. Просто сказал, что выполнит мою просьбу, сумку с альпинистским снаряжением перекинул через плечо и пошел по краю трещины к берегу океана.
А я вернулся к Кате, совершенно уверенный, что больше мне беспокоиться не о чем».
— Скажи, а кто кроме тебя про этот твой кошмар, ну… про черную кошку, мог знать?
— Родители. То есть мама. Отцу она об этом не рассказывала. Считалось, что у меня что-то возрастное.
— А друзья детства?
— Кто же друзьям в детстве рассказывает такое?
— Но ты ведь думал об этом? Пытался припомнить, кому говорил?
— Все время, — вздохнул Юнг. — До сегодняшнего утра.
— А теперь?
— А теперь думаю, что это уже не важно — знал ли кто-нибудь о моих детских страхах или нет.
Юнг говорил правду. Ему теперь действительно многое из того, что совсем недавно было существенным, таким уже не казалось.
