Два вора-колумбийца вышли на меня с предложением. Я выслушал их внимательно. В городе, по их словам, есть воры-полицейские. Когда они заступают на дежурство в определенном районе, они дают знать своим сообщникам, что пора выходить на дело.
Оба моих посетителя знали их всех. Они полагали, что на этой неделе один такой полицейский обязательно будет дежурить у дверей в часовню. От меня требовалось достать револьвер, который мне могли бы передать в дни свиданий. Полицейский-вор не будет возражать, если мы силой заставим его постучать в дверь, ведущую из часовни в небольшое караульное помещение. Там еще четверо полицейских, от силы шестеро. Застигнутые врасплох, под угрозой револьвера они не смогут воспрепятствовать нашему прорыву на улицу. А там сильное движение транспорта, масса пешеходов и можно легко затеряться в толпе.
Предложенный план не очень-то мне понравился. А идея с револьвером и тем более. Спрятать и пронести в комнату свиданий можно лишь небольшой пистолет, которым вряд ли запугаешь караульных. А кто-нибудь на него даже не среагирует, тогда его наверняка придется шлепнуть. Это меня не устраивало, и я отказался.
Я был не единственный, кто предпринимал какие-то лихорадочные действия: мои друзья тоже пытались подсуетиться. Но вот в чем разница. В течение нескольких дней они чувствовали себя крайне подавленно, но затем этого чувства поубавилось и они смирились с мыслью дождаться посланное за нами судно в тюрьме. От состояния «будь что будет» до признания своего поражения – только один шаг. Они даже пустились в рассуждения, какое наказание их может ожидать в Гвиане и как к ним будут там относиться.
– Меня тошнит от той хреновины, какую вы несете, – сказал я. – Если вы хотите поговорить о такого рода будущем, делайте это без меня. Идите и обсуждайте там, где меня нет. Только евнух может сложить руки перед тем, что вы называете судьбой. Вы что, евнухи? Покажите, кто из вас кастрирован? Если есть такой, то говорите прямо, не стесняйтесь! Вот что я вам скажу, ребята, если уж я думаю о побеге, то думаю за всех нас. Когда у меня голова раскалывается от мыслей, как выбраться отсюда, это значит я забочусь не только о себе, но и о вас. Шесть человек – ведь это не так просто! В отношении себя лично добавлю: все будет гораздо проще. Если увижу, что дата отъезда неумолимо приближается и ничего не сделано, я убью колумбийского фараона, чтобы выиграть время. Меня уже не выдадут Франции, поскольку я убил их полицейского. У меня будет время пораскинуть мозгами. А одному бежать легче и безопаснее.
Колумбийцы предложили другой план с неплохой стыковкой деталей. Во время воскресной утренней мессы в часовне всегда полно и узников, и посетителей. Сначала мессу слушают все вместе, а после службы в часовне остаются те заключенные, кого навестили. Колумбийцы попросили меня посетить службу в ближайшее воскресенье, чтобы подробно ознакомиться с ходом отправления мессы. Это необходимо знать для подготовки побега и координации действий на следующей неделе. Они предложили мне возглавить мятеж, но я отказался от этой чести, сославшись на то, что плохо знаком с теми, кто примет участие в планируемых событиях.
Я высказал свои соображения от себя лично и еще от троих французов. Бретонец и «утюжник» отказались присоединиться. Из-за этого трудностей не прибавится – они просто останутся в камере и не пойдут в часовню. В воскресенье мы вчетвером, участники заговора, отправимся на мессу. Часовня имеет четырехугольную форму: хор в дальнем конце, по обеим сторонам выходы в смежные дворы. Главная дверь открывается в караульное помещение, она предохраняется решеткой, за которой находятся около двух десятков стражников. И наконец, за стражей имеется дверь, ведущая на улицу. Поскольку часовня во время мессы заполнена до отказа, зарешеченная дверь в караульное помещение остается открытой, а стражники внутри стоят плотной шеренгой. Среди посетителей, вошедших в часовню, должны быть двое наших. Оружие доставят одновременно. Это сделают женщины. Они пронесут два револьвера, подвязав их между ног. Как только все окажутся в сборе, женщины передадут тяжелые револьверы руководителям заговора, то есть тем двоим, пришедшим с посетителями, после чего сами тихонько смоются. И как только мальчик в хоре звякнет своим маленьким колокольчиком во второй раз, мы все сразу вместе нападаем. Я должен буду приставить огромный нож к горлу начальника тюрьмы дона Грегорио и сказать:
– Don Gregorio, da la orden de dejarnos pasar, si no, te mato. (Отдай приказ пропустить нас, иначе я тебя убью.)
Еще один человек проделает ту же манипуляцию со священником. Трое других, вооруженные револьверами, с трех различных позиций направят оружие на стражников у главной зарешеченной двери часовни, ведущей на улицу. Приказ стрелять в первого же багра, который не подчинится и не бросит оружие. Первыми выскакивают на улицу невооруженные. Священник и начальник тюрьмы сыграют роль щита для прикрытия тыла. Если все пройдет хорошо, винтовки охраны будут валяться на полу. Самих стражников мы затолкаем в часовню, закроем за ними сначала решетку, а потом и деревянную дверь. Караульное помещение окажется пустым, поскольку все стражники во время мессы должны слушать проповедь стоя. В пятидесяти метрах от тюрьмы нас будет поджидать грузовик. Чтобы не замешкаться при посадке в кузов, к нему будет приставлена небольшая лестница. Машина тронется с места сразу, как только глава заговора окажется в ней. А он сядет в грузовик последним. Лично ознакомившись с порядком проведения мессы, я дал согласие. Произошло все так, как Фернандо и говорил мне.
В то воскресенье Жозеф Дега не должен навещать меня. Он знает почему. Жозеф достанет для нас легковую машину под видом такси, так что с грузовиком нам связываться не придется. Он также приготовит местечко, где мы сможем укрыться. Всю неделю я ходил взвинченный, с нетерпением ожидая начала действия. У Фернандо есть револьвер, он сумел его достать своим путем. Поистине внушительное оружие колумбийской гражданской гвардии. В четверг меня навестила женщина от Жозефа. Очень миловидная особа. Она сказала, что машина – желтого цвета, ее нельзя спутать с другими.
– Спасибо.
– Удачи.
Она нежно расцеловала меня в обе щеки, чем совершенно растрогала себя и меня тоже.
– Entrad, entrad. (Входите.) Да заполнится этот храм, да будет услышано слово Божье, – сказал священник.
Клузио едва сдерживается. У Матюрета сверкают глаза. Леблон держится рядом, не отступая от меня ни на шаг. Я совершенно спокойно занял свое место. Дон Грегорио сидит на стуле, рядом с ним – полная женщина. Я встал у стены. Клузио – справа. Двое других приятелей – слева. Мы одеты так, что, если удастся прорваться на улицу, можем легко затеряться в толпе. Открытый нож наготове в правом рукаве рубашки защитного цвета. Он плотно прилегает к руке и держится на резинке. Манжета рубашки застегнута на пуговицы. Наступает возвышенный момент начала мессы, когда каждый из присутствующих низко опускает голову, как бы что-то отыскивая в своей душе, и колокольчик мальчика из церковного хора издает дробную трель, после которой последуют три четких звонка. Второй звонок – наш сигнал. Каждый знает, что следует делать.
Первый звонок, второй… Я бросаюсь к дону Грегорио и приставляю нож к его длинной морщинистой шее. Раздается пронзительный крик священника: «Misericordia, no me mate». (Смилуйтесь, не убивайте меня.) Не вижу, но слышу, как трое приказывают стражникам бросить винтовки. Все идет хорошо. Я беру дона Грегорио за воротник шикарного костюма и говорю:
– Sigue y no tengas miedo, no te haré daño. (Следуй за мной и не бойся: я ничего тебе не сделаю.)
Священника держат рядом с моей группой. К его горлу приставлена бритва. Фернандо кричит:
– Vamos, Francés, vamos a la salida. (Идем, француз, идем на выход.)
Радостный от грандиозного успеха, я подталкиваю свою команду к главным воротам, ведущим на улицу. Прогремели два выстрела, почти одновременно. Фернандо упал. Упал и другой наш вооруженный сообщник. Я продвинулся вперед еще на какой-то метр, но пришедшие в себя стражники преградили винтовками нам дорогу. К счастью, между ними и моей группой оказалось несколько женщин, что им и помешало стрелять. Еще два выстрела из винтовок и один из револьвера. Наш третий вооруженный сообщник тоже убит, однако он успел выстрелить наобум и ранить одну девушку. Бледный, как смерть, дон Грегорио сказал мне:
– Отдай нож.
Я повиновался. Не было никакого смысла продолжать борьбу, за какие-то полминуты ситуация круто изменилась.
Через неделю я узнал, что мятеж провалился по вине одного заключенного из другого двора. Он наблюдал за мессой снаружи. Как только события стали разворачиваться в часовне, он предупредил часовых на стене. Те спрыгнули во двор с шестиметровой высоты: один – с одной стороны часовни и еще один – с другой. Сквозь решетки боковых дверей они выстрелили в вооруженных мятежников, стоявших на скамье и державших стражников под прицелом. Через несколько секунд они застрелили и третьего, как только он попал в подходящий сектор обстрела. После этого началась настоящая «коррида». Я продолжал стоять рядом с начальником тюрьмы, который криком отдавал приказания. Шестнадцать человек, в том числе и нас, четверых французов, заковали в железо и посадили в карцер на хлеб и воду.
