Джон Катценбах - Особый склад ума

Сьюзен лежала на дне катера и, тяжело дыша, смотрела на звездное небо.

Она чувствовала, как у нее стучит в висках. Сердце колотилось так, что едва не выпрыгивало из груди. «Нынче у меня в крови, — подумалось ей, — сильно прибавилось адреналина…» Силы ее были на исходе. Не то чтобы они все до конца ушли на сталкивание лодки с мели, — скорее, тому виной стали страх и нервное истощение. Физические усилия были здесь ни при чем.

В мерцании звезд ей чудилось некое благоволение. Она еще раз взглянула на них и, адресуясь к ним, проговорила:

— Никогда, никогда, никогда не покидай лодки ночью. Никогда не выпускай ее из рук. Держись за нее крепче. Никогда, никогда не позволяй ничему подобному случиться еще раз.

Она рывком села, прислонившись спиной к борту, затем собралась с духом и через пару секунд поднялась на подгибающихся ногах.

— Ничего страшного, — произнесла она вслух. — Давай еще раз. Найди эту чертову протоку и постарайся снова не сесть на мель. Вперед и не торопись.

Она хотела было рассмеяться, но вспомнила, что еще не прошла разделяющий острова пролив.

Как говорится, не спеши радоваться, пока не выбрался из леса.

Едва она уселась в кресло перед панелью управления и собралась включить зажигание, как рядом с ней взметнулся фонтан серо-черной воды, обрызгав ей лицо и руки и заставив вскрикнуть от неожиданности. Всего в нескольких дюймах от ее руки забурлила пена, давая выход энергии какого-то неведомого существа, нанесшего своим плавником или хвостом глухой мощный удар по борту скифа. Этим ударом Сьюзен вышибло с сиденья и бросило на палубу.

— Боже! — воскликнула она.

Возникший у борта лодки водоворот постепенно исчез.

Сердце у нее екнуло.

— Это еще что за черт? — вопрошающе произнесла она, с усилием вставая на колени.

В ответ тишина да темная ночь. Сьюзен изо всех сил вглядывалась в темноту, пытаясь высмотреть в темной воде хоть что-либо связанное с рыбиной, которая только что находилась рядом с ее скифом, но ничего не могла разглядеть. И опять она принялась себя успокаивать, разговаривая сама с собой. «Бог весть что это могло быть, — рассуждала Сьюзен. — Например, тупорылая акула. Вполне вероятно. Или большая тигровая? А то и рыба-молот? Господи, да эта тварь наверняка подкарауливала добычу возле отмели, и я была совсем рядом с ней, когда барахталась в воде. Боже милостивый!» Сьюзен внезапно представила себе, что хищница находилась совсем близко от нее все это время. Акула высматривала ее, ждала, и только в самый последний момент добыча ушла из-под носа. Сьюзен тяжело вздохнула.

Передернув плечами, она попыталась прогнать остатки страха. Она понимала, что ей остается одно — медленно опустить в воду мотор, включить зажигание, а потом дать передний ход. И на очень малом ходу она повела катер туда, где, как она полагала, проходила дорога к ее причалу.

«Только бы поскорее добраться домой, — говорила она себе. — А на рыбалку меня еще долго не потянет». Продвигаясь со скоростью едва ли большей, чем та, с которой младенец ползет по незнакомому ему полу, она размышляла о том, что ее матери жить осталось совсем недолго и что ей, Сьюзен, пора подготовиться к новой суровой реальности. Вместе с тем она терялась в догадках, как это сделать, и не знала, в чем должны состоять эти приготовления.

Диана Клейтон так увлеклась рисованием, что работала до тех пор, пока не настали сумерки. Когда же ей стало трудно рассмотреть на своем рисунке некоторые штрихи и тени, она оторвалась от него, поискала рукой выключатель лампы и только тут поняла, что ее дочь припозднилась. Ее первым инстинктивным порывом было подойти к окну и посмотреть в него, однако в последние дни она подавляла в себе подобное желание, поскольку считала, что слишком часто это делает. Получалось, будто она не доверяет окружающему ее миру, который до сих пор так хорошо знала. Нет, решила она. На сей раз от нее никто не дождется, чтобы она вела себя словно дряхлая старуха на пороге смерти, хотя иногда она именно так себя и воспринимала. Нет, она не станет зря волноваться и будет твердо верить, что ее дочь благополучно вернется. Поэтому, вместо того чтобы выглядывать из окна, Диана обошла свой небольшой дом, включая везде свет. Правда, на этот раз число горящих лампочек превысило их количество, зажигаемое в обычное время. Собственно, в комнатах вообще не осталось никаких не включенных осветительных приборов. Оказались включенными даже лампочки в стенных шкафчиках и кладовках.

Потом она вернулась туда, где оставила альбом, взглянула на сделанный рисовальным углем набросок и громко спросила:

— Чего ты от меня хочешь?

С белого листа на нее смотрело лицо с застывшей на нем улыбкой; рот сомкнут, губы напряжены, и в глазах такое выражение, будто изображенному на рисунке мужчине известно нечто такое, чего не знают остальные. В этом имелся некий оттенок циничного самолюбования, и не вызывало сомнений, что художник считает свою модель исчадием зла.

— Ну почему ты прицепился именно ко мне?

В альбоме ее муж был нарисован молодым человеком, хотя, разговаривая с ним, она воспринимала себя именно как старую женщину, измученную недугом. Тут ей внезапно пришло в голову, что и муж мог состариться, но почему-то ей в это не слишком верилось. «На него любая болезнь, наверное, подействовала бы как волшебный эликсир Понсе де Леона[52]», — зло подумала она. Возможно, с годами лицо у него отяжелело и линия волос надо лбом поднялась. Возможно, морщины на лбу стали глубже и появились складки у глаз и у рта. Но и только. Больше, наверное, никаких изменений не произошло. Скорее всего, он остался таким же сильным, таким же уверенным в себе.

Она не нарисовала его рук. При воспоминании о его руках ее бросало в дрожь. Правда, пальцы у него были длинные, изящные. Никто бы и не подумал, какие сильные они на самом деле. На скрипке он играл очень хорошо и был способен извлекать из этого инструмента звуки, вызывающие в памяти самые изысканные воспоминания.

Играть он любил в одиночестве. Всегда в цокольном этаже, в комнате, куда не разрешалось заходить ни ей, ни детям. Звук скрипки проникал оттуда, словно дым, распространяясь по всему дому, будто запах, будто дыхание стужи.

Она закрыла глаза и, стиснув зубы, вспомнила, что эти руки, которые она не решилась нарисовать, некогда прикасались к ее телу. Как ни странно, знаками внимания муж одаривал ее далеко не часто, но порой он бывал очень настойчив. Нельзя сказать, чтобы секс их объединял. Муж просто пользовался ею для удовлетворения страсти, когда ему этого хотелось.

Диана почувствовала, как ее горло сжалось.

Она затрясла головой, отказываясь согласиться сама с собой.

— Ты умер, — заявила она вслух, обращаясь к рисунку. — Ты погиб в автомобильной катастрофе, и надеюсь, что тебе было больно.

Она взяла в руки рисовальный альбом и, пристально посмотрев на рисунок и сочтя его карикатурой, отложила в сторону. Ей пришла в голову мысль, что складки рта унаследовала Сьюзен, тогда как лоб достался сыну. Подбородок был практически одинаков у всех троих. Глаза же — господи, чего они только не видели, эти его глаза! — не перешли ни к кому. Во всяком случае, она так считала.

«Я была слишком молода и слишком одинока, — принялась оправдывать себя Диана. — Тихая девушка, которая живет в мире книг. У меня не было друзей. Меня трудно было назвать красоткой, и кавалеры за мной не ухлестывали. Никто не назначал мне свиданий, никто не писал любовных записок. Я носила очки, гладко зачесывала назад волосы, никогда не пользовалась косметикой. И никогда не отличалась чувством юмора или склонностью к спорту. Во мне совсем не имелось ничего такого, чем я смогла бы привлечь внимание парней. Я была неуклюжей и могла говорить лишь о том, что составляло сферу моих интересов. За ее пределами я практически не умела поддерживать разговор. И до того как на моем горизонте появился он, я думала, что такой станет вся моя оставшаяся жизнь, а еще мне частенько казалось, что, возможно, моя жизнь закончится раньше, чем в ней произойдет нечто по-настоящему значительное. Мне и вправду хотелось поскорее покончить со всем этим. Вот я какой была — сплошной клубок суицидальной депрессии».

Внезапно ей захотелось спросить: а почему так было? И тут же пришел ответ: «Потому что моя мать тоже была тихой, похожей на мышку женщиной, слабой духом, страдающей болезненным пристрастием к таблеткам для похудения, а отец был преданным одной только своей науке ученым, отчасти холодноватым, отчасти тяготящимся семейной жизнью, который любил жену, но изменял ей с другими и каждый раз, когда так поступал, стыдился этого, а в результате еще более отдалялся от своей семьи. Я росла в доме, полном секретов и недомолвок, но не жаждала докопаться до правды, а когда выросла, мне страстно захотелось покинуть его, и когда это наконец совершилось, вдруг выяснилось, что ничего хорошего за его пределами меня не ждало».