Ногу Адамберга придвинули поближе к пламени. От близости смерти комиссару полезли в голову совсем уж нелепые мысли: его привязанность к этой деревне, утопающей в дымке речного тумана, нисколько не уменьшилась, а напротив, даже усилилась. Он готов был покинуть Францию, навсегда расстаться с родными горами, бросить все и закончить жизнь здесь, в туманной Кисилове, если Вейренк захочет остаться и сюда переедут Данглар, Том, Камилла, Лусио, да, и еще Ретанкур. Можно привезти и громадного кота, вместе с ксероксом, на котором он привык спать. И Эмиля тоже — почему бы и нет? Но воспоминание о Кромсе в черной футболке с белым скелетом мгновенно перенесло его в огромный Париж, в загородный домик в Гарше, весь залитый кровью. Даница растирала его омертвевшую ногу кашицей из водки и мелко нарезанных листьев: он не понимал, чем это может ему помочь. Ее движения были похожи на ласку, и он надеялся, что окружающие этого не заметят.
— Где вы были, кретин? — раздался в трубке скрипучий голос Вейля: заметное облегчение, которое чувствовалось в этом голосе, смягчало грубость вопроса.
— Лежал взаперти в склепе с восемью усопшими и одной вполне бодрой покойницей по имени Ве́сна.
— Лежал раненый?
— Нет, запеленатый в пластик, причем так туго, что я чуть не задохнулся.
— Кто?..
— Кромс.
— И они вас нашли?
— Меня нашел Вейренк. Он сумел пробраться туда.
— Вейренк? Этот парень, упрямый как бык? Который все время сочинял и декламировал стихи?
— Он самый.
— Я думал, Вейренк давно ушел из Конторы.
— Да, ушел, но именно он пробрался ко мне в склеп. Не спрашивайте, Вейль, как ему это удалось, — я не знаю.
— Так или иначе, рад убедиться, что вы живы и здоровы.
— Да, вот только одной ступни не хватает.
— Ну ладно, — в некотором замешательстве произнес Вейль: он не нашел подходящих слов для утешения. — Я покопался в прошлом нашей вице-президентши. Она действительно вступила в брак, это случилось двадцать девять лет назад.
— Фамилия мужа?
— Пока не установлена. Я дал объявление в газетах, что разыскиваю людей, которые были свидетелями на этой свадьбе. Одну из них застрелили в Нанте неделю назад: две пули в голову. На объявление откликнулась ее дочь. Теперь ищу второго свидетеля.
Нант. Адамберг вспомнил, что не так давно он думал об этом городе. Но когда именно и в какой связи?
— От этого брака у нее был ребенок?
— Понятия не имею. Если и был, она его кому-то сплавила.
— Надо найти ребенка, Вейль.
Закончив разговор, Адамберг показал на свою ногу.
— Там внутри немного покалывает, — объявил он.
— Слава тебе, Господи, — сказала Даница и перекрестилась.
— Ну тогда мы пошли, — сказал Бошко, вставая. Вукашин встал почти одновременно с отцом. — Справишься без меня с обедом?
— Иди отдохни, Бошко. Его мы тоже уложим в постель.
— Приложи ему грелку к ноге.
В то время как Адамберг засыпал под своей голубой периной, Даница готовила комнату для незнакомца с пятнистыми, как шкура дикого поросенка, волосами. Она находила, что у этого молодого человека чарующая улыбка: верхняя губа изящно приподнимается с одной стороны, и лицо на мгновение словно озаряется светом. Очень длинные ресницы слегка затеняют мягкие щеки. Ничего общего с Адамбергом: тот нервный, дерганый. Он даже не стремился произвести на нее впечатление, этот незнакомец. Впрочем, в его шевелюре есть дьявольские отметины, а ведь известно, что дьявол нередко принимает чарующий облик.
Вейренк дал комиссару поспать два часа, потом вошел к нему в комнату, раздвинул занавески и поставил два стула поближе к камину, который Даница уже успела как следует протопить. В комнате была такая жара, что даже мертвый вспотел бы: собственно, этого и добивалась Даница.
— Как твое конское копыто? Превратишься в кентавра или останешься человеком?
Адамберг повертел ногой, проверил, как двигаются пальцы.
— Останусь человеком, — сказал он.
— Стремится к небу он, пленившись высотою,
Летит, летит… Увы, то было лишь мечтою.
Полет не твой удел, ведь жалкий смертный ты,
Забудь же, человек, безумные мечты.
— Ты вроде хотел отделаться от этой привычки.
— О господин,
Хотел, старался, но… Могуч недуг мой злой:
Как встарь, он одержал победу надо мной.
— Так всегда бывает. Данглар недавно решил отказаться от белого вина.
— Не может быть.
— Он перешел на красное.
Наступило молчание. Вейренк знал, а Адамберг чувствовал, что разговор должен принять более серьезный оборот. Эта непринужденная беседа была как рукопожатие двух скалолазов перед трудным подъемом.
— Можешь задавать вопросы, — сказал Вейренк. — Когда мне надоест отвечать, я тебе скажу.
— Ладно. Зачем ты уехал из родных краев? Решил все начать по новой?
— Пожалуйста, по одному вопросу за раз.
— Решил все начать по новой?
— Нет.
— Зачем ты уехал из родных краев?
— Потому что мне попалась газета. Со статьей про убийство в Гарше.
— И ты заинтересовался этим делом?
— Да. Вот почему я стал следить за твоей работой.
— А почему тогда не пришел в Контору?
— Я не очень-то хотел с тобой общаться, мне нужно было понаблюдать за тобой со стороны.
— Ты всегда обделывал свои делишки втихаря. А за чем это ты наблюдал?
— За твоим расследованием, за твоими действиями, за твоими встречами с разными людьми, за дорогой, по которой ты ехал.
— Чего ради?
Вейренк неопределенно взмахнул рукой, что должно было означать: «Перейдем к следующему вопросу».
— Так ты следил за мной? Шел по пятам?
— Я в этой деревне со вчерашнего вечера, видел, как ты приехал из Белграда с молодым человеком, который весь зарос волосами.
— Это Владислав, переводчик. Он зарос не волосами, а шерстью. Это у него наследственное, от матери.
— Да, так он сказал. Одна знакомая по моей просьбе подслушивала в поезде ваши разговоры.
— Элегантная, богатая, фигура красивая, морда противная. Это описание Владислава.
— На самом деле совсем не богатая. Это она такую роль играла.
— Передай ей, чтобы лучше работала: я засек ее еще в Париже. А как ты узнал в Белграде, куда мы направимся дальше? В автобусе ее не было.
— Я позвонил коллеге из выездного отдела, и он сообщил мне твой маршрут. Через час после того, как ты заказал билет на самолет, я уже знал, что конечный пункт назначения — Кисельево.
— На легавых нельзя положиться.
— Конечно. Сам знаешь.
Адамберг скрестил руки на груди, наклонил голову. Белая рубашка, которую одолжила ему Даница, была вышита по вороту и по рукавам. Адамберг стал рассматривать затейливый поблескивающий узор на манжетах, из красных и желтых ниток. Возможно, такой же узор украшал туфли дяди Славка.
— А может, это не парень из выездного отдела снабдил тебя информацией? Может, это был Мордан? И он же попросил следить за мной?
— Мордан? Почему Мордан?
— Разве не знаешь? У него депрессия, он сидит дома.
— Ну и что?
— А то, что его дочь арестована и ее будут судить. Между тем кое-кто из высших сфер не желает, чтобы убийцу поймали. Этим людям нужны сообщники в Конторе. И они завербовали Мордана. У каждого человека своя цена.
— А я, по-твоему, сколько стою?
— Очень дорого.
— Спасибо.
— Мордан выполняет работу предателя очень бездарно.
— Наверно, у него нет к этому призвания.
— Но все же добивается результатов. Помогает обнаружить под холодильником гильзу, а на коврике — стружки от карандаша.
— Не понимаю, о чем ты. Я не заглядывал в досье. Ты поэтому дал подозреваемому уйти? Это они тебя заставили?
— Ты имеешь в виду Эмиля?
— Нет, другого.
— Кромса? Я не давал ему смыться, — решительно сказал Адамберг.
— Кто такой Кромс?
— Кромсатель. Убийца Воделя и Плёгенера.
— А кто такой Плёгенер?
— Австриец, с которым расправились за пять месяцев до Воделя тем же способом. Вижу, ты и правда ничего не знаешь. Но ведь это ты открыл дверь склепа.
Вейренк улыбнулся:
— Ты никогда не будешь по-настоящему доверять мне, да?
— Попытаюсь, если пойму тебя.
— Я прилетел в Белград прямым рейсом, а в Кисельево добрался на такси, раньше тебя.
— Тебя бы заметили в деревне.
— Я ночевал в хижине на лесной поляне. И видел, как ты в первый день шел через лес.
— Когда я нашел Плогойовица.
— Кто это?
Неосведомленность Вейренка казалась совершенно непритворной.
— Вейренк, — сказал Адамберг, вставая, — если ты не знаешь, кто такой Петер Плогойовиц, тебе здесь делать нечего. Если только ты не подумал — но я должен узнать, как это пришло тебе в голову, — что я в опасности.
