Я принимаю свою порцию с благодарностью: нервы разошлись, меня трясет.
— Итак… — Он садится совсем рядом. — Ты поймешь, если я скажу, что не нахожу слов?
Я молча киваю.
— А понимаешь, что я хочу узнать больше? Все хочу знать.
Еще один кивок. Виски обжигает горло, снимает спазм. Такое чувство, что сейчас вся моя жизнь извергнется из меня.
— Я хочу кое-что тебе показать, Эдам. — Лучшей иллюстрации моего прошлого не придумать. Он не понимает всей опасности моего положения. — Идем.
Эдам гасит сигарету, открывает оконце, чтобы проветрить комнату, и я веду его вниз по лестнице, по коридорам, через столовую и большой холл, вдоль других коридоров, вверх по другим лестницам и запутываю след, вернувшись назад по одному из проходов.
— Никогда не был в этой части здания, — говорит он.
— Здесь мало кто бывает. Я иногда прихожу сюда складывать чистое белье. Здесь тихо и просторно.
— И холодно, — добавляет Эдам.
Верно, холодно. Температура упала градусов на пять. Мы входим в крашенные коричневой краской двери и оказываемся в комнате с двумя высокими окнами. В углу свалены коробки и прочий хлам, а другая половина комнаты занята столом, который я притащила, чтобы складывать простыни.
— Да ты тут основательно устроилась. — Эдам обходит комнату.
— Остановись там. Чуть-чуть назад. Здесь стояла ее кровать. Головой к окну. Она любила, чтобы утром на лицо светило солнышко. Говорила, оно ее щекочет и будит.
Эдам поворачивается и, раскинув руки, обнимает стену, словно в надежде, что холодная штукатурка воссоединит его с погибшей сестрой.
— Здесь? Правда?
— Да, но это еще не все, далеко не все, — отзываюсь я, а у самой в душе идет отчаянная борьба. «Молчи! Уноси ноги, пока не поздно!» — кричит один внутренний голос. А другой требует: «Говори, пока не выдохнешься и не рухнешь на пол, пока не очистишься от всей мерзости, которую так долго носила в себе». — Посмотри сюда. — Я провожу пальцем по отполированному временем дверному косяку. — Если школу расширят, все здесь будет содрано и перекрашено.
— Что это? — Эдам приглядывается к царапинам на деревянной планке.
— Метки. Мои и Бетси. Когда она сюда попала, мне было почти двенадцать, а она была совсем маленькой, года три-четыре. Чтобы позабавить ее, я отметила наш рост этими зарубками. Вот это метки Бетси, а это — мои. С годами она меня догоняла, видишь?
Эдам неожиданно стискивает меня так, что дух вон; его объятия исполнены благодарности и печали.
— Фрэнки, спасибо тебе. Я еще никогда не был так близко к ней. — Он садится на корточки у отметок, гладит пальцами изрезанное дерево.
— Держать нож в спальне, конечно, не разрешалось. Я каждый раз таскала с кухни.
Он поднимает глаза:
— То, что ты говоришь, бесценно, ты понимаешь? Вот только что нам теперь делать?
— А ничего не делать. Все кончено, Эдам. История. Ушло и не вернешь. — Я думаю о многом другом, что также ушло из моей жизни. Стоит ли втягивать Эдама и во все это?
Эдам трясет головой, спрашивает со страхом:
— Но ты ведь все мне о ней расскажешь? Нельзя подразнить, а потом на попятный.
— Я тебя не дразню, Эдам. Я говорю правду, а это ох как нелегко. Я и без того сказала тебе слишком много, сама не знаю почему.
Нет, знаю. Потому что он мне нравится, очень нравится. Но об этом я молчу.
Эдам недоуменно сдвигает брови, но его внимание вновь переключается на Бетси.
— Я запишу все, что ты рассказала. — Он хлопает по карманам. — Нужно наметить вопросы, составить план интервью…
— Остановись, Эдам. Ничего этого не будет. — Опять забыв о своей новой стрижке, я поднимаю руки к затылку, чтобы затянуть резинку на «конском хвосте». — Я не зря сказала, что не могу остаться в Роклиффе. Кое-чего тебе знать обо мне не положено, да ты и не захочешь. Я помогу тебе, честно, помогу, но на своих условиях. И мне бы прочесть твою книгу.
Эдам энергично кивает:
— Само собой. — Он все взвешивает, примеривается к информации, которую может получить. Другого шанса не будет, это он понимает и не хочет промахнуться. — Пойдем, я прямо сейчас дам тебе свой компьютер.
Я у себя в комнате, одна, с ноутбуком на коленях. Эдам вручил мне его, будто своего первенца, объяснил, как найти нужный файл, умолял прочесть как можно скорее. Но всему свое время. Итак, школьная система, Интернет, а теперь «Afterlife». У меня вереница сообщений.
В первом спрашивается, когда я снова выйду в сеть. Спустя час новое сообщение: Джо-джо интересуется, куда я пропала. После этого она заходила в сеть через равные промежутки времени и разыскивала меня, свою давнюю подружку Аманду. А потом прислала шоколад со словами спасибо за то, что ты такая же как я.
Я немедленно строчу в ответ, что весь вечер буду в сети, тут же понимаю, что уже поздно и она уже спит… но ее иконка загорается, выскакивает рамочка для переписки.
— Мэнди ну наконец
— Привет, — печатаю я, бросив предыдущее сообщение. — Ты как?
— жива еще. а ты?
— жива-здорова
Если бы… Зато дети быстро оправляются.
— я тебя послушалась, сходила к доктору.
— молодец Джози.
— Джо-джо, — поправляет она. — Я теперь Джо-джо.
Она пытается переделать себя.
— и что сказал доктор?
— надо идти к психотерапевту. у меня из-за нее крыша поехала.
— из-за кого?
— а ты как думаешь? из-за мамочки.
Пальцы на клавиатуре леденеют и подрагивают. Мне нечем унять ее боль.
— как папа?
— зациклился
— на чем?
— этот мужик все время к нам приходит
— кто?
— мужик который покупает папины картины. папе нужно отдохнуть
У меня перехватывает дыхание.
— расскажи еще. — Этого не может быть!
— папа рисует для него ну просто тонны дурацких картин.
— а вы с папой не можете уехать на время?
— держи карман шире подружка
— почему?
— папа говорит у него куча долгов.
Я морщу лоб. Долги? Ничего не понимаю.
— Джози, послушай меня внимательно. Вам с папой надо на время уехать. Скажи, чтобы он снял домик на море. В каком-нибудь хорошем месте. Он может рисовать там. Вам это обоим пойдет на пользу.
Сволочь, он ведь обещал оставить их в покое.
— ты о чем?
Черт, даже издалека я пытаюсь склеить разбитую жизнь.
— Когда умерла моя мама, мы с папой так и сделали, — пальцы легко выдают очередную ложь. — папа взял отпуск на полгода, мы уехали, были все время вместе. стало легче. может и у вас получится.
— папа на это не пойдет. он теперь почти не разговаривает. я сама не прочь удрать.
— Да, — вслух произношу я. — Беги что есть мочи. Только, пожалуйста, захвати с собой папу.
Но она ведь не слышит меня. Неужели все впустую?
— а можно я у тебя поживу?
Тогда все будет хорошо, думаю я и заставляю себя ответить:
— нельзя.
Позже, оставшись наедине с собой, Нина поняла: пора действовать. Это никогда не кончится. Он угрожал Джози! Таких, как он, и двадцать лет тюрьмы не исправят.
Джози благополучно легла спать. Мик, само собой, работал. Что он тогда бросил ей в сердцах? «Ты ни черта не смыслишь, ни черта не соображаешь…» Те же слова ей хотелось сказать ему. Нина ходила к нему в мастерскую извиняться, но он заперся. Только крикнул через дверь: «Скоро закончу». Это было еще утром.
В спальне Нина схватила свой телефон, перелистала список входящих звонков до номера Джейн Шелли. «Расскажу ей все: имена, даты, факты, — думала Нина, — и она свяжет меня с кем нужно. Да, но имена замешанных в том деле станут опознавательным маяком для всех служащих в полиции, кого интересует, где я обретаюсь». «Не доверяй никому, — говорил Марк Мак-Кормак. — Их может быть больше…» Почему же она доверилась самому Марку?
Много лет назад Нина не понимала, не могла осознать всей глубины и ширины разгромленной полицией сети, всех арестов и приговоров, прокатившихся по стране. Кто только не оказался за решеткой — полицейские, учителя, судьи, адвокаты, врачи, отцы и братья. А если бы осознала, то, наверное, ничего не затеяла бы.
— Алло? — донесся тоненький детский голос из трубки на коленях у Нины.
Она и не заметила, как набрала номер Шелли. Нина поднесла трубку к уху.
— Алло? Это Нина. Нина Кеннеди.
Пауза, и затем:
— Привет, Нина. Чем могу помочь?
Профессионально терпеливый голос. Таким лишь уговаривать облегчить душу, предаться в надежные руки закона. Знать бы только, не сойдутся ли эти руки у Нины на горле.
