— Я тебя слышу, — ответила Джулия.
— Хорошо, — сказал Леннарт устало, без намека на раздражение. — Тогда доброе утро.
— Я сюда вошла и здесь… упала с лестницы, — начала объяснять Джулия слабым голосом и приподняла голову. — Это было глупо.
— Йерлоф сказал, что ты уехала домой, — начал объяснять Леннарт, — а я подумал, что ты могла пойти сюда.
Джулия лежала на веранде. Ночью она смогла доползти до нее после того, как очнулась на полу кухни среди обломков мобильника и лампы. Ей повезло: горючее из разбитой лампы растеклось и загорелось, но попало на каменную плиту, и пожар не начался.
Когда она попробовала подняться, у нее ничего не получилось: правая нога болела так, как будто бы кто-то воткнул в нее раскаленную спицу. Тогда она начала медленно ползти к двери, хотя бы лишь для того, чтобы выбраться из кухни. Она доползла до темной веранды и еще раз попробовала подняться; она слышала, как снаружи шелестит ветер, но у нее не было сил выбраться из дома. Она осталась лежать у двери, до смерти боясь услышать шаги, приближающиеся к ней из глубины дома.
— Глупо, — повторила Джулия, — очень глупо.
— Не думай сейчас об этом, мне надо было сюда приехать вечером, но заседание…
Леннарт замолчал, и Джулия почувствовала его руки под своими плечами, он осторожно пробовал ее приподнять.
— Ты можешь встать? — спросил Леннарт.
Джулия надеялась, что он не заметит, что она вчера пила. Она чувствовала во рту омерзительный привкус, какой бывает после похмелья.
— Я не знаю… Я, кажется, сломала… ногу.
— Ты уверена?
Джулия коротко кивнула:
— Я ведь медсестра.
Будучи медсестрой, Джулия смогла поставить себе диагноз еще до того, как поползла к выходу из кухни: перелом или трещина в запястье, сломанная ключица и, возможно, также перелом правой ноги.
Что касается ноги, то она не совсем была уверена: сильный ушиб, трещина или перелом. Джулии несколько раз попадались пациенты, которые по нескольку недель хромали и пребывали в полной уверенности, что скоро с ними все будет в порядке, несмотря на перелом.
Джулии стало интересно, на что сейчас похоже ее лицо: трудно было судить, но наверняка что-то ужасное. Наверное, крови еще из носа натекло, потому что носом она тоже ударилась.
— Попробуй приподняться, Джулия, — сказал Леннарт.
Джулии нравилось то, что он спокоен.
— Прости меня, — благодарно ответила она.
— За что «прости»?
Леннарт держал ее, приподняв над полом.
— Извини, что я сюда без тебя пошла.
— Не думай об этом, — опять повторил Леннарт.
Но Джулия не хотела молчать, она должна была все сейчас объяснить.
— Я искала Йенса, потому что видела вечером свет в окне. И я подумала… что он здесь живет.
— Живет? Кто живет?
— Нильс… — сказала Джулия, — Нильс Кант, сын Веры. У него на втором этаже спальный мешок лежит, я это видела, и старые вырезки.
— Ты идти можешь? — перебил ее Леннарт.
— Он еще в погребе копал… Я только не знаю зачем. А вдруг он там Йенса зарыл? А ты что думаешь, Леннарт, он его там спрятал?
— Ну-ка, давай теперь двигаться.
И Леннарт медленно повел ее к двери, потом наружу, на холодный ветер, и дальше вниз по ступенькам. Это было нелегко, Джулия не могла ступить на правую ногу, но Леннарт все время ее поддерживал.
Когда они вышли на выложенную плитами дорожку, Джулия увидела темно-зеленый автомобиль, стоявший возле калитки.
— Это твой, Леннарт? — спросила она.
— Да.
— А у тебя разве нет служебной машины?
— Это моя собственная… Я сегодня был на похоронах.
— А… ну конечно.
«Похороны Эрнста», — только сейчас вспомнила Джулия.
Старую проржавевшую калитку было так же трудно открыть, как и накануне вечером. Так что Леннарту пришлось на время оставить Джулию постоять на одной ноге, пока он достаточно широко не сдвинул дверцу, чтобы они могли пройти вдвоем. Джулия с большим трудом забралась в машину, как будто она была девяностолетней старухой.
— Леннарт, — быстро сказала она, прежде чем он закрыл дверцу машины, — может быть, ты все же зайдешь в дом и посмотришь? Я должна быть уверена, что… что я все это действительно видела. Я хочу сказать, на втором этаже и в погребе.
Он посмотрел на нее несколько секунд, потом кивнул.
— Я полагаю, что ты остаешься здесь? — спросил он.
Она кивнула.
— А у тебя… у тебя есть пистолет?
— Пистолет?
— Ну да… если сейчас там… там, в доме. Я, конечно, так не думаю, но…
Леннарт выдавил улыбку:
— Пистолета у меня с собой нет, только карманный фонарь. Да ничего страшного, Джулия, я справлюсь. Подожди, я скоро вернусь.
Потом он захлопнул дверцу и достал из багажника фонарь. Джулия видела, как он идет по двору и исчезает за разваливающимся дровяным сараем.
В машине было тихо. Она вздохнула и осторожно откинулась на спинку сиденья, рассеянно глядя на дорогу и серое море за ней.
Леннарт вернулся довольно быстро. Он отсутствовал минут пять, от силы, может быть, десять.
Джулия начала беспокоиться в ту же самую секунду, как он ушел, и почувствовала большое облегчение, когда увидела, что Леннарт подходит к калитке. Он открыл дверь водителя, сел, посмотрел на Джулию, кивнул и сказал:
— Ты была совершенно права — там кто-то был, причем совсем недавно.
— Да, — начала Джулия, — и я думаю, что…
Леннарт быстро поднял руку.
— Но не Нильс Кант, — перебил он ее. Потом он положил перед ней на приборную доску что-то маленькое. — Я это нашел в погребе, там их на полу несколько штук было.
Это была доза снуса,[62] самая обычная, одноразовая.
— Значит, там кто-то снус жевал, — сказала она.
— Да, кто бы там ни был, это снусач, — констатировал Леннарт и повернул ключ зажигания. — Ну а сейчас поехали в Боргхольм.
В Боргхольмской больнице с Джулии ножницами срезали одежду и тут же вкололи обезболивающее. Пришел молодой врач и спросил, что с ней случилось.
— Случайное падение ночью, в темноте, — объяснил Леннарт, который стоял в дверях смотровой комнаты и уже собирался уходить. — Все случилось в Стэнвике.
— На берегу?
Леннарт едва заметно помедлил с ответом, потом кивнул и сказал:
— Да, на берегу.
Леннарт вышел, и врач начал прощупывать ее спину, живот, руки и ноги, потом медсестра сделала рентген. А после ей наложили холодный мокрый гипс. Джулия не протестовала, она была хорошо знакома с этой процедурой и хотела только одного: чтобы вся эта канитель поскорее закончилась.
Ее занимали более важные вещи, Джулии было над чем подумать. Она не сомневалась, что увиденное в доме Веры Кант являлось очень важным.
Нильс Кант был жив. Он не умер, а жил в старом доме своей матери, в точности как в жутком фильме Хичкока.[63] Он там прятался, и, когда Йенс вошел в дом, Канту пришлось его убить. Если только они не встретились в тумане на пустоши — Нильс Кант всегда любил там бродить.
Джулия не хотела оставаться в больнице. Ее мобильник разбился, и ей пришлось попросить телефон. Она позвонила в Стэнвик Астрид. Джулия рассказала о том, что с ней случилось, и попросила ее об одолжении.
Астрид сказала, что Джулия может пожить у нее и что она будет только рада компании.
Примерно через час вернулся Леннарт, чтобы забрать ее.
Молодой врач еще раз осмотрел гипс и сказал:
— На берегу надо быть очень осторожной, особенно ночью, когда темно, там полно камней, — и пожал ей на прощание руку.
— У тебя что, дела в городе были? — спросила Джулия, когда они ехали обратно в Стэнвик.
— Я заезжал в полицейское управление, — ответил Леннарт. — У меня в Марнессе слабенький компьютер, а у них мощные, так что я поехал туда, посмотрел старые дела и ввел информацию в базу данных. — Он оторвался от дороги и посмотрел на Джулию. — Помимо всего прочего насчет взлома в Стэнвике.
— Ой, — испугалась Джулия.
— Да нет, это не про тебя, — быстро успокоил ее Леннарт. — Я сообщил только о том, что кто-то взломал виллу Кантов и спал там. Ты там вообще никогда не была, пожалуйста, постарайся это запомнить. Теперь послушай, как было дело. Ночью ты увидела там свет, а на следующий день позвонила мне и заявила об этом. Понятно?
Джулия посмотрела на Леннарта.
— О'кей, — сказала она, — а потом я споткнулась и упала на берегу.
— Точно, — подтвердил Леннарт.
Он подъехал к повороту на Стэнвик.
— Но я по-прежнему считаю, что Нильс Кант был там, — тихо произнесла Джулия, — я не верю, что он умер.
— Ты можешь думать все, что угодно, — сказал Леннарт. — Кант мертв.
Но Джулия заметила — или ей показалось — тревогу в глазах Леннарта.
Пуэрто-Лимон, март 1960 годаСолнце спряталось, и на восточный берег Коста-Рики надвинулась темнота. В сумеречных тенях на берегу у подножия веранды бара «Каса Гранде» кто-то глухо закашлялся, а потом засвистел что-то себе под нос — радостную, веселую мелодию. Она звучала то громче, то тише, почти в такт плеску волн прибоя, ритмично накатывающегося на берег. Из бара слышался смех и звон посуды.
