Алексей достал коробок, чиркнул спичкой и бросил ее в темную глубину. Порхнув вдоль осклизлых стен, огонек тут же погас, но где-то очень глубоко его блеск успел отразиться в сверкающих остриях отточенных лезвий, направленных вверх, навстречу неосторожной жертве. Волин отшатнулся.
— Ты давай-ка не засыпай, — сказал Лобанов. — А то, смотрю, тепло тебе становится и уютно.
— Серега!!.. — Грубая брань, которой Волин всегда сторонился, вдруг хлынула из него. — …убираться отсюда! Я больше не могу!
Лобанов похлопал приятеля по груди:
— Остынь. Легко сказать. Ты же видишь, что получается.
— Я знаю, как выбраться! — выпалил Алексей.
— Да ну?
— Послушай меня внимательно. Я не знаю, что это за место, и разбираться не хочу. Но оно надо мной будто издевается. Находит всякую гнусь в подсознании, воплощает и доводит до абсурда.
— Что дальше?
— А то. Те, кто этим занимается, каким-то образом материализуют наши тайные побуждения, страхи, помыслы, подспудные движения души. То есть — нашу собственную волю, пусть и неосознанную. Не понимаю, как и для чего это делается.
Что же я, такая мразь? Я, что ли, во всем на свете виноват? В каждом доме есть нужник, но это не повод утверждать, что хозяева засранцы.
— Кто мы есть, да кто в чем виноват — это, знаешь, сложный вопрос, — вставил Лобанов, но Волин отмахнулся.
— Не перебивай! Я вот к чему. Те, кто здесь с нами экспериментируют, ситуацию контролируют не вполне. Что-то у них не клеится. С тобой, например. Они используют нашу волю, но управлять ею не могут. Следовательно: что, если эту волю им и противопоставить?
— Занятная мысль, — усмехнулся Сергей. — Каким же образом?
— Нам нужно вместе, одновременно и очень сильно пожелать выбраться отсюда! — выпалил Алексей. — Может, ничего и не получится, но, может…
— Какие-то детские сказки.
— У тебя есть другие предложения? Давай, попробуем. Ты только постарайся сконцентрироваться. Единонаправленность воль…
— Ты все упрощаешь, — перебил Лобанов. — Это не место, где злые фашисты устраивают эксперименты. Это… состояние.
— Перестань, — рассердился Волин. — Философ-мистик! Надо что-то делать.
— А никакой другой вектор приложения наших духовных усилий тебе в голову не приходил? — после короткого молчания спросил Сергей.
Волин удивленно уставился на него.
— В каком смысле? — И едва не ахнул. — Я так и думал. Тебя здесь что-то зацепило. Не хочешь уходить! Рехнулся? Из-за той бабы?!
— Умный ты, а дурак, — зло бросил Лобанов. — Во-первых, та баба… Ладно, этого запросто не объяснишь. А во-вторых, я тебе недавно рассказывал про матрешек.
«Ему что, — тоскливо подумал Алексей. — Ни дома, ни семьи, ни занятия.
Перекати-поле. Авантюрист долбаный! Как был, так и остался». — Серега, Богом тебя прошу! — сказал он. — У меня жена, дети. Тебе, возможно, терять нечего, а мне… — Волин ощутил в горле ком. (Ты у меня пойдешь куда надо! Потопаешь, как миленький!) — Помнишь, на четвертом курсе, в общаге физкультурники законторили у наших знакомых девок? А мы, поддатые, привалили и сдуру вломились. Замок у них был слабый, сто раз выбитый. Ты тогда отмахался, а у меня двух зубов не стало и месяц темные очки пришлось носить. Ты — это ты, а я — это я, понимаешь? Я в чужой бардак больше встревать не хочу, он меня не касается. Я, чтобы отсюда выбраться, на все готов.
Алексей уже чуть не плакал.
У самого его уха что-то прошелестело, Лобанов отшатнулся, и большой тяжелый нож со стуком вонзился в стену. Массивное, с оттянутой кромкой лезвие ушло в штукатурку на треть.
Волин охнул, попятился и успел рассмотреть горбатый силуэт, юркнувший в черноту бокового прохода. Алексею показалось, что вокруг ног злоумышленника завилась длинная, широкая юбка. В темноте прочастили и растаяли шаркающие шаги.
— Сволочь! — Лобанов сунулся следом за злобным горбуном — или горбуньей? — но Алексей вцепился ему в рукав:
— Куда?
— Вот дрянь! Это старая карга. Знакомая какая-то старушка…
Позади, в дальнем конце коридора, возник топот. Не менее десятка тяжелых ног торопливо забухали там, и звуки эти стали быстро приближаться.
Лобанов оглянулся и протянул руку к ружью:
— Дай сюда.
— Пошли скорей! — Алексей отступил. — Все равно не заряжено.
— Ты в бегуны трусцой записался? Мне еще рано.
Волин вдруг, сам того не ожидая, ткнул Сергея прикладом под дых, не сильно, но, должно быть, точно, потому что Лобанов задохнулся и схватился за живот. Алексей сгреб его в охапку и потащил прочь от колодца-ловушки в правый туннель — единственной оставшейся им дорогой.
— Брось думать про все! Только о выходе. Будь человеком! Десять шагов и — напряглись! Раз, два, три…
Лобанов сопел и топал рядом, не сопротивляясь. Позади загомонили голоса, но Волин, оглянувшись, никого не увидел и тут же налетел на невидимую дверь, больно ударившись лбом и коленом. От толчка дверь распахнулась.
Черт! Впереди простиралась знакомая анфилада обветшалых комнат. Алексею привиделся даже черный ком собачьего трупа, от которого шарахнулась здоровенная крыса.
Голоса и топот взвились совсем рядом, за спиной. Приятели побежали.
«Тоска, — мимоходом подумал Волин. — Кабак, адская кухня, закоулки, заброшенное барское имение. И что же — больше ничего? Не было и не будет?» От погони они оторвались удивительно легко, но еще долго не решались перейти на шаг. Наконец Лобанов оглянулся и утер со лба пот. Приятелей окружала вязкая, пропыленная тишина.
Волин шагал, искоса поглядывая на Сергея. Заговорить с ним после недавнего «активного воздействия» Алексей не решался. «Напрягись, — послал он мысленный сигнал. — Ты же не идиот!» Но лицо попутчика оставалось угрюмо-непроницаемым.
Прислушиваясь к гулкому стуку собственных шагов, Волин все сильнее проникался ностальгической печалью по семейным вечерам возле телевизора с умной и вполне еще привлекательной Ларисой. Только сейчас Алексей понял, до какой степени дорог ему его мир со склочными сослуживцами, уличными торговцами, сонными милиционерами, нищими, трамвайными крикунами и даже парнями в адидасах, из которых далеко не каждый обязательно злодей.
Где-то далеко-далеко сейчас переговаривались, шутили, плакали, бранились обычные нормальные люди; пахло закордонной парфюмерией, автомобильной гарью, дымом базарных мангалов, подмерзающими помойками и ситным духом из хлебных киосков.
До Волина наконец дошло, какое это счастье — просто жить. Ради этого стоит и можно пойти на все, ибо смысл жизни прост, и заключается в ней самой, как бы ни изощрялись по этой части мудрецы и поэты.
— Мужики… я извиняюсь, — прозвучал позади чей-то глухой, не очень уверенный голос.
Приятели дружно обернулись.
У двери, из которой они только что вышли, маячил некто в задрипанном демисезонном пальтеце не по росту и лыжной шапочке неопределенного цвета. Правая брючина незнакомца зияла прорехой. Глаза казались щелками на одутловатом, недужно лоснящемся лице.
Волин перевел дух. Бичара. Забулдыга подвальный. Ему что еще понадобилось?
— Я, это… мяса по дешевке не надо? Хорошее. Говядина.
В заскорузлой пятерне мужичонки возник объемистый полиэтиленовый пакет. Сквозь грязную пленку просвечивал бурый ком с белыми и голубыми прожилками.
— Мякоть. На котлеты. Недорого отдам. — Бич, ободренный молчанием, приблизился.
Тогда Алексей сумел рассмотреть нечто, придавленное изнутри к мутному полиэтилену и напоминающее большую белую ракушку с отверстием посередине. Он сразу догадался, ЧТО это такое.
Господи! Опять?! Зачем ему это показывают? Какое отношение он имеет к опустившемуся выродку, к его мерзкому пакету с чудовищным содержимым и этому ужасному отрезанному уху?
Ноги Волина ослабели. Теперь Лобанову пришлось тащить его за собой.
Там, где они очутились, стоял тошнотворный запах тления. С продавленного дивана донесся протяжный стон, который издал иссохший труп, прикрытый линялым пледом.
На подушке дернулся обтянутый побуревшей кожей череп, провалился ямой рта, но так и не смог оторваться от кишащей червями наволочки…
За следующей дверью, в которую они проскочили, обогнув зловонный диван, открылась шикарная спальня. С черных стильных простыней приподнялся… человеческий скелет, уронив на решетку ребер длинные свалявшиеся космы. Кости его рук и ног были крепко привязаны к спинкам необъятной кровати…
Потом перед взором Волина мелькнул какой-то «зимний сад», как в старинных дворцах или фешенебельных офисах, под стеклянной крышей, с бассейном посередине.
Но деревья и кусты здесь были голыми, их ветви и землю вокруг покрывал подтаявший снег, будто отопление давно вышло из строя, а бассейн больше напоминал заброшенный, затопленный дождями котлован с оплывшими берегами, на которых виднелись следы автомобильных покрышек. Смоляная вода негромко плеснула, и над ее поверхностью из глубины поднялась бледная, распухшая рука, лишенная ногтей. Растопыренные пальцы скрючились, будто хватаясь за невидимую опору…
