— Остальное — бессвязный бред, — закончил жандарм.
Услышанное глубоко потрясло Райдела и на какой-то миг даже заставило растеряться, словно это была сплошная неправда. Будто он услышал о собственном отце что-то опустошающее, невероятное. И все же Райдел знал, что именно Честер выразил эти мысли, которые француз облек в просторечный французский и растянул в длинные предложения. Честер, вероятно, сказал все, что мог, лишь бы они поняли: «Райдел Кинер ни в чем не виновен». Честер на поверку оказался добр, более чем добр. На глазах у Райдела выступили слезы.
— То, что он рассказал, правда? — спросил наконец жандарм.
— Это… в основном правда.
Райдел дрожал, слезы готовы были выступить снова. Он глядел на жандарма, писавшего что-то внизу листа. В самом начале своего признания Честер заявил, будто знает, что Райдел Кинер уже рассказал обо всем в Париже. Но это было не так. Райдел ни словом не упомянул о Макфарланде. Он не менял своих показаний о том, будто встретил Чемберленов на Крите. Полиция сама узнала о Макфарланде после того, как перехватила корреспонденцию на имя Филиппа Ведекинда в парижском отделении «Американ экспресс». Об этом рассказали Райделу. Была послана телеграмма в Нью-Йорк с просьбой разыскать человека по имени Джесси Доути, и таким образом полиция смогла связать Ведекинда с Макфарландом.
Жандарм — не тот, который читал признание Честера, а который допрашивал Райдела вчера вечером после задержания на бульваре Осман, — спросил:
— Вы подтверждаете, что видели Макфарланда в коридоре гостиницы, когда он тащил тело греческого агента?
— Да.
— Вы были знакомы с Макфарландом?
— Нет.
— Вы встретили его тогда в коридоре впервые? Совершенно случайно?
— Да.
— И он угрожал обвинить вас, если вы заявите на него?
Вопрос звучал явно скептически.
— У него в кармане был пистолет, — сказал Райдел. — Пистолет агента. И он хотел, чтобы я помог ему отнести тело в кладовую. Ну а после того, как мне пришлось сделать это, я чувствовал себя виновным как соучастник.
Жандарм кивнул.
— И тем не менее ваше участие должно быть внесено в протокол. — Он посмотрел бумаги, которые держал в руках.
Райдел сознавал, что наполовину солгал, но ведь Честер солгал целиком, тем самым спасая Райдела. Ложь Честера должна спасти его. Лгали они оба. Райдел, опустив убийство в Афинах и заявив, будто встретил Чемберлена на Крите. В глазах полиции такое упущение выглядело как попытка скрыть факт соучастия в преступлении. Он один, подумал Райдел, будет знать — или верить, — что скрыл происшествие в гостинице как для того, чтобы спасти Честера от обвинения в убийстве, так и чтобы обезопасить себя от обвинения в соучастии. Райдел пока еще не знал, не мог знать, из-за пяти жандармов, теснившихся в его крохотной камере, как с этой ложью смирится его совесть.
Жандарм задумчиво посмотрел на Райдела.
— Не совсем ясно ваше поведение в Афинах после гибели миссис Макфарланд. Вы пробыли в Афинах двое суток. По вашим словам, вы купили фальшивый паспорт там же, где и Макфарланд паспорт на имя Ведекинда. Вы узнали его новое имя и ничего не предприняли. Он остановился в гостинице «Эль Греко». Если бы вы сообщили полиции его имя… — Жандарм пожал плечами. — Однако вы хранили молчание и купили себе фальшивый паспорт.
— В тот момент я оказался в еще худшем положении, — возразил Райдел. — Он угрожал обвинить меня в убийстве его жены и сделал это, сообщив обо мне афинской полиции. После этого полиция разыскивала меня. Как я уже говорил, свидетелей не было. Что бы я ни сказал, все выглядело бы как мое обвинение против него. К тому же продавец билетов в Кноссе видел меня, когда я выбегал из дворца.
Жандарм скептически хмыкнул.
— Но Макфарланд, вернее уже Чемберлен, был так напуган, что изменил имя на Ведекинд. Разве он боялся не вас?
— Конечно, — согласился Райдел. — Он знал, я… ненавижу его из-за того, что он убил Колетту. Свою жену. Он знал, в каком я был состоянии, и боялся, что я пойду в полицию и расскажу обо всем. Кроме того, я мог рассказать и о Макфарланде. Ничего удивительного, что он хотел скрыться от меня.
— Но вы так ничего и не предприняли.
— Мсье… Та, которую я полюбил, погибла, — проговорил Райдел с укором.
Это была правда. Совершенная правда. Но возможно ли донести до сознания чиновника всю противоречивость чувств, которые он испытывал по отношению к Честеру и Колетте?
— Позднее вам предстоит более обстоятельный допрос, — сказал жандарм. — Я выясню, можно ли это устроить сегодня днем. А пока, боюсь, вам придется остаться здесь.
Жандармы вышли из камеры и заперли ее. Райдел сел на койку. Он посмотрел на свой старый коричневый чемодан, который наконец-то забрали из гостиницы «Монморанси» и передали ему. Паспорт по-прежнему лежал там.
Разбирательство состоялось в конце дня, в другом здании, расположенном в нескольких кварталах. Присутствовало человек восемь: судейские, жандармы, секретари. С фактами обращались точно с увесистыми булыжниками: брали, изучали и отбрасывали. Разбирательство было путаным и грешило неточностями. Тем не менее Райдела оправдали по всем основным пунктам. Его поведение было сочтено трусоватым и неразумным. Но ничего в его действиях не было признано противоправным, за исключением приобретения Райделом фальшивого паспорта. Но и это, по мнению собравшихся чиновников, заслуживало снисхождения, так как предполагало ответственность исключительно перед итальянским правительством. Райдел был освобожден с настоятельной просьбой привести в порядок паспорт, поставив штамп, подтверждающий, что он находится в стране на законном основании.
Райдел обратился к жандарму, который допрашивал его в камере:
— Очевидно, Макфарланда похоронят в Марселе? Или его все-таки отправят в Штаты?
Жандарм лишь развел руками.
— Пожалуйста, узнайте это для меня. Позвоните в Марсель.
Они вернулись в управление, где Райдел провел прошлую ночь, и жандарм связался с Марселем. Тело Честера должно было быть погребено завтра утром на земле горшечника, на окраине Марселя. И тут же перед глазами Райдела возник деревянный гроб, который осторожно опускают в яму, возможно, под моросящим дождем и под скучающими взглядами одного или двух полицейских — минимальное число свидетелей, положенных по закону, — с нетерпением дожидающихся, когда смогут уйти; без друзей, без плакальщиц, без единой хризантемы — традиционного цветка на французских похоронах. Честер не заслуживал такого погребения.
— Почему вы спрашиваете? — поинтересовался жандарм.
— Думаю, мне следует поехать на похороны. Или что там будет, — ответил Райдел. Он должен поехать. Без сомнения. Райдел посмотрел на озадаченное лицо жандарма. — Да, я поеду.
Да-да-да. Канал, синьор (ит.).
Один, пожалуйста (греч.).
Боже мой (ит.).
Паллада, Афина, непорочная весталка (лат.).
Да, синьор (ит.).
Не знаю! (ит.)
Да, в воскресенье, посещаю (ит., фр.).
Давно ли вы на Крите? (фр.)
Мы завтра едем в Турцию (фр.).
Хорошо (фр.).
Когда (фр.).
Вы, без сомнения, посетили Кносс (фр.).
В воскресенье? (фр.)
Я… один… (фр.)
Уходить (фр.).
До скорого! (фр.)
Добрый вечер… Куда вы идете, мадемуазель? (фр.)
Стоянке такси (фр.).
«Тур д’Аржан», пожалуйста. Или, может быть, «Максим» (фр.).
В «Максиме» (фр.).
Такова жизнь (фр.).
Да, мсье, одну минутку (фр.).
Извините, мсье (фр.).
Удостоверение личности (фр.).
Мое — что? (фр.)
