— Надо попробовать определить, что он будет делать дальше.
— Если вы имеете в виду конкретные действия, то, вероятно, он попытается так или иначе ответить вам — анонимным письмом в газету или прямо в ваше подразделение… ну, как-то так. Я почти уверен в том, что он захочет продемонстрировать вам, что Фокусник вовсе не тот жалкий тип, каким вы его выставляете. Возможно, он попытается связаться с вами по телефону. Это было бы то, что надо! Ваша цель — нарушить его анонимность, превратить его в существо из плоти и крови! Тогда у вас будет больше возможностей потягаться с ним, чем теперь, когда вы сражаетесь с призраком.
— Я с вами согласен. А если он ничего этого не сделает?
— Ну тогда это катастрофа! Это будет означать ваше поражение на обеих досках. Он будет знать своего врага в лицо, сохранив при этом свою анонимность, и, следовательно, станет еще сильнее. А вы лишь напрасно потратите усилия в поисках ветра в поле.
— Но у меня нет выбора, — обреченно заключает Мистраль. В начале нашей беседы вы сказали мне, что беседовали о Фокуснике с вашими коллегами во время первого периода его активности. К чему вы пришли?
Психиатр садится напротив Мистраля; он уже наполовину осушил второй бокал портвейна.
— Дайте-ка сообразить… Если память меня не подводит… мы пытались сконструировать образ этого типа: еще раз скажу, что у нас не было на руках никаких данных от полиции. Мы сошлись на том… что это должен быть человек, испытывающий сильную сексуальную неудовлетворенность, не поддерживающий связи с родителями или связанный с ними очень мало; он выбирает в качестве жертв самые слабые объекты и реализует над ними полную власть, а еще, судя по всему, он не испытывает никаких угрызений совести. Вот что мы решили в общем и целом.
— Я разделяю ваши выводы. А почему, как вы считаете, он убивает детей?
— Ну, — отвечает психиатр с выражением замешательства на лице, — тут все очень туманно. Мотив надо искать у него в голове — если, конечно, вам когда-нибудь удастся его поймать. Ключ — в нем самом! Когда мы обсуждали его случай с коллегами несколько лет назад, мы также сошлись на том, что ему необходимо вступать в интимный контакт с жертвой, причем это должен быть человек гораздо слабее его и ему не знакомый. Видите ли, этот тип овладевает своими юными жертвами, чтобы… как сказать… поглощать их души — да, именно так: поглощать их души.
— Я рассуждал примерно так же, но ведь это нас к нему не приведет. Именно поэтому я хочу прибегнуть к другим средствам, чтобы заставить его вылезти из логова.
— А ваши коллеги разделяют ваш «психологический» подход к расследованию?
— Кто-то — да, другие — нет, а подавляющее большинство сомневаются и не понимают, зачем это все надо. Сам я уверен в том, что даже благодаря тому минимуму психологических характеристик в отношении этого типа, что имеются в моем распоряжении, я могу попытаться изменить ход расследования, выступив по телевидению. Если получу на это разрешение…
— Совершенно согласен с вами!
Мистраль убирает бумаги в портфель, после чего благодарит психиатра и направляется к выходу.
— Как психиатр, наблюдающий в своей практике заключенных, вы, вероятно, повидали многих, кто испытывал… сильное сексуальное влечение к детям?
— Кое-кого — да. В основном это люди, по роду своей профессии имевшие контакты с детьми: например воспитатели в летних лагерях, учителя, обучающие на дому, и так далее, — они нередко вступали с детьми в сексуальные отношения. Но я не имел дела с убийцами детей, если вас это интересует.
— И последний вопрос: если бы такой человек, как Фокусник, пришел к вам на прием…
— Ну, это очень просто, — оживляется психиатр, поправляя галстук-бабочку и выравнивая снова сбившуюся прядь. — Я был бы счастлив. Ну да, счастлив! Вас это удивляет? Психиатры мечтают иметь дело с ненормальными, великими преступниками, со сложными личностями! Однако признаюсь вам, мне было бы очень страшно. Я предпочел бы общаться с ним в тюрьме, а не здесь, в моем кабинете, с глазу на глаз.
Покидая приемную Тревно, Мистраль мысленно измеряет тот долгий путь, что ему предстоит пройти, прежде чем ему удастся поймать Фокусника, если, конечно, у него вообще это получится. Дождь не прекращается, холод даже усилился. «Завтра утром возможен гололед», — думает Мистраль. Вопреки обыкновению в машине он не включает музыку, размышляя о том, что скажет Геран, чтобы она позволила ему выступить по телевидению. Нужно убедить ее в правильности этого решения, тогда она сумеет уговорить префекта.
Ко времени его возвращения домой дети уже спали. Он несколько секунд смотрит на них, затем отправляется ужинать вместе с Кларой. Она заговаривает с ним о предстоящем летнем отпуске, пытается обсудить с ним планы на этот период. Чтобы отвлечься от Фокусника, Мистралю приходится делать определенное усилие над собой. Клара все понимает и благодарна ему за эти попытки.
Лекюийе открывает банку зеленого горошка и начинает есть прямо из банки, столовой ложкой, не разогревая. Он сидит в кресле, уставившись в телевизор, и шумно чавкает. Наконец он дождался вечерних новостей. Ведущая произносит всего одну фразу, что-то вроде: «Никаких новых данных по двум расследованиям — по делам мальчика и пожилой дамы, найденных мертвыми минувшей ночью». Из этого Лекюийе делает вывод, что убийство старой бомжихи никого не интересует, поскольку по телевизору о нем не сказали ни слова. «Все-таки нужно быть поосторожнее, — резонерствуют демоны. — Быть может, флики не все говорят».
— Вполне возможно! — вслух отвечает Лекюийе.
Прежде чем лечь спать, он отправляется в свой вигвам с коллекцией и сидит там более двух часов. Он находится в состоянии, близком к трансу, и снова переживает все случившееся; это дает ему возможность вновь испытать эмоции невероятной силы без риска попасться.
Наконец он выходит из своей палатки. Почти спокойный, вытягивается на постели и уже собирается погрузиться в сон, как вдруг вспоминает, что послезавтра утром у него встреча с инспектором по делам условно-досрочно освобожденных. Как будто недостаточно психиатра и судьи по исполнению наказаний, уже не говоря о неуемном любопытстве семейства Да Сильва. Это уже немного чересчур.
Лекюийе вскакивает с кровати. В бешенстве. Он говорит очень тихо, отчеканивая каждое слово, и взгляд его полон ненависти.
— Они будут и дальше донимать меня своими вопросами? Ведь они все равно ни черта не понимают. Этому новому придурку я буду вешать все ту же лапшу на уши. И, как и прочие, он ни до чего не докопается. Он, как и прочие, проштампует мое досье — и дело с концом.
Фокусник бродит и бродит вокруг стола, не находя себе покоя. Потом вдруг останавливается: у него кружится голова, он падает в кресло. Через несколько секунд он добирается до постели и засыпает — на сей раз без сновидений.
Поднявшись с постели, он первым делом как следует моется и затем бреется. Надев чистую одежду, он опрыскивает себя туалетной водой. «Раз так, буду продолжать разыгрывать из себя дурака и жалкого типа с этим новым инспектором. Он хочет видеть во мне человека, вернувшегося в ряды общества и исправившегося, — нет проблем, он это получит. Буду паинькой». Решительной походкой он покидает квартиру, сбегает по ступенькам, но, открывая дверь подъезда, полностью преображается: маленький, задавленный жизнью человек плетется на работу. Распорядок давно составлен: сначала газеты, потом бар и кофе под треп этих придурков.
А они вовсю обсуждают столь интересующую их тему — убийство старой бомжихи с шахматной доской на голове. То еще зрелище — как они оплакивают судьбу этой сиплой старухи. Ни один из них не угостил бы ее кофе, но зато все рассуждают о том, как это подло — убивать людей на улице, словно собак! И убийца даже не забрал ее бабло. Тысячу пятьсот евро, что она носила с собой! Тогда зачем ее убили, если не из-за денег? В удивительное все же время мы живем!
Лекюийе смотрит, как они кричат и хнычут одновременно. Однако хозяин хочет всем показать, что он не такой, как другие.
— Я ее иногда угощал. А когда я ей предлагал воды — она так орала, что приходилось подать большой стакан вина, красного. Хитрюга была! Флики приходили днем. Они опросили всех, кто тут в округе держит магазины и бары, и всех постоянных клиентов, интересовались, кто с ней был знаком, хотели выяснить, кто мог ее кокнуть.
— И что ты сказал? — спрашивает один из любителей кофе с кальвадосом.
— А что я должен был ему сказать? Сказал правду, как и всегда. Что я ничего не знаю и что, по моему разумению, врагов у нее не было. Я эту фразу слышал в каком-то фильме — и вот пригодилась.
Посетители и хозяин разражаются оглушительным смехом вперемежку с кашлем, потом залпом пьют кальвадос. Лекюийе наблюдает из своего угла.
