Возраст и недуги сделали Эвелин еще более отстраненной в глазах Анны. Бабушка уже несколько лет мужественно боролась с раком и теперь почти не выезжала из своего дома в Нортамберленде. Эвелин обладала чувством собственного достоинства, которое не покидало ее и сейчас, когда болезнь прогрессировала, лишая ее сил и независимости. Никого, кроме матери, Анна так не уважала, как Эвелин.
Эвелин коротко вскрикнула в трубку, услышав новость, а Анне показалось, что ее ударили прямо по сердцу.
— Не беспокойся, бабушка. О маме очень хорошо заботятся. Kapp Мемориал — замечательный госпиталь.
— Но ведь она ушла от нас, — произнесла Эвелин с такой безнадежностью в голосе, что Анна чуть не расплакалась от неожиданности.
— Нет, бабушка, нет. Ей сейчас лучше.
— Лучше, говоришь? А доктора твердят, наверное, что надежд никаких?
— Они просто обследуют ее. Госпиталь очень, очень хороший.
— Если бы я только могла добраться к вам.
— Даже и не думай об этом. Через некоторое время, я думаю, она должна начать ходить. Уверена в этом.
— Я чувствую себя совершенно бесполезной, — в величественном голосе послышалось раздражение. — Это чертово разрушающееся тело. Как я ненавижу его. Я просто не в силах буду приехать, Анна, как бы мне ни хотелось. Я не могу вам помочь. Через два дня я сама отправляюсь в больницу.
— О черт, — выпалила Анна. — Почему, бабушка?
— Чтобы из меня вырезали еще чуть-чуть этой дряни, — коротко ответила Эвелин.
— Еще одна операция?
— Да. Я не говорила об этом Кейт. Не хотела ее беспокоить.
Анна закрыла глаза. Какая глупость. Знай она заранее, никогда не позвонила бы бабушке. Теперь Эвелин ложится на операцию с мыслями о своей приемной дочери, а не о себе.
— О Господи. Прости меня.
— Не извиняйся. Это не твоя вина, дитя мое.
— Снова кишечник?
— Не важно. Беспокоиться не о чем.
— Может быть, мама придет в себя к твоему возвращению.
— Да. Может быть, может быть, — в голосе Эвелин не прозвучало ни одной даже притворной ноты надежды.
— А в какую больницу кладут тебя?
— Ньюкасл дженерал. В отделение женской хирургии. Я дам тебе телефон. Анна, подожди, не вешай трубку.
«Как всегда, не говорит мне правду, насколько она больна, — подумала Анна, — а успокаивает, что ни о чем беспокоиться не надо. Но это — третья операция в течение последних пяти лет».
Эвелин продиктовала номер телефона, Анна записала его:
— Когда я смогу позвонить?
— В пятницу утром. Если не разрешат поговорить, то хотя бы передадут твои слова.
— Бабушка, пожалуйста, слышишь, пожалуйста, постарайся не волноваться из-за мамы. У тебя и своих переживаний предостаточно.
— Как и у тебя, дитя мое, — в голосе старой леди послышалась какая-то безнадежная усталость.
Попрощавшись и повесив трубку, Анна еще долго продолжала сидеть у телефона, почти физически ощущая, как неожиданно свалившаяся на нее ответственность пригибает ее своей тяжестью к земле. Жизнь Анны в Америке была такой легкой и свободной: снятые квартиры, машины напрокат, совсем немного собственности, которая почти вся укладывалась в дорожный чемодан, да кредитные карточки. Прибавить сюда несколько любовных историй без каких-либо серьезных обязательств обеих сторон — вот ее прошлое. Критическое состояние матери заставляет ее изменить свою жизнь до неузнаваемости, и прежде всего — повзрослеть.
Когда Анна переступила порог палаты, две медсестры в белых халатах стояли у постели матери. Она увидела, что мать отключили от аппарата с кислородом и никаких трубок около рта не было. И хотя голову покрывала белая повязка, вид больной был теперь не такой пугающий. Конечно, она все равно выглядела очень хрупкой в окружении всех этих приборов.
Сестры занимались больной. Анна сидела у постели, пока они отсасывали жидкость изо рта и носа, закапывали какое-то лекарство в неподвижные глаза матери и заменяли сумку катетера. Но когда женщины принялись массировать руки и ноги больной, Анна решительно встала с места.
— Это я могу и сама, — предложила она. Медсестры показали, что нужно делать, и оставили Анну одну с матерью. Нежно поцеловав Кейт в бровь, дочь начала мягко массировать материнские руки и ноги. Кожа была мягкой, а мышечный тонус просто великолепным. Как долго еще может сохраниться подобное состояние, перед тем как медленно, но верно тело начнет разрушаться?
— Где, черт возьми, тебя носило, мама? — не выдержала Анна. — Что ты собиралась найти? — Она изучала безжизненное лицо Кейт, пытаясь обнаружить хоть малейшие признаки эмоций. — Мне все время казалось, что я понимаю тебя. Почему же ты не доверяла мне своих секретов?
Подойдя к магнитофону, Анна поставила кассету и поднесла динамик к самому уху больной. Светлая радостная музыка скрипичного концерта Вивальди буквально взорвала воздух и рассыпалась искрами.
— Я бы помогла тебе, мам. Ведь я журналист, расследование — моя работа. Да к тому же я твоя дочь. Кто этот таинственный человек, следы которого ты искала в России? Как он оказался в нацистском лагере? И как все это могло произойти с ним? Мы найдем его, мама. Когда ты поправишься, мы узнаем друг друга лучше и будем искать незнакомца вместе.
Анна взяла безжизненную руку матери и стала ее гладить.
— А сейчас я отправлюсь в магазин, чтобы заменить все поломанные вещи в квартире на новые. Страховой агент оказался очень милым человеком. Он дал мне для начала приличную сумму. И сегодня я уже видела очень неплохие диваны.
Музыка Вивальди продолжала звучать, а пальцы Анны нежно касались бровей Кейт.
— Филипп Уэстуорд пригласил меня на ужин. Надеюсь, ты не против? Я чувствую, что он заинтересовался мною. Это видно по выражению его глаз. Но и он мне интересен, мам. Он самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала в жизни. Мне хочется узнать о нем все. Не знаю, тот ли он, за кого выдает себя. Он ангел или дьявол, этот преуспевающий бизнесмен?
Анна не отрываясь смотрела в лицо матери, уверяя себя, что Кейт все слышит, находясь где-то очень глубоко, на самом дне темного, непроницаемого водоема.
Ей так хотелось верить, что в неподвижном теле по-прежнему заключена человеческая живая сущность, которая так любила ее, Анну, так заботилась о ней.
В отель «Граф ризот» она попыталась проникнуть незаметно, чтобы сначала побывать на рабочем месте матери, а затем увидеть Конни. Но это оказалось непросто: около десятка знакомых остановили Анну вопросами в холле, причем каждый хотел поговорить с ней, высказать самые теплые слова. Она была тронута до глубины души таким искренним выражением человеческого участия.
Около получаса она добиралась до нужного этажа, и здесь Анна встретила Элейн Броуди и Лука Милтона.
Оба сослуживца Кейт обняли Анну, и она увидела слезы на глазах Элейн.
— Пожалуйста, не плачьте.
— Но это ужасно, — не унималась Элейн. — Чтобы такое случилось здесь, в Вейле.
— Чем мы можем вам помочь? — быстро спросил Лук. — Скажите, Анна.
Они и раньше звонили по телефону и предлагали помощь, но Элейн и Лук вряд ли чем-нибудь могли ей помочь.
Дженнифер Прескотт, словно призрак, выплыла из кабинета, всем видом выражая молчаливое сочувствие. Если новое назначение на место Кейт ее и устраивало, то она изо всех сил старалась скрыть это. Было похоже, что Дженнифер удручена и даже ошеломлена происшедшим.
Еще с полчаса Анне пришлось поддерживать разговор с сослуживцами матери в поминально-похоронном тоне и лишь затем пройти в кабинет Конни Граф.
Конни была для Кейт последние одиннадцать лет не просто работодателем, но и проверенным, очень близким другом. В ее присутствии Анна чувствовала себя несколько напряженно, потому что Конни Граф напоминала ей Эвелин Годболд.
Окна просторного кабинета выходили на заснеженные горные склоны.
— Я чувствую себя такой беспомощной, — ответила Анна на вопросы Конни. — Доктора уверяют, что мама уже никогда не поднимется с постели. Но я не хочу верить в это. А помочь ничем не могу. Ничем!
— Тогда молись, — произнесла Конни в своей обычной суровой манере.
— Джоргенсен думает, что во всем виноват Кемпбелл.
— Возможно. Последнее время он никак не мог смириться с теми изменениями, которые произошли с Кейт. Впрочем, как и я. Но меня-то возмущало, что она начала пренебрегать работой, и весьма серьезно.
— Поэтому я пришла к вам. Хочу спросить, что вы знаете о той перемене, которая произошла с моей матерью.
— Могу поделиться тем, что знаю. Сначала — о том, что рассказала мне сама бедняга Кейт, а затем уже — мое личное мнение.
— Что же она вам рассказала?
Прежде чем начать, Конни попросила принести чашку кофе для Анны и стакан с каким-то настоем из трав для себя. Стакан стоял перед Конни, переливаясь янтарным блеском в лучах яркого солнца. Она подняла стакан в серебряном подстаканнике, но не отпила ни капли:
