Пит нажал на кнопку звонка.
Он не умрет. Не сейчас.
Хоффманн держал палец на звонке четырнадцать минут. Наконец квадратное окошечко открылось, и надзиратель с выпученными глазами заорал, чтобы он, мать его так, прекратил.
Пит пропустил его слова мимо ушей, только крепче вдавил кнопку в стену.
— Книги.
— Ты их получишь.
— Книги!
— Они у меня с собой. Приказ директора тюрьмы. Если хочешь, чтобы я вошел, отпусти кнопку.
Хоффманн увидел их, как только дверь открылась. Его книги. Вертухай нес их одной рукой. В груди отпустило. То, что так страшно давило, от чего била дрожь, отпустило Пита, он ослаб, хотелось сползти по стенке. Хотелось заплакать. Его отпустило, ему хотелось плакать — и всё.
— Блевотиной пахнет. — Надзиратель заглянул в цементную дыру, его замутило, и он отступил. — Ну, как знаешь. Уборщиц тут нет. Запах этот… придется тебе к нему привыкнуть.
Руки охранника стиснули каждую книгу, встряхнули, перелистали, еще раз встряхнули. Хоффманн стоял перед ним, но ничего не чувствовал — он знал содержание этих книг.
Пит долго сидел на железной кровати, положив рядом с собой две книги из Аспсосской библиотеки. Они были нетронуты. Совсем недавно он стоял на коленях и его выворачивало наизнанку; теперь же он был спокоен, тело стало по-прежнему мягким, снова начало гнуться. Надо отдохнуть, поспать немного — и тело снова наполнится силой. Он не умрет. Не сейчас.
Он проснулся, обливаясь потом, снова заснул, неглубоко, и видел бессвязные бесцветные сны, черно-белые, далекие, снова проснулся и сел на железной койке. Долго смотрел на пол, на лежащие там книги. Лучше не спать. Тело отчаянно требовало отдыха, но такой сон забирал больше сил, чем давал, и Хоффманн решил сидеть и дожидаться, когда рассветные сумерки станут утром.
Было тихо, темно.
Коридор строгача давно спал.
Вчера Хоффманн очистился. Страх застил ему свет, и от него следовало избавиться. Над дырой в бетоне все еще висел сильный запах. Хоффманн опустошил себя. Страх ушел, уступив место желанию выжить.
Пит поднял книги, положил перед собой. «Из глубины шведских сердец». «Марионетки». В одноцветном твердом переплете, помеченном синим «ХРАН» и красным «Аспсосская библиотека». Он открыл первую книгу, крепко ухватил переднюю крышку переплета, оторвал, дернул еще раз — оторвал корешок, рванул в третий раз — и задняя крышка последовала за корешком. Хоффманн поглядел на запертую дверь. По-прежнему тихо. За дверью никто не ходил, никто не подслушивал, не обводил камеру торопливо-изучающим взглядом через «глазок». Хоффманн сел к двери спиной. Если кто-нибудь вздумает подсматривать, то увидит только беспокойного долгосрочника, которому не спится.
Осторожно провел рукой по разорванной книге. Пальцами по левому полю, по прямоугольной дыре.
Он лежал там. Все одиннадцать деталей.
Пит повертел книгу, выдавил из углубления металл, который через пару минут станет пятисантиметровым револьвером. Сначала крупные детали — рамка с дулом, осью барабана и спусковым крючком; легкий удар ручкой отвертки для швейной машины по миллиметровому гвоздику, потом надульник с первым винтиком, щеки рукоятки со вторым, стабилизатор приклада с третьим.
Обернулся на дверь, однако шаги звучали только у него в голове, как и раньше.
Пит крутанул барабан крошечного револьвера, опустошил его, выложил на железную раму кровати шесть патронов длиной с ноготь мизинца. Боеприпасы, вместе взятые, весили меньше одного грамма.
Он видел, как человек перестал дышать — в том проклятом туалете, в паромном терминале Свиноуйсьце. Короткое дуло уперлось в вытаращенный глаз, крохотный револьвер убил одним-единственным выстрелом.
Пит подержал оружие, поднял, прицелился в загаженную стену. Указательный палец левой руки легко лег на спусковой крючок (скоба спилена, и места хватает), плавно надавил (Пит видел, как курок меняет положение). Спуск нажат до упора, курок ушел вперед. Тихий щелчок. Оружие действует.
Таким же манером Пит разорвал вторую книгу, нашел дыру, прорезанную в левом поле, капсюль-детонатор величиной с толстый гвоздь и приемник величиной с монету в пятьдесят эре. Распорол бабушкиной отверткой передний и задний форзацы по сгибу, разъединил склеенный шов и выковырял два отрезка тонкого детонирующего шнура по девять метров каждый и такой же тонкий пластиковый кармашек, в котором было в общей сложности сорок миллилитров нитроглицерина.
Одна минута восьмого.
Пит услышал, как в коридоре за запертой дверью сменились надзиратели, ночная смена стала дневной. Еще час. А потом его поведут назад.
«G2», левая сторона. Назад. Там ему конец.
Он нажал на кнопку в стене.
— Что?
— Посрать.
— У тебя есть дыра возле кровати.
— Там засор. Я вчера все заблевал.
В примитивном динамике затрещало.
— Тебе срочно?
— Прямо сейчас.
— Через пять минут.
Пит остался у двери; шаги, еще шаги, двое надзирателей привели кого-то, в камеру, отперли и заперли дверь, водили в туалет, нельзя, чтобы заключенные встречались в коридоре, в камеру, я сказал, в камеру! Револьвер покоился посреди ладони; Пит откинул барабан, сосчитал все шесть патронов, сунул оружие в глубокий передний карман штанов. Плотная ткань скрыла его, как до этого скрыла капсюль-детонатор и приемник в другом кармане. Детонирующий шнур и кармашек с нитроглицерином уже была заткнуты за резинку трусов.
— Открой заключенному в «девятке».
Надзиратель стоял прямо перед его дверью.
Хоффманн отскочил к койке, лег, увидел, как открывается квадратное окошечко и охранник заглядывает в камеру, смотрит достаточно долго, чтобы убедиться: заключенный лежит, где ему положено.
Загремели ключи.
— Ты собирался в туалет. Поднимайся и иди.
Надзиратель стоял у двери камеры. Еще один — поодаль в коридоре. И еще двое сейчас в прогулочном дворе.
Хоффманн бросил взгляд на «стакан» охранников. Там сидел пятый — тот, пожилой, Якобсон. Инспектор с седыми жидкими волосами. Сидит спиной к коридору.
Они далеко друг от друга.
Хоффманн медленно пошел к душевой и туалетам. В коридоре трое вертухаев, и они далеко друг от друга.
Хоффманн сел на загаженное пластмассовое сиденье, спустил воду, потом открыл кран и оставил воду течь. Он глубоко дышал, следя, как при каждом вдохе раздувается живот. В животе находилось спокойствие, оно так нужно ему сейчас. Он не умрет. Не сейчас.
— Всё. Можешь открывать.
Надзиратель отпер дверь; Хоффманн бросился вперед, нацелился и крепко прижал миниатюрный револьвер к глазу этой суки, которая таращилась на него через окошко в двери камеры.
— Твой сослуживец. — Он говорил шепотом. — Сюда должен прийти твой сослуживец.
Инспектор не шевелился. То ли не понял, что происходит. То ли испугался.
— Сейчас. Он придет сейчас.
Хоффманн, не спуская глаз с личной рации на ремне у надзирателя, еще крепче прижал револьвер к закрытому веку.
— Эрик?
Инспектор понял. Осторожно махнув рукой, он еле слышно позвал:
— Эрик, подойди сюда…
Хоффманн коротко глянул на следующего надзирателя. Тот двинулся было им навстречу, но вдруг остановился, сообразив, что его коллега стоит неподвижно и что к его голове прижато что-то похожее на кусок металла.
— Подойди.
Надзиратель, которого звали Эрик, поколебался, потом пошел, взгляд вверх, в камеру слежения, картинку с которой видит сейчас дежурный на центральном посту.
— Еще так сделаешь — убью. Убью. Убью.
Пит еще сильнее прижал револьвер к глазу надзирателя, а другой сорвал с форменных ремней две пластмассовые штуки, которые давали единственную возможность поднять тревогу.
Надзиратели ждали, подчиняясь ему во всем. Оба понимали — Хоффманну терять нечего, тюремные охранники такое хорошо понимают.
Остался еще один.
Еще один человек, который мог свободно передвигаться по коридору. Хоффманн посмотрел на будку надзирателей. Третий по-прежнему смотрит в сторону, шея склонена вперед, как будто читает.
— Вставай!
Тот пожилой, седой, обернулся. Между ними было двадцать метров, но инспектор прекрасно понимал, что именно он видит. Заключенный держит что-то у головы надзирателя. Рядом неподвижно стоит и ждет второй.
— Тревогу не поднимать! Не запирать дверь!
Мартин Якобсон с трудом проглотил комок.
Его всегда занимало — что он будет чувствовать? Теперь он это знал.
Все эти чертовы годы он ждал нападения, по-идиотски тревожился из-за такой вот ситуации.
Спокойствие.
