Спокойствие.
Он чувствовал спокойствие.
— Тревогу не поднимать! Не запирать дверь! Убью!
Тюремный инспектор Якобсон знал инструкции безопасности Аспсосской тюрьмы наизусть. При нападении: 1. Запереть двери. 2. Включить тревожную сигнализацию. Много лет назад он присутствовал при разработке правил поведения разоруженной охраны, и вот теперь ему впервые приходилось применять их на практике.
Сначала — запереть будку надзирателей изнутри.
Потом — послать сигнал тревоги на центральный пост.
Но в голосе (он слышал его) и мышцах (он видел тело) Хоффманна ощущалась агрессия. Якобсон знал, что зэк, который кричит, вцепившись в оружие, способен на насилие; Якобсон читал заключение Государственной пенитенциарной службы, читал дела своих подопечных с психопатическими склонностями, но жизни его коллег, человеческие жизни, значили неизмеримо больше, чем принятые раньше инструкции о безопасности. Поэтому Мартин не остался в будке, не запер дверь изнутри. Он не нажал ни на кнопку тревоги у себя на рации, ни на кнопку на стене. Вместо этого он медленно пошел вперед — куда указывала рука Хоффманна. Якобсон прошел мимо первой камеры, и кто-то снова заколотил в дверь, однообразный тяжелый звук покатился между стенами коридора. Какой-то заключенный среагировал на происходящее снаружи и устроил то, что зэки всегда устраивают, когда злятся, требуют внимания к себе или просто радуются какой угодно хрени, лишь бы не эта тоска. Стук поднялся во всех камерах, в двери начали колотить другие заключенные, которые понятия не имели, что произошло, но подключались к тому, что все-таки лучше, чем ничего.
— Хоффманн, я…
— Молчать.
— Может, мы…
— Молчать! Убью.
Трое надзирателей. Теперь они все рядом. Эти, которые во дворе… пройдет еще какое-то время, прежде чем они окажутся здесь.
Он прокричал в пустой коридор:
— Стефан!
Еще раз.
— Стефан, Стефан!
Камера номер три.
— Сука-стукач.
Истеричный голос резал слова и стены.
Стефан.
Всего в нескольких метрах, его и Хоффманна разделяет только запертая дверь.
— Тебе конец, сука-стукач.
Хоффманн крепче прижал револьвер к глазу молодого охранника, оружие чуть скользнуло.
Жидкость, слезы, он плачет.
— Поменяетесь местами. Ты войдешь туда. В третью камеру.
Охранник не двигался с места. Как будто не слышал.
— Открывай и заходи! Это все, что от тебя надо. Открывай, мать твою!
Охранник механически вынул связку ключей, уронил на пол, поднял, долго поворачивал ключ. Дверь медленно заскользила, он двинулся в камеру.
— Стукачок. Со своими новыми приятелями.
— Меняйтесь местами. Ну!
— Крысеныш-стукач. А, черт… что это у тебя за херня?
Стефан был гораздо выше и тяжелее Пита.
Он полностью заполнил дверной проем — темная тень с глумливой ухмылкой.
— Выходи!
Он не стал долго размышлять, ухмыльнулся, двинулся навстречу Питу — слишком быстро, слишком близко.
— Стой!
— А почему я должен стоять? Потому что один крысеныш приставил пистолет к голове какой-то суки?
— Стой!
Стефан продолжал надвигаться на него, открытый рот, сухие губы, горячее дыхание, его лицо слишком близко, оно напирало, нападало.
— Ну стреляй. Будет у нас одним вертухаем меньше.
Когда большое тело оказалось прямо перед ним, Хоффманн уже ни о чем не думал. Он хотел захватить заложника и угрожать «Войтеку», а не тюремной охране, но недооценил опасность. Когда Стефан бросился к нему, мыслей не осталось никаких, только страх, который и был волей выжить. Пит оттолкнул охранника, навел дуло на глаза, в которых застыла ненависть, и выстрелил. Один-единственный выстрел — и пуля сквозь зрачок, хрусталик, стекловидное тело вошла в мягкий мозг и остановилась там.
Стефан, ухмыляясь, сделал еще шаг. Казалось, с ним ничего не случилось, но вот он рухнул плашмя, и Хоффманн отодвинулся, чтобы Стефан не повалился на него, потом нагнулся, прижал дуло к другому глазу. Еще один выстрел.
На полу лежал мертвый человек.
Равномерный, упрямый барабанный грохот, потом эхо от выстрела — и вдруг внезапная тишина.
— Давай заходи.
Он кивнул одному из молодых в сторону открытой камеры, но старший, Якобсон, ответил:
— Хоффманн, слушай, мы должны…
— Я умру не сейчас.
Он изучал трех надзирателей, которые были ему нужны и которые ему мешали. Двое молодых и перепуганных, вот-вот сорвутся. Пожилой, довольно спокойный, из тех, кто может вмешаться в происходящее. Такой не сломается.
— Заходи в камеру.
Металл в темный плачущий глаз, на расстоянии какого-нибудь пальца.
— Входи!
Молодой охранник вошел в пустую камеру и сел на край железной кровати.
— Закрой! И запри!
Хоффманн бросил связку ключей Якобсону. Никаких слов, никаких фальшивых попыток наладить связь, выйти на контакт, цель которых — сбить с толку, создать видимость понимания, чувства.
— Тело. — Он пнул тело, сейчас главное — сохранить власть, удержать дистанцию. — Я хочу, чтобы оно лежало перед шестой камерой. Но не очень близко, чтобы можно было открыть дверь.
Якобсон покачал головой:
— Он слишком тяжелый.
— Живо. Перед шестой камерой. Ясно? — Он несколько раз поднес револьвер то к виску, то к глазу, то к виску, то к глазу. — Как по-твоему, что будет, когда я нажму курок?
Якобсон схватился за обмякшие руки, в которых уже не сокращались мускулы, жилистое немолодое тело поехало по полу, инспектор потащил сто двадцать мертвых килограммов по жесткому линолеуму. Хоффманн кивнул, когда тело легло так, чтобы дверь камеры можно было открыть.
— Открой.
Пит не знал его в лицо, они никогда не виделись, но узнал голос человека, который вчера проходил мимо его камеры и несколько раз назвал его Паулой. Кто-то из многочисленных мальчиков на побегушках, прикормленных «Войтеком».
— Stukach сраный. — Тот же пронзительный голос.
Человек бросился на Пита, но внезапно остановился.
— Что за… — Он смотрел на того, кто лежал у него под ногами неподвижно, бездыханный. — Бля, что за…
— На колени! — Хоффманн ткнул в него револьвером. — На колени!
Пит ожидал угроз, может быть — презрения.
Но человек без единого слова опустился на колени возле неподвижного тела, и Хоффманн на мгновение замер. Он приготовился к необходимости убить еще раз, но теперь перед ним была сама покорность.
— Как тебя зовут?
Молодой надзиратель. Зажмуренный глаз, плачущий от прижатого к нему дула.
— Ян. Янне.
— Заходи, Янне.
Когда Якобсон запирал дверь камеры номер шесть, на краю еще одной пустой койки сидел еще один человек в тюремной форме.
Грохот. Снова началось.
За каждой дверью пытались достучаться друг до друга сидящие в изоляции заключенные, которые не знали, что происходит, но слышали и чувствовали неладное — отчетливый выстрел, громкие голоса и внезапную тишину. Теперь зэки били в двери камер еще сильнее. Им было страшно, и они снова и снова колотили в закрытые двери.
Пит быстро соображал. Ему казалось, что все тянется уже очень долго. На самом же деле с тех пор, как он открыл дверь туалета и вскинул револьвер, прошло минут восемь-десять, не больше. Двое вертухаев сидят взаперти, третий стоит перед ним, четвертый и пятый еще какое-то время пробудут во дворе. Но дежурный на центральном посту в любой момент может посмотреть на монитор, на который идет изображение со здешних камер слежения, и в любой момент мимо могут пройти охранники из других отделений. Надо торопиться. Пит знал, куда ему нужно попасть. Ведь он стремился туда с той самой минуты, как понял, что брошен, осужден на смерть, что его спалил кто-то из тех немногих, кто знал о его задании и кодовом имени. Пит давно присмотрел себе это место, чтобы избежать гибели, если то, чего не должно быть, все же случится.
Пит и Мартин стояли рядом. На правильном расстоянии. Достаточном, чтобы Пит мог полностью контролировать ситуацию и в то же время не быть обезоруженным; безымянный пока заключенный был опасным, он может и убить.
— Принеси лампу.
Хоффманн показал на простой торшер, горевший в углу надзирательской будки, и подождал, пока Якобсон поставит лампу перед ним.
— Свяжи его. Проводом.
Руки заключенному — за спину; Якобсон затягивал белый провод до тех пор, пока он не врезался в такую же белую кожу. Хоффманн потрогал, проверил, потом сам намотал остатки провода охраннику на пояс и погнал своих пленников вверх по лестнице. В отделениях за закрытыми дверями, как в капсулах, остались громкие разговоры вечно раздраженных заключенных и всепроникающий стук тарелок (там как раз готовились к завтраку), голоса озлобленных игроков в карты и бубнеж громко включенного и забытого телевизора. Один-единственный крик, пинок в дверь — и Хоффманна схватят. Он наставлял дуло револьвера в глаз то заключенному, то тюремному инспектору. Они узнают, узнают.
