— Если не считать пса.
— А есть другой путь попасть на этаж, кроме лифта?
Консьерж, кажется, озадачен вопросом, но тем не менее отвечает все так же вежливо:
— Цокольный этаж закрыт, и наверх оттуда не попасть без ключа от служебного лифта. Если я вас не знаю, то наверх не пропущу.
Воорт чувствует пульсирующую боль в затылке и понимает, что заканчивает этот день с тем же, с чем и начал, — узнал об огромном просчете.
«Я приехал сюда потому, что запаниковал. Я был не прав».
Что ж, он поднимется и допросит Бирнбаума. Только это и остается. Но когда Воорт идет мимо консьержа, ему приходит в голову еще одна мысль, и он спрашивает:
— Доктор Бирнбаум вечером выводил Дудлса в парк?
— Обычно он так и делает, но сегодня дошел только до угла дома. Такой дождь! Только какие-то сумасшедшие пошли в парк.
— Сумасшедшие?
— Еврей и еще двое. Я следил за ними, потому что сначала подумал, что это мистер Леви из восьмой «эф». Он домой приходит поздно, и я подумал, что он идет к доктору Бирнбауму. Но когда он упал, его подхватили друзья, и все трое ушли. — Консьерж качает головой: — Без зонтов, без плащей. Пошли через вон тот вход прямо в парк. И чего там делать в такую грозу?
Воорт на бегу кричит «спасибо» и направляется в парк.
Полночь.
День рождения Воорта кончился.
В Центральном парке часы Делакурта бьют двенадцать, а их вращающиеся фигурки, Алиса и Безумный Шляпник, скользят вперед в бесконечном кружении. На «Таймс-сквер» полупустые платформы подземки — на них лишь те, кто возвращается из гостей, и пригородные трудоголики, едущие домой. В барах Сохо полно народу. На взлетных полосах аэропорта Кеннеди стоят в ряд самолеты и ждут разрешения на вылет ночным рейсом в Европу. Игра «Метсов» отложена на ничейном восемнадцатом иннинге, а расположенный в центре поля экран фирмы «Даймондвиж» передает местные новости для затаивших дыхание зрителей. Город ждет новостей об Уэнделле.
Который в этот миг еле жив.
Боль возвращает сознание и заставляет желать возвращения во тьму и покой. Нервы пылают. Позвоночник ломит. Перемежающиеся волны жара и холода вызывают судорогу ноги. Что-то твердое и холодное прижимается к щеке.
«Я на полу в общественной уборной».
Разговор над Уэнделлом кажется то близким, то плывет вдаль. Он понимает, что этим людям поручили похитить его, если удастся, и убить в случае провала. Они так долго сидели на улице возле дома Бирнбаума, что полицейские патрули заметили их машину, поэтому они поставили ее за четыре квартала и вернулись пешком под ливнем.
— Терпеть не могу парковаться в Верхнем Вест-Сайде, — говорит один.
— Пока мы тащили его в обход, нас мог увидеть кто угодно, — говорит второй.
«Это Ричи», — думает Уэнделл сквозь боль.
— Он приходит в себя.
От сияющих писсуаров и раковин в глаза бьет режущий как бритва яркий свет. «Пуля, должно быть, ушла в сторону, когда я споткнулся об эту выбоину». Он знает: никогда не испытывал боли более сильной, чем шесть лет назад.
К лицу Уэнделла приближаются две пары ботинок.
— Мы думали, что ты из внеплановой проверки, когда нашли тебя с дымовым датчиком. Потом считали копом. Никогда и в голову не приходило, что ты был самим собой. Учителем.
Два лица наверху — то наплывают, то удаляются. Напарника Ричи Уэнделл видел постоянно — он крутился в бытовках на разных строительных площадках. Согласно магнитофонным записям, он работает на охранное агентство «Небесный рыцарь». Это вежливый мужчина с круглым лицом и пухлым телом. Именно он, вспоминает сквозь боль Уэнделл, впервые упомянул имя доктора Бирнбаума, когда он писал разговоры на пленку. Уэнделл как раз пытался обнаружить небольшой список директоров школ и членов Управления образования, которым они давали взятки, которых шантажировали и кому угрожали.
— Я помню, когда ты поставил эту гребаную сигнализацию, — говорит Ричи таким нежным голосом, который, принимая в расчет его ярость, свидетельствует о высшей степени самоконтроля. Как будто существует некий ответ, который может спасти каждого из присутствующих от той бури, которую выпустил на волю Уэнделл. — Месяцы записей. Где пленки, Уэнделл? — шепчет Ричи.
— В редакциях газет, — задыхаясь, произносит Уэнделл; воздух как бритва режет горло. Нет смысла врать. Ему кажется, будто в боку у него дыра, через которую выходит кислород. — И… на телевидении.
— Но ты ведь сделал копии, верно? — В голосе Ричи одновременно слышатся ярость, надежда и мольба. Копии пленок помогут защитнику в суде или заставят соответствующих людей исчезнуть до прихода полиции.
Но сейчас копии у полиции, и Уэнделл не издает ни звука. Всегда улыбающийся Ричи больше не улыбается. Красивое лицо как будто свело судорогой. Кажется, что глаза сдвинулись к переносице, а рот превратился в кружочек, маленькое «о» размером с пулевое отверстие. Чернота зрачков, похоже, заполнила белки. А тело, кажется, вот-вот взорвется. Малейший шум, даже намек на лживый ответ или секундная потеря контроля над собой, и Ричи бросается в бой.
— Где еще, Уэнделл? Где еще ты поставил микрофоны?
— В своей машине.
Ричи не выдерживает. Он бьет Уэнделла в лицо так сильно, что шея дергается назад, а боль одновременно пронизывает позвоночник и верхнюю часть туловища от самой раны. Его нервы не выдерживают боль. Сила этой муки переходит все границы, и Уэнделлу кажется, что от нее разлетится в пыль кирпичная кладка, взорвутся лампы и снесет крышу.
— Пойду отлить, — сообщает напарник Ричи.
Ричи едва не кричит от бешенства. Он знает, что еще нельзя трогать Уэнделла, но ничего не может с собой поделать.
— Я привел тебя! — орет Ричи. — Я был твоим другом. И меня теперь обвиняют. Меня!
— Убей меня, — говорит Уэнделл.
— Так и будет.
— Прямо сейчас, — произносит с мольбой Уэнделл.
— После того как все расскажешь, кусок дерьма.
То же самое было шесть лет назад — словно между избиениями не прошло ни секунды. Следующий удар Ричи приходится в живот, рядом с раной. Его крик отражается арматурой и стенами уборной, и звук, превратившись во что-то вязкое, течет и брызжет на пол разрозненными частицами.
— Что у тебя есть на Роберта Приста?
— Ничего.
— Не ври, Уэнделл. — Лицо Ричи теперь кажется изломанным — мешанина из кусочков мозаики вроде живописи кубистов.
— Я пытался, но… так ничего… и не нашел.
— Как ты разыскал Габриэль Вьера? В бытовке о ней никогда не говорили. Никто даже и не знал ее имени.
Дыра в легких Уэнделла, должно быть, увеличивается, потому что теперь не важна глубина вдоха — воздух как будто и вовсе не попадает в тело. В голове возникает легкость и растекается вниз. Кончики пальцев немеют, а пол делается все холоднее.
Ответ Уэнделла еле слышен, он что-то шепчет, и Ричи вынужден наклониться ближе.
— Снимки.
На долю секунды он мельком вспоминает. Это не сознательное усилие, а почти галлюцинация. Найти ее было самым трудным. Но статья о Прайсе в «Знатоке вин» подсказала ответ — тот хвастался своими городскими контактами и тем, что он иногда нанимал проституток и воришек для расследований.
Уэнделл мысленно переносится в Семьдесят восьмой участок Бруклина и вспоминает, как он дурачил тамошних детективов, заявляя, что в баре его обокрала какая-то девица.
— Можно взглянуть на снимки? — спросил он детективов.
— А почему нет? Но их примерно пятьдесят тысяч, — ответил скучающий детектив-скептик.
Но усердие победило, также как Линдберг, Серпико и Наст. Он нашел ее две недели спустя в компьютерном файле, когда, прокручивая картинки, подошел к букве В.
— Бесполезно, — соврал он детективу.
— Держись подальше от шлюх, — посоветовал тот.
Боль возвращает Уэнделла в настоящее, и он видит, что у них с Ричи перспективы примерно одинаковые. Сегодня ночью голос Ричи будет передаваться по всем радиостанциям, если уже не передается. Ричи может делать здесь все, что ему заблагорассудится, но это никак не изменит его судьбу. Думать все труднее, но Уэнделла удивляет, что Ричи все-таки остался в городе. Или выбор сделали за него? Что, если его напарник не только помогает следить за Уэнделлом, но и присматривает за обреченным Ричи?
Так или иначе, бледный мужчина ушел в кабинку и стоит спиной к Уэнделлу в ожидании струи.
— Чертова простата, — говорит он через плечо. — Ни помочиться, ни потрахаться, ни наклониться.
— Уэнделл?
— Чт…
От боли освещение кажется более тусклым, а Уэнделл косится в сторону, потому что видит, как в туалете прибавилось людей, но не может разобрать лиц. Позади Уэнделла в углу стоят школьники. Они пятятся и выглядят как силуэты за просвечивающей занавеской, да и есть ли кто-нибудь там вообще?
