Он чувствовал запах ее кожи, не замаскированный ни дезодорантом, ни кремом. Она даже не принимала душ; спутанные волосы блестели от жира.
— Надеюсь, однажды к вам вернется ваша чудесная улыбка.
— Пойдем, доченька, — сказала мать Клары, чтобы избежать приступа рыданий, который могли спровоцировать слова Киллиана.
Инспектор смотрел на Киллиана меланхоличным взглядом, который появился после его рассказа о беременности Клары, и, вероятно, не от Марка.
Как он делал прежде десятки раз, Киллиан прошел чуть вперед и распахнул перед Кларой стеклянную дверь. На улице стоял блестящий серый «додж», за рулем которого сидела девушка, тоже рыжеволосая.
Прежде чем сесть в машину, Клара оглянулась и посмотрела на здание, на свой дом. Это было невыносимо. Она заплакала. Мать схватила ее, обняла, чтобы девушка не упала на тротуар.
Киллиан стоял в дверях и наслаждался моментом. Он провожал взглядом двух женщин, которые неуклюже садились в машину. Клара сразу исчезла из виду — наверное, скорчилась на сиденье. Ее мать о чем-то поговорила со второй дочерью и снова начала утешать Клару. Сестра, прежде чем тронуться с места, посмотрела в зеркало заднего вида на дорогу.
«Додж» отъехал, а Киллиан смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом на Пятую авеню. Только тогда он заметил, что происходит рядом, в нескольких метрах от него: расстроенный сосед из квартиры 10Б разговаривал с ребятами в рабочих комбинезонах — судя по всему, из автосервиса. Он показывал на свою красную машину, пострадавшую от упавших на нее горшков с диспладениями. Ни осколков, ни комьев земли на асфальте уже не было. Похоже, что они обсуждали, как лучше погрузить авто на эвакуатор.
Сосед не видел его, но это было не важно: диспладении — это его почерк, и Киллиан был уверен, что сосед это знает и сейчас испытывает гнев и раздражение. Он знал, что сосед может подать иск, наймет хорошего адвоката, чтобы засудить его, что с нетерпением будет ждать первого заседания. Но Киллиана уже не будет. Соседу не удастся взять реванш.
Правда, несмотря на все это и помня о радикальных изменениях, только что произошедших в его жизни, Киллиан надел перчатки, когда сбрасывал горшки с цветами с крыши. В случае суда соседу придется попотеть, чтобы доказать, что это сделал именно он.
Он вытянул правую руку в сторону проезжей части, и напротив дома остановился желтый автомобиль. Киллиан попросил таксиста подождать пару минут и вернулся в вестибюль, чтобы забрать свой багаж. Положив одну коробку на другую, он толкал их по полу ногой, а рукой придерживал чемодан.
— Уезжаете?
— Да, здесь мне делать нечего, — ответил Киллиан.
Не считая пары чистых халатов, которые висели в ванной, его квартирка была абсолютно пуста. На столе будки он оставил конверт, предназначенный администратору здания, с ключами от квартиры. Все было готово к приходу нового консьержа.
— Не думаю, что она вернется, — сказал инспектор. — Невозможно будет жить в доме, где ее любимый человек покончил с собой таким чудовищным способом.
«Что он делает? — подумал Киллиан. — Это последняя уловка? Или способ сообщить, что случай официально признан самоубийством?» Следователь выглядел искренним. Ни по выражению его лица, ни по тону нельзя было заподозрить наличие в его словах скрытого смысла.
— Значит, мы оба не вернемся — ни Клара, ни я, — подтвердил бывший консьерж. — С этим домом связаны только плохие воспоминания.
— Удачи вам, — попрощался инспектор, обаятельно улыбнувшись.
— И вам удачи в поимке преступников!
Киллиан вышел на улицу. Помог таксисту погрузить в багажник свои скромные пожитки и сел в машину:
— На Центральный вокзал, пожалуйста.
Машина тронулась. Проработав в здании в Верхнем Исте почти семь недель, он наконец-то уезжал. Киллиан не обернулся. Он был уверен, что ничего не забыл.
Через полуоткрытое окно спальни пробивалось солнце. Легкий ветерок наполнял комнату свежестью и приносил запах цветов и скошенной травы из парка. Стоял чудесный день, лебединая песнь лета, которое вошло в зенит и пока не спешит уступить место осени.
— Посмотри, кто пришел тебя навестить!
Алессандро выжидающе посмотрел на дверь. На мгновение он представил, что о нем все-таки вспомнил тот, кто был его единственным настоящим другом. Они не виделись уже почти десять месяцев, и эти десять месяцев его жизни можно было охарактеризовать как бесконечную, всепоглощающую скуку.
На пороге комнаты появилась женщина лет пятидесяти, миниатюрная, в невероятном платье с фиолетовыми цветами и белой шляпе, слишком большой для такой крошечной головки. Тетя Матильда улыбалась ему так, будто ничего веселее ее приезда и быть не могло.
Она села у кровати и сделала взволнованное лицо. Было понятно, что она здесь, чтобы совершить доброе дело в собственных глазах и в глазах родственников. Говорила она только с его матерью, первым делом спросила, как Алессандро себя чувствует, посочувствовала родителям, которым выпала такая нелегкая ноша, а потом радостно, с энтузиазмом переключилась на социально-экономические проблемы родственников, близких и далеких.
А Алессандро тем временем вспоминал своего друга, который так и не давал о себе знать. Он пытался убедить себя, что Киллиан мертв, что он все-таки покончил с собой, бросившись с крыши или моста в каком-нибудь далеком уголке страны. В конце концов, именно таким было его намерение, в случае если все получится с Кларой. И Алессандро знал, что все получилось.
Смерть консьержа могла быть единственным объяснением его молчания. Но даже сейчас Алессандро в глубине души продолжал надеяться, что однажды, в самый неожиданный день, его учитель появится на пороге этой комнаты. В бесконечном одиночестве он сильно тосковал по единственному другу.
Он помнил, как был удручен и подавлен, когда услышал от отца про Киллиана после того, как они попрощались тем зимним воскресеньем. Сеньор Джованни с искренней злостью рассказал, как встретил Киллиана в лифте и как тот просил соврать о его гибели, о суицидальном прыжке с крыши. Тогда Алессандро впал в глубокую депрессию. Он чувствовал, что с Кларой что-то не получилось, что Киллиан не достиг цели, потерпел поражение. Несмотря на благородную попытку консьержа скрыть от него правду, его ужасно расстроил тот факт, что план не увенчался успехом. Алессандро верил, что между ними существует незыблемая связь и неудача одного приведет к неудаче другого. Окно снова становилось недостижимой вершиной, а сама мысль о том, чтобы бесконечно жить в этих жалких условиях, сводила его с ума.
Алессандро затеял было голодовку, но добился только того, что ежедневных унижений стало больше. Ему стали вводить в горло еду силой, будто он был уткой, которую откармливают на фуа-гра.
Он падал с кровати, но в результате получил только несколько болезненных синяков и шишек, да еще и присматривать за ним стали серьезнее. Не было никакого способа покончить с этим кошмаром. Сами условия его существования не позволяли ничего сделать.
Депрессия долго не продлилась. Когда через несколько дней весь дом стоял вверх дном после случившегося в квартире 8А, а мать с соседками только и говорили, что о странной смерти Марка, к нему вернулось хорошее настроение. Как только до Алессандро дошел слух, что жених Клары покончил с собой в ванной, он понял, что это дело рук Киллиана. «Вот сволочь!» — радостно восклицал он про себя. Его друг добился своего. И окно вдруг снова стало достижимым.
С тех пор он ежедневно тренировался сам. Поочередно вытягивал ноги под простыней, сгибал пальцы ног, напрягал наполовину атрофированные мышцы живота. Он работал и над мускулатурой рук и смог немного восстановить функцию пальцев и укрепить бицепсы.
Иногда, когда отца не было дома, а мать, судя по звукам из кухни, не должна была появиться в комнате в ближайшее время, он решался встать и сделать несколько шагов вдоль кровати, чтобы относительно легко вернуться обратно в постель.
Однако Киллиан кое в чем ошибся насчет него. Время. Предположение, что Алессандро сумеет добраться до окна прежде, чем окончится зима, было утопией, и не потому, что Алессандро недостаточно старался.
Он тренировался на пределе своих возможностей, делал мучительные и болезненные упражнения и выкладывался на все сто процентов каждый день, без выходных. Однако наступила весна, потом закончилась, прошло жаркое и солнечное лето, и только теперь Алессандро почувствовал себя готовым. Никакого запаса сил он в себе не ощущал, только четкую границу своих возможностей: он подготовлен, чтобы дойти до этой проклятой дыры в стене. Ни на сантиметр дальше.
Он тренировался самостоятельно уже десять месяцев, и теперь мог в течение десяти минут поочередно поднимать ноги, делая перерывы по шестьдесят секунд. Он мог поднять правую руку до уровня плеча и взять пальцами какой-нибудь предмет. Каждое из этих достижений требовало пота и крови, но у него получалось.
