Карлик хмыкает, скривив губы:
– Во как! Только это научная ерунда. Плеть – это бабского рода, а у меня мужского, значит, кнут.
Я благоразумно молчу, не давая повода перейти от теоретических рассуждений к практическим опытам на моей шкуре.
Сунув плеть в раскрытую ладонь, я возвращаюсь к решетке и покорно поднимаю руки, давая защелкнуть наручники.
– Я готова, – тотчас звучит ломкий девичий голос.
– Процесс пошел, – замечает карлик, спеша на зов.
Оставшиеся полторы десятка узников демонстрируют раскаяние за час или немногим больше.
Трудно понять, кто по какому принципу выбирал, кому нанести удары. Мне досталось всего пару раз. Видимо, иссеченная Господином Кнутом на оргии и Боксером только что спина являет довольно страшное зрелище, и большинство выбрали тех, кому досталось поменьше. Вот только Боксеру здорово досталось. Удовлетворения от этого я не почувствовала, но и жалости – ни грамма.
– Кто еще не держал в руках кнут? – интересуется карлик. – Пардоньте, плеть. Хм… ни сисек, ни жопы, а туда же… учит.
– Все уже, – подает голос Мордоворот. – Никого не пропустили, я следил.
– Вот и замечательно. Прошу в номера. Да не спешите, не толкайтесь, по одному заходим.
Балагуря и посмеиваясь – что-то сегодня вечно мрачный карлик в хорошем настроении, – он разводит узников по камерам.
Подняв халат, я накидываю его на плечи и стону от боли.
Живот заурчал, напоминая о своем существовании. Понимаю законность требования, но ничего поделать не могу. Остается притвориться, что разгрузочный день – это даже полезно.
Уткнувшись в подушку, я реву. И слезы такие жгучие, что кажется, задержись они в организме, выжгут все изнутри, оставив лишь пустую оболочку.
Два дня меня не трогают. На общественные работы берут других. Вольдемар тоже не показывается. Видимо, похмельные муки что-то там перемкнули в его мозгу, и интерес ко мне пропал.
Не то чтобы это меня расстраивало, надежда с помощью сынка Старухи выбраться на свободу стала после неудавшейся попытки побега иллюзорной, но покровительство обеспечивало некоторую защиту. Можно было не бояться, что карлик со мной потешит похоть. Да и плеть реже касалась кожи. Но одного воспоминания о прикосновениях и запахе Вольдемара хватает, чтобы комок поднялся к горлу и передернуло от отвращения.
Надеяться еще раз попробовать сбежать, напоив Вольдемара, не стоит. Уж очень подземный гений мамашу боится. А другого способа с его помощью попасть в комнату Мордоворота нет. Если бы я знала о системе вентиляции и о том, где находится вход в нее, я бы не вернулась несолоно хлебавши от запертых ворот, не убила бы Федора, а пробралась к вентиляционной шахте и, открутив решетку, полезла наружу. Однако теперь это неосуществимо, даже повторно добившись расположения Вольдемара. Остается Петр Евгеньевич по прозвищу Мордоворот.
От того, как я сижу и размышляю о способах добиться благосклонности надзирателей, на душе мерзко и тоскливо.
Всхлипнув, смахиваю с носа слезинку.
Когда я отсюда выберусь, постараюсь забыть все эту мерзость.
Главное сейчас – выжить и вырваться на свободу.
А для этого нужно…
Решительно встав, вытираю рукавом глаза, натягиваю на лицо улыбку и приближаюсь к решетке.
Удачно.
По коридору, то и дело останавливаясь, чтобы прочитать пару строк, медленно движется Мордоворот.
Обхватив себя так, чтобы руки сжали груди, сделав более дерзкими, с волнующей ложбинкой между ними, поправляю халат, добиваясь некого намека на обнаженность. Виднеется краешек коричневого ореола соска, но не больше, сквозь разошедшиеся полы просматривается шелковистость внутренней поверхности бедра. Взгляд из-под ресниц. Замираю.
Надзиратель, приблизившись, обводит взглядом ближайшие камеры. Скользит по мне, но, не задержавшись, возвращается к раскрытой книге.
Губы шевелятся, беззвучно повторяя прочитанное.
Замерев неподвижно, томно вздыхаю и жду.
Оторвав взгляд, Мордоворот прикрывает книгу, держа палец как закладку, и двигается дальше.
Усилия пропали всуе.
Вздохнув, поправляю халат и приваливаюсь к решетке.
Сдаваться я не намерена.
К любому человеку можно найти подход, главное, вычислить, чем его можно заинтересовать. Это как рыбалка. Одна рыбешка на червя идет, другая – на хлебный мякиш, а третья разве что на опарыша клюнет. Так и люди. С одними только про политику оброни слово – они до вечера правительство костерить будут, а другие при упоминании сплетен о звездных аморальных поступках словно оживают: в глазах блеск, а тело в охотничью стойку непроизвольно становится. Главное, найти нужную тему.
Потратив минут двадцать на то, чтобы пройтись в дальний конец коридора, здоровенный надзиратель начинает движение в обратную сторону. Я его не вижу, но слышу шаги. Ближе, ближе, замерли… читает, опять приближаются. Топ, топ.
Появляется в поле зрения.
Откашлявшись, собираюсь с духом.
Вот он уже совсем близко, замирает, обводит взглядом ряд камер, читает. Закрыв книгу, движется мимо.
– Извините. – Я окликаю Мордоворота.
Надсмотрщик удивленно оборачивается.
– Да?
– А что вы читаете?
– Книгу. – На лице легкий намек на ухмылку.
– Простите, а какую?
Здоровяк показывает обложку. Кожаный переплет без единого опознавательного знака. Такие раньше в бумажных суперобложках продавали.
– Эту.
– А что это за книга? – продолжаю настойчиво допытываться. На вопросы Мордоворот отвечает охотно, не выказывая раздражения, а значит, буду считать, что идет на контакт. Сейчас никаких других способов привлечь его внимание не вижу. А привлечь нужно. Уж очень заманчивая штука находится в его комнате.
– Сборник поэзии.
– Поэзии? – переспрашиваю я. – Вы увлекаетесь стихами?
– Только хорошими.
– А эти хорошие?
– О да!
– Если это не покажется вам верхом наглости, – заискивающе улыбаюсь я, – почитайте мне хотя бы немного. Пожалуйста.
Мордоворот задумчиво смотрит прямо мне в лицо. Но о чем он думает, по холодным глазам не понять. В равной степени парень может прикидывать, как я поведу себя в постели, или перебирать прочитанное, выискивая наиболее понравившееся.
Продолжая улыбаться, добавляю во взгляд заискивающих ноток. Отец называет такой мой взгляд собачьим, как у маленького щенка, добавляя, что устоять перед ним невозможно.
– Хорошо.
– Спасибо, Петр Евгеньевич.
Открыв книгу, надзиратель читает:
– Греши и не стыдись греховных наслаждений, открыто говори, что молишься на зло, и аромат свирепых преступлений – вдыхай, пока блаженство не ушло.
Прямо лозунг Господина Кнута.
Подняв на меня взгляд, Мордоворот интересуется:
– Ну как?
– Сильно. Это один из лучших стихов Ницше, на мой вкус.
– Вот как? – На лице собеседника появляется легкое удивление.
Я и сама порядком ошарашена. Поэзия – не моя сильная сторона. Кроме школьной программы, авторов с десять читала. И тех вскользь. Просто повезло, что именно этот стих отложился в памяти. Но нужно развивать успех.
– Да. Он произвел на меня впечатление.
Мордоворот ничего не говорит, закладывает пальцем книгу и бредет прочь.
Разочарованная, возвращаюсь на кровать.
Пролет.
Чем же еще можно зацепить этого парня?
В очередной раз проходя мимо, надсмотрщик бросает на меня более пристальный, нежели ранее, взгляд.
Напрягаюсь, но он движется дальше.
Попробовать позвать еще раз?
Но излишняя навязчивость раздражает, а мне этого не нужно.
Жду.
Выпитый за завтраком чай просится наружу, терплю. Раскорячившаяся над ведром девушка – не самое эстетично привлекательное зрелище, да и стыдно.
Где-то через полчаса Мордоворот останавливается у решетки.
– Если хочешь, – протягивает он томик, – можешь взять.
– С удовольствием, – вскакиваю я. – А можно?
– Бери.
– Ой, большое спасибо, Петр Евгеньевич.
Разворачивается и уходит прочь.
Увесистый томик приятной тяжестью лежит на ладони. Обнадеживающий жест.
Скрипит кресло.
Решив, что Мордоворот расположился отдохнуть, снимаю крышку с отхожего ведра.
Какое облегчение!
Как трудно приходится тем узникам, чьи камеры расположены напротив комнаты надзирателей. Либо терпи до ночи, пока свет притушат, либо наступай стыду на горло.
Сев на кровать, открываю книгу.
Глаза бегут по строкам, цепляясь за страшные слова «смерть», «убей».
А в голове вертятся идеи, как лучше потом отдать прочитанную книгу. Процитировав что-нибудь на память и попросив еще? И когда? Не слишком долго, а то подумает, что не читаю, а просто взяла, но и не слишком рано, чтобы не возникло мысли, что просто пробежалась глазами, не получая удовольствия от прочитанного.
Прислушиваюсь.
В Нинкиной камере скрипит стул. В минуты плохого настроения подруга начинает качаться на стуле, удерживая равновесие на двух ножках. Привычка еще со школы. Мне она прекрасно известна, недаром два последних года за одной партой просидели.
