меня очень стеснительная, – объяснил он, – и не любит говорить с незнакомыми.
– Так это же хорошо, да, красавица? В мире так много ужасных людей.
«Да, да, вот он, ужасный человек, прямо перед тобой, ты сейчас с ним разговариваешь! Пожалуйста, помоги мне, помоги мне спастись».
Тут из туалета вышел юноша, и девушка присоединилась к нему.
– Хорошей дороги! – сказала она, и пара вышла с заправки.
Уильям взял туристический проспект и принялся заинтересованно его разглядывать.
– А ты молодец, Саманта. Все сделала, как я сказал. Моя хорошая девочка.
«Я не твоя, не твоя девочка, я хочу домой, хочу домой прямо сейчас!»
Сэм услышала снаружи рев мотора. Люди, которые могли ее спасти, уехали.
Уильям вынес ее на руках, посмотрел налево, направо, огляделся и убедился, что на заправке никого нет. Потом обошел машину кругом и, продолжая крепко держать Сэм, опустил другой рукой борт кузова.
В кузове стоял продолговатый деревянный сундук – в таких раньше перевозили багаж. На нем висел медный замок. Уильям открыл его ключом. Внутри сундук был выстелен одеялом, сверху лежала подушка и еще одно одеяло. Это напоминало гнездо.
Уильям снова посмотрел вправо и влево, и не успела Сэм понять, что происходит, как он закинул ее в ящик и закрыл крышку.
– Нет! – выкрикнула она и забарабанила в стенки сундука. Внутри было темно и тесно, очень тесно; нечем дышать. Ей казалось, она там умрет. – Выпусти меня! Выпусти, выпусти!
Щелкнул замок, и совсем рядом очень отчетливо послышался голос Уильяма:
– Прекрати кричать. В стенке просверлены три отверстия; ты сможешь дышать. Я сейчас говорю через них. На заправке ты вела себя хорошо, но сейчас мы поедем в магазин купить тебе одежду и другие вещи, и я не могу рисковать. Ты не должна пытаться сбежать от меня. Посидишь в ящике, пока я не закончу, а потом я тебя выпущу и снова посажу на переднее сиденье.
– Нет, – всхлипнула Сэм. – Выпусти меня. Выпусти. Я буду вести себя хорошо.
– Я знаю, – ответил Уильям. – Теперь ты всегда будешь вести себя хорошо.
Мэтти, вздрогнув, проснулась и с бешено бьющимся сердцем села на диване. Она совсем забыла про сундук. Она обо всем забыла.
Он вез меня в том самом сундуке, который сейчас стоит у изножья кровати. Запер меня там, как дурную собаку в клетке, и оставил сидеть.
Огонь в очаге погас, но угли еще тлели. В столовой снова стало холодно, и Мэтти медленно встала с дивана подбросить дров. Усилился сквозняк, проникавший в разбитое окно, и она заметила, что нижняя часть покрывала отошла от рамы и хлопала, развеваясь на ветру. На улице рассвело.
На негнущихся ногах Мэтти подошла к столу, где стоял кувшин, и налила себе воды. В кувшине плавали куски льда, пить было больно, но она все равно пила. Вспомнив все, что с ней произошло, она чувствовала себя ужасно.
Как он мог так поступить со мной? Как я могла все забыть?
Она взглянула в сторону спальни. Через открытую дверь увидела горы одеял и два недвижимых холмика под ними. Си Пи и Джен еще спали.
«Сегодня мы уйдем, – подумала Мэтти. – И мне все равно, если будет трудно, все равно, если они станут возражать. Я должна спуститься с этой горы и оставить монстров позади».
Несмотря на холод и страх, она чувствовала себя лучше, чем накануне. Горло меньше саднило, боль и ломота в теле притупились и уже не давали о себе знать каждую секунду. Еда и сон оказались чудодейственными.
Вот почему Уильям вечно морил тебя голодом и изнурял, хотя ты и так уставала. Без еды и сна ты не могла думать и не сумела бы дать ему отпор.
Еды в хижине не осталось. Интересно, заперт ли сарай или Уильям забыл его закрыть, как она вчера предполагала?
И безопасно ли выходить из хижины?
Ночью ничто не тревожило ее сон; она не слышала ни звука. После криков, рева и выстрелов из винтовки Уильяма наступила полная тишина. Мэтти надеялась, что и ее муж, и зверь ушли.
«Если бы у нас была фора», – подумала она. Даже зверю надо иногда спать, а если им повезло, он утащил Уильяма.
Воспоминание, пришедшее к ней во сне, вызвало сильную и жгучую надежду, что зверь разорвал Уильяма на кусочки.
Мэтти надела пальто и ботинки и подошла к двери. Прижалась к ней ухом, прислушалась, не сидит ли за дверью Уильям. Даже если тот намеренно пытался сидеть тихо, он не мог не издавать звуков; женщина должна была услышать хотя бы шорох его куртки о дерево.
На миг ей почудилось, что она услышала его дыхание и биение его сердца…
(Оно бьется как сердце, которое зверь подбросил им вчера; когда я к нему прикоснулась, оно было еще теплым, и я никогда, никогда никому об этом не расскажу.)
…но потом поняла, что это бьется ее собственное сердце. А за дверью никого не было. Да и не могло быть. Будь Уильям там, он колотил бы в дверь и требовал, чтобы Мэтти ему открыла и приготовила завтрак.
У нее заурчало в животе. Мэтти привыкла подолгу быть без еды, привыкла ждать Уильяма – он решал, что́ они будут есть, и определял размер ее порции. Но бутерброд, который она съела накануне – поджаренный, с маслом, – пробудил в ней невиданный дотоле голод. Мэтти уснула сытой – этого не случалось с тех пор, как Уильям привез ее сюда. И ей снова захотелось ощутить эту сытость, почувствовать, что она съела сколько хотела и больше не голодна.
– Собралась на улицу? – раздался голос Си Пи.
Мэтти вздрогнула. Она не слышала, как парень встал. Слишком усердно прислушивалась к звукам на крыльце, отвлеклась, замечталась, хотя Уильям всегда говорил ей, что так делать нельзя.
Но он больше не может тебе указывать. Ты не принадлежишь ему и никогда не принадлежала.
Си Пи стоял на пороге спальни в брюках, рубашке и носках. Черные волосы взъерошились после сна; он зевал.
– Хотела сходить в сарай, – ответила Мэтти. Она обрадовалась, что ее голос звучал нормально. В нем осталась лишь капля напряжения, и говорить было не больно – точнее, все еще больно, но не так, как вчера. – В доме нет еды.
– Думаешь, можно выходить? Не хочу показаться грубым, но я сейчас взорвусь.
Мэтти склонила набок голову и растерянно на него посмотрела. Почему это он взорвется?
– В туалет надо, – пояснил он.
– О! – Мэтти покраснела. – Да,
