— Мне все-таки кажется, что тебе одной лучше не ходить, — упорствовал Грант.
Она поцеловала его:
— Я к обеду вернусь.
Грант нашел Джексона в ресторане гостиницы за поздним завтраком. Завтрак был скудный — соленый сыр, соленые маслины, соленый хлеб, яйцо вкрутую, но кофе оказался крепким. Грант выпил две чашки.
— Хорошо спал? — спросил Джексон. Он оторвался от процесса освобождения яйца от скорлупы и вопросительно поднял бровь.
Точно так же он поднимал бровь вчера вечером, когда Грант с Мариной заняли одну комнату на двоих. Слышал ли он их сегодня утром через тонкую стену? Грант почувствовал, что это его нисколько не беспокоит.
— Как убитый. Где Рид?
— У себя. Он встал рано. Кажется, он подошел к чему-то важному. Да и скорее бы. Теперь, когда Мьюр у них в руках, русские небось уже обо всем догадались. Они давно пытаются нас догнать, но сейчас мы почти сравнялись. Наш единственный туз — табличка, а от нее мало толку, если мы не сможем ее прочитать. — Джексон оглядел пустой ресторан. — А Марина где?
— В библиотеке. — Грант так сдавил маслину, что косточка выскочила из нее и запрыгала по столу. — Она хочет проверить кое-что из того, что нашел Сорсель.
Джексон, похоже, встревожился:
— Ты отпустил ее одну?
— Она сама может о себе позаботиться.
— О господи, да я не об этом беспокоюсь. С того момента, как ты сошел с корабля на Крите, красные все время наступают нам на пятки. А уж тут, в Стамбуле… — Он покачал головой. — Да тут советских шпионов больше, чем продавцов ковров. Черт, да и каждый второй продавец ковров, наверное, тоже шпион.
— Она сама может о себе позаботиться, — повторил Грант.
— Ты меня понял.
— Ты неправ, — жестко произнес Грант и требовательно посмотрел на Джексона.
— Надеюсь. А пока надо заняться делом. Теперь, когда нет Мьюра, нам необходимо обеспечить себе поддержку. Я отправлю телеграмму в Вашингтон и узнаю, есть ли тут поблизости какие-нибудь военные части, которые мы могли бы привлечь.
— Мы что, в Афины не возвращаемся?
Джексон помотал головой:
— Нет смысла — по крайней мере до тех пор, пока не узнаем, о чем говорится в табличке. По-прежнему наиболее вероятным местом, где находится щит, остается Черное море. Где бы он ни был, здесь мы, пожалуй, к нему ближе всего.
— А Мьюр?
— Надо предполагать худшее. Он знает, насколько велик риск. Если он настоящий профессионал, то выстрелил себе в висок прежде, чем красные до него добрались. Ты оставайся здесь и присматривай за Ридом. Если он что-нибудь найдет или если что-нибудь случится, зови меня.
Грант закончил завтрак, вышел из отеля, чтобы в киоске через улицу купить газету на английском языке, и вернулся к себе. Джексон и Рид жили в номере напротив, и Грант постучал в дверь, чтобы проверить, все ли у профессора в порядке. Приглушенное ворчание должно было свидетельствовать именно об этом, а также о том, что вмешательство нежелательно. Грант, вздохнув, удалился в свою комнату и повалился на кровать. Простыни еще пахли духами Марины.
Такси уехало, оставив Марину на тихой улице в одиночестве. Она подошла к маленьким деревянным воротам и позвонила в колокольчик. За беленой стеной были видны верхушки куполов церкви, едва заметные в этом городе, полном куполов и башен; рядом высилось здание абрикосового цвета, построенное как перевернутая пирамида — каждый последующий этаж нависал над предыдущим. Краска на двери потрескалась, как старая кожа, и облетала, на стене были написаны по трафарету резкие политические лозунги, но внутри, во дворе, все казалось совершенно мирным.
Открылось окошко в воротах. Выглянул подозрительный глаз под дикими зарослями седых волос.
— Да?
— Меня зовут Марина Папагианнопуло, — произнесла она на греческом. — Я пришла в библиотеку.
При звуках знакомого языка морщины вокруг глаза смягчились. Окошко закрылось, замок повернулся, и сутулый священник в черной сутане и камилавке впустил ее во двор.
Войдя, Марина, привыкшая разбирать руины древних цивилизаций, ощутила вокруг давление истории. Не возраста Кносского дворца, такого давнего, что море времен до него уже было не преодолеть, но возраста дедов или прадедов, наполненное ощущением увядшей славы, потраченной энергии, финального этапа жизни в мире с самим собой. Марина решила, что монастырский комплекс в этом городе приходит в упадок уже лет пятьсот.
К ее удивлению, библиотека оказалась в том церковном здании, которое она видела с улицы. Марина сказала об этом священнику, который одарил ее беззубой улыбкой:
— После вторжения турки решили, что церковь больше не может быть использована для религиозных целей. Тогда его святейшество патриарх постановил, что лучше всего оно послужит истине, если станет библиотекой.
Было немного неловко входить в полумрак помещения под золотыми взглядами мозаичных святых. Просевшие под тяжестью книг деревянные полки стояли вдоль всех стен и заполняли пространство между колоннами, а под куполом в центре были составлены крестом покрытые лаком столы. Марина присела у одного конца, поближе к двери, и вытащила из сумки монографию Сорселя. Она пролистала книгу, не совсем зная, что ищет, но чувствуя, что узнает, как только увидит.
«Для тех, кто пытается его объяснить, Белый остров, как и сам герой, представляет непростое двойственное противоречие. С одной стороны, это благоприятное явление, своего рода рай, „священная бухта“ как в прямом, так и в переносном смысле. У Арриана мы находим такой эпизод: Ахилл является во сне морякам проходящих мимо судов и ведет их к острову, к самым лучшим местам для стоянки, где безопаснее всего бросить якорь. О самом острове и Арриан, и Филострат сообщают легенду, по которой множество морских птиц содержат храм в чистоте, обмахивая и овевая его крыльями, хотя пословица, приведенная Плинием („Естественная История, Х.78“), это опровергает: „…ни одна птица не пролетит над храмом Ахилла, где он похоронен на острове в Черном море“. Сходным образом оба автора повторяют идею о том, что живность на острове охотно дается в руки, чтобы быть принесенной в жертву в храме Ахилла, послушно стоя перед святилищем и подставляя шеи под нож (идея „добровольной жертвы“, конечно, имеет фундаментальную важность для религиозной эсхатологии на протяжении всей истории). Общая картина изображает порядок и гармонию, рай по образу Эдема (или, скорее, сада Гесперид), где люди, природа и боги живут в полном понимании потребностей друг друга.
И все же, как и полагается отдаленному месту где-то на неизведанном краю земли, в саду живет змея (буквально, если обратиться к отчету капитан-лейтенанта Н. Д. Крицкого о его посещении острова Змеиный в 1823 году); Белый остров пронизан ощущением опасности. В этом отношении особенно много сообщает редко вспоминаемый Филострат Лемносский. Он пишет о странных звуках, которые доносятся с острова, — могучие голоса, заслышав которые моряки „застывают от ужаса“, гул битвы, звон оружия, ржание лошадей. Он утверждает, что никому не было позволено оставаться на острове после заката. Наиболее жуткая из его историй повествует о купце, которому Ахилл повелел доставить на остров рабыню. Тот думал, что она нужна только для плотских утех, и тем больше был его ужас, когда он услышал крики девушки, — это мстительный герой отрывал ей конечности и жадно поглощал их. Хотя Белый остров и может быть раем для богов и героев, для смертных это место мрака и жестокости, до которого не так легко добраться».
Марина подчеркнула несколько слов карандашом, потом пошла искать библиотекаря — другого священника. Его пришлось уговаривать — он не сразу поверил, что у нее такая серьезная тема, но в конце концов сдался. Он повел ее вниз по лестнице, вдоль темного коридора под сводами старой церкви, в запертую комнату, где полки были заполнены не книгами, а шкатулками. Шкатулки тоже были заперты, библиотекарь снял одну из них и отпер на маленьком круглом столе в углу комнаты. Внутри на тонкой шелковой бумаге лежала одна-единственная книга. Она имела старинный вид — серебряный оклад, инкрустированный драгоценными и полудрагоценными камнями, почерневший от времени обрез. На бумажном корешке остались крошки от покрывавшей его кожи. Марина с благоговением раскрыла книгу.
Библиотекарь-священник отказался уходить и ждал, пока она найдет то, что ей нужно. Коричневые страницы были хрупкими, словно сахарная вата, и всякий раз, переворачивая одну из них, Марина опасалась, что сломает ее. Как только она нашла то, что ей было нужно, и сделала выписку, священник забрал книгу и снова запер в шкатулке.
Вернувшись в читальный зал, Марина сняла с полки еще несколько книг и начала их изучать. Она работала очень прилежно, радуясь одиночеству. Ей казалось, что после долгих дней, проведенных в душном обществе мужчин, она наконец ощущает пространство, воздух вокруг себя. Она знала, как к ней относятся Мьюр и Джексон, какие именно подозрения имеют относительно нее, и устала от того, что должна была терпеть их косые взгляды и фырканье. Их неизбежно сопровождало что-то неприятное, типично мужское. Даже Рид, которого она очень высоко ставила, и то мог быть утомителен. А что касается Гранта…
