Марина скрестила ноги под столом и вернулась к своей книге. Грант слишком сложен, чтобы думать о нем здесь.
Она почти закончила, когда вошел священник, отпиравший ей ворота, и, шаркая ногами, подошел к ее столу.
— Там у входа человек, который хочет вас видеть, — прошептал он. — Господин Грант.
Марина встревожилась — как он ее нашел?
— Он не сказал зачем?
Священник покачал головой:
— Он сказал, что это очень важно.
Марина посмотрела на лежащие на столе книги. Ей нужно пять минут, чтобы закончить. Пожалуй, надо попросить его подождать. Но если Грант сказал, что это срочно…
Она поднялась, оставив книги на столе.
— Я сейчас вернусь, — сказала она библиотекарю, выходя.
Грант не понял, что его разбудило, он просто больше не осознавал себя спящим. Рубашка отсырела от пота, во рту было горько. Он жадно выпил воды из стакана, стоявшего на столике у кровати, хотя она имела затхлый привкус.
Он посмотрел на часы. Четыре. Гостиницу крепко держала в объятиях послеполуденная тишина, а на улице, кажется, даже муэдзины решили сделать перерыв и подремать.
Все еще в полусне, Грант второй раз глянул на часы. Где же Марина? Она сказала, что вернется к обеду. Грант сел и оглядел комнату. Ее вещи оставались нетронутыми, да и он услышал бы, если бы она вошла.
Грант обулся и вышел в коридор. Нетерпеливо постучал к Риду. Тишина ничем не нарушалась, и Грант встревожился — что с ними всеми случилось? Он тронул ручку — дверь оказалась не заперта — и открыл дверь.
Комната выглядела так, словно ее разграбили. Кругом лежали бумаги и книги, а также несложенная одежда, кое-как брошенная обувь, стояли стаканы с недопитым чаем. Грант и не представлял, что Рид таскает с собой столько вещей. Шторы были по-прежнему задернуты, сквозь них в комнату проникал тусклый янтарный свет. И посреди всего на кровати, в шелковом халате, сидел, скрестив ноги, Рид.
Он поднял голову, моргнул и протер глаза кушаком:
— Грант? Извините, вы могли бы постучать, прежде чем войти?
— Я стучал. — Грант нашел дорогу среди разбросанных вещей и даже отыскал свободный угол кровати, куда можно было присесть. — Вы видели Марину?
Рид в последний раз посмотрел на бумагу, которую внимательно изучал, потом положил ее себе на колено.
— Я думал, она с вами. Я не видел ее сегодня целый день.
— Она прямо с утра пошла в библиотеку. Вы знаете, где это?
— В Константинополе? — Рид так и не примирился с тем, что город переименовали в Стамбул. — Город является центром учености на протяжении последних полутора тысяч лет. Здесь, пожалуй, библиотек больше, чем мечетей. Она не сказала, что именно будет искать?
— Нет. Погодите. Она сказала, что у них что-то есть. — Грант задумался. — Какая-то Суда?
Он уже собирался спросить Рида, имеет ли это слово для него какое-нибудь значение, но по одному выражению лица понял, что имеет.
— Наверное, это в экуменической библиотеке патриарха.
— Вы знаете, где это?
— Приблизительно. Я уверен, что на такси туда можно доехать.
— Одевайтесь. Вы поедете со мной.
Рид оглядел комнату, словно удивленный обнаруженным беспорядком.
— Думаете, я могу вам чем-нибудь помочь?
— Я беру вас не для помощи. Мы уже потеряли Мьюра. Если что-то случилось с Мариной, скорее всего, вы будете следующим.
Они вызвали такси и поехали. Рид очень скоро понял, что налет советских истребителей и нападение партизан — ничто по сравнению с поездкой на такси по Стамбулу. Шофер, похоже, думал, что он находится на ипподроме времен Римской империи, где на потеху публике надо гнать свою колесницу быстрее других, а может, он вообразил себя одним из своих оттоманских предков, кочующим по великой Анатолийской степи. Но ни то ни другое, по мнению Рида, не могло сравниться с запруженными улицами и темными переулками современного Стамбула.
— Кто этот Суда, которого искала Марина? — спросил Грант.
Такси резко вильнуло, чтобы объехать человека с осликом, и тут же вильнуло еще раз, чтобы увернуться от ехавшего навстречу трамвая.
— Это книга, нечто вроде литературного словаря. Она была составлена в Средние века для византийского двора. В ней даны краткие биографии писателей, о которых мы иначе ничего бы не знали. К настоящему времени осталось совсем мало экземпляров.
— А зачем она Марине?
— Не представляю. Наверное, она вспомнила еще какого-нибудь автора, который упоминал щит или Белый остров.
Рид помолчал, наблюдая, как водитель выполняет сложный маневр: тот прикуривал сигарету, подавал сигнал клаксоном, заодно крутил руль, чтобы вписаться в крутой поворот, и при этом показывал кулак водителю грузовика, которого он в этот момент обгонял. Рид побледнел и пробормотал что-то по-гречески.
— Что? — переспросил Грант, цепляясь за ручку двери.
— Это из Гомера:
Сам, с колесницы сорвавшись, чрез обод он грянулся оземь,
До крови локти осаднил, изранил и губы, и ноздри,
Сильно разбил над бровями чело; у него от удара
Брызнули слезы из глаз и поднявшийся голос прервался.[58]
Спустя еще три аварийные ситуации водитель высадил их у ворот библиотеки. Маленькое окошко в двери распахнулось, на них с подозрением посмотрел глаз из-под седых волос.
— Да? — по-гречески произнес голос из-за двери.
— Мы ищем нашу знакомую. Она сегодня утром приходила к вам в библиотеку. Вы ее видели?
Глаз прищурился:
— Да, она была утром.
— Была? Когда она ушла?
— В обед… — Ответ прозвучал не очень уверенно. — За ней приехали трое на машине.
Грант ощутил, как невидимая рука вонзает кинжал ему в живот.
— Она сказала, куда едет?
— Она сказала, что вернется.
— И вернулась?
— Нет. — Кинжал вонзился еще раз. — Но свою работу она оставила здесь.
Грант в отчаянии оглядел улицу, словно надеялся увидеть Марину, которая как ни в чем не бывало идет к нему. Но никого не было.
— Нам можно взглянуть?
Священник отпер ворота с явной неохотой и проводил их через двор в сводчатую библиотеку. Сумка Марины висела на спинке стула — там, где она ее оставила, а на столе лежала одинокая книга. Между страниц торчала небольшая полоска бумаги.
Грант схватил ее. Название было на французском, но имя сразу бросилось ему в глаза.
— Это книга Сорселя. Она говорила, что ее заинтересовало кое-что из написанного им. — Грант раскрыл книгу на отмеченной странице.
Его внимание привлекло одно предложение, частично подчеркнутое карандашом. Он показал страницу Риду, и тот перевел с французского:
«В этом отношении особенно много сообщает редко вспоминаемый Филострат Лемносский».
— Кто этот Филострат Лемносский?
Грант так привык к тому, что у Рида есть готовые ответы на все его вопросы, к снисходительным улыбкам профессора или к выражению нетерпения, посещавшему его лицо в зависимости от настроения, что больше почти не смущался. Он давным-давно пришел к выводу, что профессор непригоден ни для каких практических целей, но зато в том, что касается Древнего мира, он просто ходячая энциклопедия. Но Рид, вместо того чтобы ответить, надул губы и принял отстраненный вид.
— Филострат… — повторил он. — Кажется, какой-то малоизвестный философ третьего века нашей эры. Это вообще-то не мое время. Я, правда, помню, что он написал биографию Аполлония Родосского, который оставил главный поэтический труд о путешествии Ясона и аргонавтов. Наверное, для этого Марина и хотела посмотреть Суду — чтобы о нем прочитать.
Пытаясь сдержать себя, Грант крепко стиснул кулак.
— Надеюсь, это не он ее похитил.
— Он же с Лемноса и, наверное, должен знать о культе Гефеста.
Они разыскали библиотекаря. Тот сначала смотрел на них подозрительно, но несколько резких слов, произнесенных Ридом, убедили его отпереть огромную тяжелую дверь и отвести их вниз, в подземную сокровищницу. Там библиотекарь открыл шкатулку и выложил на стол рассыпающуюся от ветхости книгу. Рид коснулся серебряного оклада, и рука его дрогнула.
— Молодая женщина, которая приходила сегодня утром, — она эту книгу смотрела?
Библиотекарь молча кивнул, и его клочковатая борода поплыла в полумраке, словно облако. Рид переворачивал жесткие страницы, а Грант изумлялся, каким мелким может быть рукописный шрифт — таким же мелким, как и печатный.
— Ну вот: «Филострат. Сын Филострата, сына Вера, софиста с Лемноса. Он учил философии в Афинах, а потом в Риме, при императоре Севере, до Филиппа. Его работы включали: „Декламации“, „Эротические письма“, „Описания“ (в четырех томах), „Рынок“, „Героикус“; свободные беседы, „Козы, или О свирели“, жизнеописание Аполлония Родосского (восемь книг), жизнеописания софистов (четыре книги), эпиграммы и разные другие сочинения». «Героикус», — повторил Рид. — «О героях»… Вы эту работу знаете?
