Собаки буквально сходили с ума. Не решаясь приблизиться к зверю, они давали выход своей ярости, набрасываясь друг на друга. Медведь же не обращал никакого внимания ни на собак, ни на возбужденную толпу людей. Наклонившись ко мне, он стал всматриваться в мое лицо большими глазами цвета топаза. Взгляд их был вполне разумным. Медведь зарычал, но это был не угрожающий рык, а раскатистое урчание, которое показалось мне более вразумительным, чем хаос, царивший у меня в голове, и действовало, как ни странно, успокаивающе. Мой страх сразу улетучился. Стоя почти вплотную к медведю, я чувствовал, как его урчание волнами отражается от моей груди. Зверь еще ближе наклонился ко мне, его морда была всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Слюна стекала из его пасти по влажному черному подбородку. Медведь не замышлял против меня ничего плохого. Не знаю почему, но я был в этом уверен. В глазах его читалось что-то совсем иное. В этот напряженный момент он словно хотел поведать мне взглядом свою печаль, не разбавленную рассудочностью, глубокую и чистую. Это длилось всего несколько секунд, но мне казалось, что гораздо дольше, и, главное, я не хотел, чтобы это прекращалось.
Собаки заходились в лае, прыгая вокруг медведя, но слишком боялись его, чтобы нападать. Медведь медленно и тяжело обернулся, а затем резко метнулся в их сторону, замахнувшись лапой. Собак как ветром сдуло. Мальчишки, обрадовавшись представившейся возможности, стали швырять в них камни и палки.
Медведь раскачивался из стороны в сторону, обозревая толпу скорбным взглядом. Теперь я мог рассмотреть его толком и заметил кожаный ошейник с острыми шипами. К ошейнику были прикреплены две цепи, концы которых держали в руках два циркача-дрессировщика. На них были ярко-синие, резавшие глаз жилеты, брюки и тюрбаны. Даже грудь и лицо у них были выкрашены в синий цвет, как и ошейник с цепями. Медведь опять повернулся ко мне. И тут один из дрессировщиков неожиданно заговорил со мной:
— Вы ведь мистер Лин, я размышляю?
Медведь наклонил голову набок, словно его тоже интересовал этот вопрос.
— Да! — опередили меня сразу несколько человек из толпы. — Это мистер Лин! Это Линбаба!
Я растерянно стоял в дверях своей хижины, не зная, что предпринять. Люди кричали и веселились. Несколько самых храбрых ребятишек подобрались так близко к медведю, что могли достать его рукой, но их матери с испуганным смехом тут же оттащили их подальше.
— Мы ваши друзья, — сказал один из дрессировщиков на хинди, сверкнув ослепительно-белой улыбкой на синем фоне. — Мы принесли вам сообщение.
Второй вытащил из кармана помятый желтый конверт и показал его мне.
— Сообщение? — выдавил я.
— Да, важное сообщение для вас, сэр, — подтвердил первый. — Но сначала вы должны сделать что-то. Вы должны сделать вачан, и тогда вы получите сообщение. Большой, хороший вачан. Он вам очень понравится.
Я все-таки говорил на хинди не слишком хорошо и не имел представления, что такое «вачан». Я приблизился к дрессировщикам, обойдя медведя стороной. Толпа оказалась гораздо больше, чем я думал. Многие повторяли таинственное слово «вачан». Люди гомонили на нескольких языках, собаки надрывались, дети кричали и кидались камнями в собак. Со стороны можно было подумать, что у нас вспыхнул небольшой локальный бунт.
Ветер вздымал пыльные смерчи на каменных дорожках, и хотя мы находились в центре современного города, вся сцена с бамбуковыми хижинами и гудящей волнующейся толпой напоминала какую-нибудь забытую богом деревню в долине на краю света. Не менее фантастически выглядели и циркачи. На их груди и руках перекатывались под синей кожей крепкие мускулы; штаны были украшены серебряными бубенчиками и кружочками, а также кисточками из красного и желтого шелка. Длинные волосы были разделены на пряди толщиной в два пальца, обвитые серебряной спиралью.
Неожиданно чья-то лапа легла мне на плечо. Я так и подпрыгнул, но это оказался Прабакер. Его широкая улыбка на этот раз приобрела сверхъестественные размеры, глаза светились счастьем.
— Мы такие удачные, что ты живешь с нами, Лин! Ты всегда приносишь нам самые необыкновенные приключения.
— Этого приключения я не приносил, Прабу. Я даже не понимаю, что они говорят и что им от меня надо.
— У них есть сообщение для тебя. Но сначала должен быть вачан — заявление, поступок. И еще это будет обязательный сюрприз, или подвох.
— Подвох?
— Ну да. Это ведь английское слово? Оно означает такое… возмездие за то, что ты поступаешь хорошо. — Прабакер был горд, что может поделиться со мной своими познаниями в английском языке. Он всегда выбирал для этого самый неподходящий момент.
— Я знаю, что означает слово «подвох», Прабу. Но я не знаю, что это за ребята и от кого у них сообщение для меня.
Прабакер, обратившись к дрессировщикам, стал тараторить что-то на хинди, очень довольный, что играет такую заметную роль в разворачивающихся событиях. Те отвечали ему так же быстро, объясняя цель своего прихода. Я немногое понял из их объяснений, но люди, находящиеся поблизости, принялись хохотать. Медведю тем временем надоело стоять на задних лапах, он опустился на все четыре и стал обнюхивать мои ноги.
— Что они сказали?
— Они не хотят говорить, кто послал сообщение, Лин, — ответил Прабакер, подавив рвущийся из его груди смех. — Это большой секрет. Им дали приказ передать тебе сообщение, но не давать объяснений, зато сказать о подвохе.
— Да что это за подвох такой?
— Ты должен обняться с медведем.
— Что-что?
— Обняться с медведем. Ты должен обнять его и тесно прижаться к нему. Вот так. — Он обнял меня и прижал голову к моей груди.
Толпа приветствовала этот жест аплодисментами, дрессировщики одобрительно завопили и даже медведь опять поднялся на задние лапы и изобразил что-то вроде джиги с притоптыванием. Мой растерянный вид и явное отсутствие всякого энтузиазма с моей стороны развеселили публику еще больше.
— Ну уж нет, — покачал я головой.
— Да, Лин, да! — смеялся Прабакер.
— Да ты что, шутишь что ли?
— Таклиф нахин, — вмешался один из дрессировщиков. — Никаких проблем. Это не опасно. Кано очень дружественный медведь. Он самый дружественный медведь во всей Индии. Он очень любит людей.
Он подошел к медведю и скомандовал что-то на хинди. Тот выпрямился во весь свой рост, и дрессировщик обнял его. Медведь тоже обнял его своими лапами и стал покачиваться вперед и назад. Через несколько секунд он расцепил свои объятия, и дрессировщик с сияющей улыбкой поклонился беснующейся от восторга публике.
— Я не стану этого делать, — сказал я.
— Лин, пожалуйста, обними медведя, — умолял меня Прабакер, давясь от смеха.
— У меня нет обыкновения обниматься с медведями.
— Ну, Лин! Ты разве не хочешь узнать это сообщение?
— Нет.
— Может быть, оно важное.
— Меня это не интересует.
— Может быть, тебе понравится обниматься с медведем.
— Не может.
— Ну, хочешь, я обниму тебя еще раз для тренировки?
— Спасибо за предложение, но не стоит.
— Ну, пожалуйста, Лин, обними медведя! — не сдавался Прабакер, призывая людей в толпе поддержать его.
К этому моменту возле моей хижины собралось уже несколько сот человек; дети залезали на крыши окружающих домов с риском проломить их.
— Об-ни-ми! Об-ни-ми! — скандировала публика.
Посмотрев на смеющиеся лица окружающих, я понял, что деваться мне некуда. Сделав шаг вперед, я не без внутренней дрожи прижался к лохматой шерсти медведя Кано. Под шерстью он оказался удивительно мягким, почти пухлым. Но толстые передние лапы состояли из железных мускулов. Когда они сомкнулись на моей спине, я почувствовал их поистине нечеловеческую силу и понял, что значит быть абсолютно беспомощным.
В голове у меня промелькнула пугающая мысль: Кано может переломить мой позвоночник с такой же легкостью, с какой я ломаю карандаш. В утробе медведя, к которой я прижимался ухом, раздавалось урчание. Меня обволакивала смесь запахов мокрого мха, детского шерстяного одеяла и чего-то еще, напоминающего новые кожаные туфли. Совсем немного ощущался также резкий аммиачный запах, какой издает свежая кость, когда ее пилят. Шум толпы отодвинулся куда-то вдаль. Мне было тепло в объятиях Кано, который покачивался из стороны в сторону. Шерсть его оказалась мягкой, кожа под ней была в складках, как на загривке собаки. Утонув в этой шерсти, я покачивался вместе со зверем, и мне казалось, что я плыву, а может быть, плавно падаю с большой высоты, погружаясь в невыразимый покой и предвкушая блаженство.
Кто-то потряс меня за плечо, и я, очнувшись, увидел, что стою на коленях. Кано, выпустив меня из своих объятий, неторопливо ковылял прочь по проходу в сопровождении своих хозяев, толпы вопящих ребятишек и разъяренных собак.
