Мы впервые оказались в Машином доме и с любопытством осматривались: как живут звёзды. Окно, с пола до потолка, выходило в сад. Клумбы, дорожки, бассейн. В цветущих кустах прятался розовый игрушечный домик для прислуги.
В холле – в воздухе, ни на чём, сами по себе! – висели стеклянные винтовые ступеньки. Шахматная чёрно-белая зеркальная плитка на полу отражала всё в перевёрнутом виде (свидетельствую: Маша ходит в трусах!). Всюду разбросаны низенькие лилипутские столики из белого пластика и белоснежные великанские кожаные кресла, в которых мы со Светкой утонули, одни коленки торчали.
Маша вкатила тележку с кофе и пончиками.
– Придётся обслужить вас самой. Горничную и сторожа рассчитала ещё вчера. Сигнализацию отключила. Наружные и внутренние камеры слежения расколотила в крошку – для достоверности… Ну, как будто опытные грабители работали.
Своими белыми ухоженными ручками в перстнях насыпала в электрическую кофемолку сахар, ваниль, корицу, перемолола. Щедро напудрила пончики.
Сама пила только кофе: «Что вы, о сладком и мучном я забыла сто лет назад!» Но, глядя, как мы их уплетаем: в животе трещало и за ушами пищало – не выдержала и тоже присоединилась к нам.
Светка подумала-подумала и, с набитым ртом, выдала изысканный комплимент: «Такие раритетные пончики и есть-то страшно. Их нужно высушить и в окаменелом виде выставить в музее под стекло. И рядом прицепить табличку: «Эти пончики своими собственными руками подавала Маша Дубровская».
На это Светка была одарена милостивой Машиной улыбкой.
Нет, правда. Если в раю чем-то кормят – то вот такими горячими воздушными, поджаристыми докрасна шариками, окутанными ароматными облачками! Мы облизали сладкие пальцы и преданно уставились на Машу. Вставайте, госпожа, нас ждут великие дела!
А она вдруг вынула из ушей крошечные дрожащие капельки бриллиантовых серёжек и протянула нам со Светкой, каждой по штучке:
– Это вам. За ваше сочувствие, за молодую безудержную фантазию, за преданность, за труды. За всё…
Снова слёзы в её глазах – будто отблески бриллиантов, сверкнувших, но, увы, не доставшихся никому. У Маши, как у всякой артистки, выработан безотказный рефлекс слезотечения – типа слюноотделения у собаки Павлова. Дала команду, повернула кран «вкл»: пошла солёная водичка. Дала команду – стоп, кран перекрыла.
– Я умею быть благодарной девочкой. Жаль, что обрела настоящих маленьких подруг только в конце жизни (артистично вздохнула, сообщнически подмигнула). Обрела – и тут же потеряла. Увы, я не могу перетащить вас за собой в новую жизнь.
Мы со Светкой смутились: такой дорогой подарок.
– Ах, да какое там, – кокетничала Маша. – Это сотая, тысячная доля от того, что я имею.
Маша разрешила нам посидеть в душистом розовом автомобильном салоне (так и хотелось добавить: интим-салоне), попрыгать на мягких, как пуфики, сиденьях. Век бы отсюда не вылезали.
– А как же автомобиль? – оглядываясь, забеспокоилась практичная Светка. – Вы упомянете его в завещании для детей? А дом?
– Дом не мой, я его арендовала. А машина… Может, нам немного скорректировать план? Якобы сигануть прямо в машине с обрыва в реку, а? Для достоверности. Пусть потом её найдут в реке, с открытой дверцей. Тю-тю, трупик уплыл.
Мы кинулись горячо разубеждать Машу. Зачем разбивать и топить такую дорогую вещь?! Для достоверности всё-таки лучше оставить её в дар больным детям. Пусть не драгоценности, так хоть машина спасёт чьи-то маленькие жизни.
Маша попросила нас присутствовать при спектакле «падение с обрыва». В принципе, она бы справилась и сама, но… Во избежание форс-мажорных обстоятельств, камеру может заесть, да мало ли чего.
Потом она тайно возвратится домой и грубо «взломает» тайник. Перепрячет драгоценности в супернадёжное место, известное ей одной. И в этот же день по поддельному паспорту улетит на Каймановы острова – чтобы вернуться уже не Машей Дубровской. Билет куплен.
А мы звоним на «112» по чужому мобильнику, сто лет назад утерянному каким-то растяпой и найденному Светкой, благодаря её детской привычке ходить, уткнувшись носом в землю и шаркая ногами.
Сообщаем о брошенной на обрыве дорогой камере. Некоторое время, до прибытия спасателей, караулим камеру от возможных бананчиков и писечек, любителей оставлять автограф на старом тополе. После чего быстренько смываемся. Наше дело сделано.
А на обрыве, как на заказ, будто сама природа потрудилась над декорациями. Солнце, облака, синее небо. Тёплый ветер чуть не сбивал с ног, трепал волосы. Наши коротенькие причёски шаловливо шевелились как стриженая газонная травка. Зато длинная Машина грива эффектно полоскалась на ветру, залепляла глаза, обвивала шею и грудь.
Маша заглянула в пропасть, боязливо ойкнула. Она тоже боялась высоты.
Она не догадывалась, что вчера ночью мы с Жеребцовой здесь были. Подсвечивая фонариками, долго копошились, готовили козырёк. Я страховала и травила Светку, майнила и вирила.
К её поясу крепился трос, другой его конец был привязан к тополю. Светка, повиснув над бездной, колдовала, пилила корни, поддёргивала, проверяя: не подточить ли ещё или достаточно. Бережно со всех сторон давила ногой на крошащийся выступ, осыпающийся сухими комочками глины.
И лишь когда убедилась, что козырёк с виду вполне прочен и надёжен, а на самом деле хлипко висит на честном слове и выдержит разве что полкило косметики на Машином лице, – я её вытащила.
Мы со Светкой всё продумали заранее. Пожелай Маша обойтись без нашей помощи – что ж. Мы и без её приглашения заранее проникли бы на обрыв. Светка присмотрела на тополе удобную широкую развилку, надёжно укрытую листвой. Сидишь как в полированном деревянном кресле, будто в партере. Вид сверху отличный.
После того как Маша признается на камеру, где находится тайник, её роль сыграна. Маша сделала своё дело, Маша может уходить: в обнимку с комом земли в глубокие быстрые воды.
Светка сотрёт всю трогательную чушь, которую наговорила на плёнку Маша, и заберёт камеру себе – аппаратура хорошая, японская, чего добру пропадать? Залезем в Машин пустой дом через лаз в заборе. Достанем драгоценности из тайника, местонахождение которого – это будет так мило с её стороны – Маша сообщит.
У Светки родной дядя ювелир, шустрый мужичок, у него повсюду связи. Это он нас устроил на телевидение сразу после учёбы, с троечными аттестатами. Он поможет с реализацией бриллиантов: за хороший процент, разумеется.
Думаю, и краснобокий белошинный автомобиль с удовольствием оприходует. В тех же автомастерских ушлые ребята разберут на запчасти, сотрут номера – вот такусенькой зацепки, самой крошечной, завалящей улички не оставят. Была машина – и нету, растворилась на просторах родины.
Мы не проживём вырученные деньги почём зря и абы как. Не выбросим на ветер, не сожжём в топке удовольствий: не-ет!
Мы уже всё продумали. Купим пару-тройку просторных квартир в центре города, отделаем по-королевски, сдадим толстосумам по королевской же цене. Станем дауншифтерами.
Забросим потёртые журналистские корочки куда подальше, сделаем ручкой родному телеканалу и Ариадне, и улетим на уютный тихоокеанский островок. И чтобы без этих шуточек, знаете: без землетрясений, вулканов, цунами, тайфунов и прочих природных катаклизм.
Если и будем строчить репортажи, то исключительно о райской жизни в бунгало, типа как в рекламе батончика «баунти».
Пляжный прокалённый песок: жёлтенький и мяконький, как маисовая мука высшего помола. Утомлённое солнце нежно с морем ми-ми-ми. Крокодилы, бегемоты и зелёный попугай. Ковыляющие мохноногие крабы с выпученными глазами на стебельках. Волосатые кокосовые орехи, которые ударом мачете будет ловко разбивать смуглый полуголый туземец и с поклоном протягивать двум белым госпожам (нам со Светкой) идеально половинчатые скорлупки с прохладным душистым кокосовым молоком.
Полыхающие в полнеба пожары апельсиновых островных закатов. Тропические звёзды, которые хочется потрогать пальцем: такими они кажутся крупными и тёплыми. Океанские волны: стеклянные, толстые, дутые – как будто в прибое бесконечно перекатывается туда-сюда гигантская зелёная бутылка, брызжа, шипя, покалывая и свежа лица пеной шампанского…
Мы боимся одного: что наши сердечки не вместят этого счастья и лопнут от счастья прямо в аэропорту у стойки регистрации билетов!
– Ну, начали!
Камеру мы устраиваем на куче веток и камней, вместо штатива. Маша становится на краю обрыва. Ветер рвёт из моих рук плакатик. Подхватывает и уносит обрывки Машиных слов, ей приходится перекрикивать ветер. Одновременно одной рукой она тщетно борется с волосами. Ах, какая мизансцена!
Наступает кульминация. Маша делает театральную паузу… Наши уши на макуше, как у сеттеров, делают стойку.
Тайник устроен в розовом домике для прислуги, под кроватью, под разным хламом. Там сучок в плинтусе – на самом деле это кнопка. Подавить её трижды. Копнуть на полштыка, лопата звякнет о кирпичи… Кирпичи осторожно вынуть…
