– Ты напился с радости или с горя?
– Я не напивался. На меня напал какой-то тип.
– Какой тип? – Она повернулась к нему.
– Я никогда его раньше не видел.
– И что ты сделал?
– Я убежал. – Канарак не отрывал глаз от дороги.
– Наконец-то поумнел на старости лет.
– Дело не в том… – Анри повернул голову и посмотрел на нее. – Я сидел в кафе «Стелла». На улице Сент-Антуан. Читал газету и пил кофе, перед тем как вернуться домой. И вдруг он ни с того ни с сего налетел на меня, повалил на пол и стал избивать. Официанты оттащили его, и я убежал.
– Почему он напал?
– Не знаю. – Канарак снова смотрел на дорогу. Ночь уступала свои права дню. Автоматически выключились уличные фонари. – Потом он преследовал меня. Шел до самого метро. Мне удалось ускользнуть, я сел в поезд, а он не успел. Я…
Агнес притормозила, пропуская человека с собакой, потом вновь нажала на газ.
– Что «ты»?
– В окно поезда я увидел, как его схватили полицейские.
– Он просто псих. И полиция иной раз тоже на что-то способна.
– Может, и нет.
Агнес повернулась к Анри. Он чего-то недоговаривает.
– В чем дело?
– Он был американец.
* * *
Пол Осборн вернулся в отель на авеню Клебер без десяти час. Через пятнадцать минут он уже сидел в своем номере и звонил в Лос-Анджелес. Его адвокат соединил Пола с другим адвокатом, а тот сказал, что перезвонит через некоторое время. В час двадцать зазвонил телефон. Звонили из Парижа. Человек по имени Жан Пакар.
Пять с половиной часов спустя Жан Пакар сидел напротив Пола в гостиной отеля. Для сорока двух лет Пакар находился в отличной форме. Коротко подстриженные волосы, свободного покроя костюм, подчеркивающий худощавость его фигуры. Галстука он не носил, воротник сорочки был расстегнут, возможно намеренно, чтобы обнажить неровный трехдюймовый шрам, пересекавший горло. Пакар когда-то служил в Иностранном легионе, потом был наемником в Анголе, Таиланде, Сальвадоре. Сейчас он работал на «Колб интернэшнл» – одном из самых крупных в мире сыскных агентств.
– Мы ничего не гарантируем, но делаем все от нас зависящее, так что клиенты обычно остаются довольны, – сказал Пакар с улыбкой, которая выглядела неожиданной на его лице.
Официант принес дымящийся кофе и небольшой поднос с круассанами и ушел. Жан Пакар ни к чему не притронулся. Глядя на Осборна в упор, он продолжал:
– Позвольте я объясню. – По-английски он говорил с сильным акцентом, но вполне понятно. – Все детективы «Колб интернэшнл» отбираются крайне тщательно и имеют безупречную репутацию. Однако мы являемся не служащими фирмы, а как бы независимыми агентами. Мы получаем задание в местном отделении фирмы и потом отчитываемся за произведенные расходы. Больше от нас ничего не требуется. Таким образом, мы целиком полагаемся на собственные силы, до тех пор пока не запросим поддержки. Конфиденциальность – наше священное правило. Детектив и клиент всегда общаются только один на один. Надеюсь, вы по достоинству оцените эту практику, учитывая нынешнее положение вещей, когда любую информацию можно купить за деньги.
Жан Пакар поднял руку и, подозвав официанта, заказал стакан воды. Потом обернулся к Осборну и стал объяснять дальше принципы работы своего сыскного агентства.
Когда расследование завершено, рассказывал он, все материалы – записи, фотографии, включая негативы, – передаются клиенту. Детектив составляет отчет о затраченном времени и расходах и сдает в местное отделение фирмы «Колб». А клиент оплачивает счет.
Принесли воду.
– Спасибо, – сказал Пакар. Он отпил, поставил стакан на стол и взглянул на Осборна. – Теперь вы знаете, насколько честно, деликатно и безупречно мы ведем дела.
Осборн улыбнулся. Ему нравилась не только подобная система ведения дел, но и манеры и поведение детектива. Полу нужен был человек, которому бы он доверял, а Жан Пакар казался именно таким человеком. Плохой детектив мог бы спугнуть того типа и в результате все испортить. Существовала еще одна проблема, к которой даже сейчас Осборн не знал, как подступиться. Однако то, что затем сказал Жан Пакар, разом решало ее.
– Я мог бы спросить, зачем вам понадобилось разыскивать этого человека, но вижу, что вы бы предпочли не отвечать.
– Это личное, – коротко ответил Осборн. Жан Пакар кивнул, приняв ответ как должное.
Следующие сорок минут Осборн излагал то немногое, что ему было известно. Кафе на улице Сент-Антуан. Время, когда увидел его. За каким столиком тот сидел. Что пил. Тот факт, что тип курит. Маршрут, по которому он шел, когда думал, что его уже не преследуют. Станция метро на бульваре Сен-Жермен, куда нырнул, когда понял, что за ним гонятся.
Закрыв глаза, Осборн описывал Анри Канарака. Таким, каким видел его здесь, в Париже, несколько часов назад, и таким, каким запомнил с того дня в Бостоне. Жан Пакар почти не перебивал, лишь изредка задавал вопрос или просил уточнить какую-то деталь. Он ничего не записывал, только слушал. В конце Осборн набросал на бланке отеля портрет Канарака. Глубоко посаженные глаза, квадратная челюсть, широкий шрам, протянувшийся зигзагом по скуле от левого глаза к верхней губе, уши, торчавшие почти под прямым углом. Рисунок получился неумелым, будто его рисовал десятилетний мальчик.
Пакар сложил рисунок пополам и положил в карман пиджака.
– Дня через два я с вами свяжусь, – сказал он. Потом, допив воду, встал и вышел.
Пол Осборн долго смотрел ему вслед. Он не мог разобраться в своих чувствах, не знал, что и думать. По невероятному стечению обстоятельств встреча в кафе, куда он случайно зашел выпить кофе, в городе, которого он совершенно не знал, перевернула всю его жизнь. Случилось то, чего (как он считал) никогда не могло случиться. Внезапно в нем зародилась надежда. Не только на возмездие, но и на освобождение от давних страшных мук, на которые его обрек убийца. Почти тридцать лет, с детских лет до зрелой поры, Пола терзали кошмары, превращая его жизнь в ад и обрекая на одиночество. Ужасное воспоминание возникало перед ним вновь и вновь. Мучение усугублялось сознанием собственной вины и ответственности за смерть отца – если бы он был бдительнее, если бы вовремя заметил нож, если бы заслонил собой отца, – одним словом, если бы он был действительно хорошим сыном… И это еще не все. Начиная с детства вплоть до сегодняшнего дня его преследовал – не помогли советы многочисленных психотерапевтов и психоаналитиков – еще более жестокий демон – парализующий, унизительный страх опять оказаться покинутым. Убийца своим ножом продемонстрировал ему, как легко и быстро можно лишиться любви. От этого страха Осборна не защитили ни годы, ни успешная профессиональная карьера.
Опыт прожитых лет подтверждал эту горькую истину: смерть матери, потом смерть тетки. Дальнейшее уже было делом его собственных рук – он терял друзей, терял любимых и сам был в этом виноват. Пол отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог изменить. Как только настоящая любовь или дружба была готова войти в его жизнь, в душе возникал непреодолимый страх утраты, порождавший болезненное недоверие, ревность, – это срабатывал инстинкт самосохранения. Он не оставлял шансов ни для любви, ни для радости, ни для веры.
И вот, тридцать лет спустя, корень всех его бед найден. Он находится здесь, в Париже. Не будет ни полиции, ни иска о выдаче преступника, ни суда. Найти негодяя, посмотреть ему в глаза и уничтожить. И пусть знает, кто и за что его убивает.
На следующий день после похорон отца мать забрала сына и переехала к своей старшей сестре, которая жила в маленьком домике на мысе Кейп-Код.
Мать звали Бекки. Пол так и не узнал, как было ее полное имя – Элизабет или Ребекка, не удосужился спросить. Бекки вышла за отца в двадцать лет, когда училась в школе медсестер.
Джордж Дэвид Осборн был красивым мужчиной, но держался всегда тихо и незаметно. Он вырос в Чикаго, учился в Бостоне, в Массачусетском технологическом институте. После окончания работал сначала в компании «Рэйтеон», потом в небольшой фирме «Микротэб», специализировавшейся на приборостроении. Пол знал, что отец занимался конструированием хирургических инструментов или чем-то в этом роде.
Дни после похорон запомнились ему как в тумане: спешные сборы, переезд из большого бостонского дома в захолустье. Почти сразу же мать начала пить. По вечерам она готовила ужин, но сама ничего не ела – только пила коктейль за коктейлем, язык у нее начинал заплетаться, потом она засыпала. Маленькому Полу становилось страшно, он уговаривал маму хоть что-нибудь съесть, но она не слушала, сердилась. Сердилась она все чаще и чаще – обычно из-за какой-нибудь ерунды, но в конце гнев непременно обрушивался на сына. Он был виноват, виноват в том, что не спас отца. Если бы отец был жив, все они находились бы сейчас дома, а не в этой дыре.
