– Домой, – сказал Егор, немного успокоившись, как всегда, когда она держала его за руку и смотрела ему в глаза. – И что там? Сидеть и бояться?
– Чего бояться?
– Всего! – снова выкрикнул он, отнимая руку и отворачиваясь. – Бояться своих мыслей, бояться телевизора, бояться завтрашнего дня… Я не могу так больше, понимаешь. Не могу!
– На нас смотрят, – сказала Жанна.
Егор не ответил. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя перед собой. Затем неловко поднялся:
– Пойдем, я провожу тебя до стоянки.
– Ты не поедешь со мной?
– Нет.
– Но… тебя ждать сегодня к ужину?
Жанна остановилась и с мольбой посмотрела на Егора.
Он через силу улыбнулся ей:
– Конечно. Конечно, ждать.
– Хорошо.
Жанна пошла дальше. Через минуту она села в машину и уехала. Егор остался один.
Постояв на месте и проводив взглядом машину Жанны, скоро затерявшуюся на шоссе, он огляделся и быстрым шагом направился в ближайший переулок. Казалось, у него появилась цель, благодаря которой на смену нерешительности пришла уверенность, столь необходимая ему сейчас, которая на время встряхнула его и придала сил. Однако же, идя, он по-прежнему старался глядеть мимо прохожих и поднимал взгляд повыше, скользя им по кронам деревьев, стенам домов и наливающемуся предвечерней синевой небу.
Но даже если бы он внимательно смотрел по сторонам, вряд ли он обратил бы внимание на идущего в полусотне шагов за ним коренастого лысого мужчину в кремовом костюме. Тот был так безличен, что даже голуби – и те не спешили уступить ему дорогу. И не отражайся он в витринах магазинов, можно было бы принять его за призрак, плывущий над теплым асфальтом.
Через полчаса Егор подошел к небольшому православному храму, белому, с золотыми куполами, стоящему в окружении исполинских тополей чуть в стороне от улицы. Двери, ведущие в храм, были уже заперты, но Егор обогнул храм и подошел к дверям жилой пристройки.
Чуть поколебавшись, он позвонил и принялся ждать, когда откроют дверь.
Ждать пришлось недолго. Через минуту после его звонка послышались тяжелые шаги, звякнул замок и дверь открылась.
На пороге стоял пожилой священник в серой поношенной рясе. Это был представительный человек, грузноватый, с покатыми широкими плечами, красным лицом и жидкой седой бородой. Глаза его глядели несколько насупленно из-под густых бровей, но это было скорее выражение постоянного и привычного внимания, нежели настороженности или боязни.
Увидев Егора, он улыбнулся ласковой улыбкой, вмиг преобразившей его лицо и придавшей ему что-то детское, и отшагнул назад.
– Давненько тебя не было, Егор. Проходи.
Егор вошел в дверь, остановился на пороге.
– Здравствуйте, отец Кирилл…
– Будь здоров и ты, – отозвался тот, закрывая дверь. – Ну, с чем пожаловал на этот раз?
– С тем же, – тихо сказал Егор.
– Ага.
Отец Кирилл пытливо посмотрел на него – и улыбка сошла с его лица.
– Пойдем-ка в дом. Думаю, ты не просто поздороваться со мной зашел.
– Если не прогоните…
– Когда это я тебя прогонял? – спросил священник. – Обычно ты сам все куда-то торопишься.
– На этот раз я никуда не тороплюсь.
– Ну, ну…
Они прошли в глубь пристройки и оказались в жилой комнате, скромно и мило обставленной и обихоженной. Единственным предметом роскоши, если можно так выразиться, была ваза с цветами, ромашками и ирисом, растущими здесь же, в церковном саду. Все остальное напоминало корабельный кубрик, с той только разницей, что на стене висело большое, в половину человеческого роста, распятие, и повсюду – на столе, на полках, в головах кровати – лежали церковные книги.
– А у вас все по-прежнему, – заметил Егор.
– Слава тебе, Господи, жаловаться не на что, – отозвался отец Кирилл. – Да ты садись, не стой.
– Спасибо, – сказал Егор, опускаясь в старенькое низкое кресло, покрытое расшитым шерстяным чехлом.
Он удивился, как хорошо помнит его тело особенности этого кресла; и он, как старого приятеля, погладил деревянную шишечку на ручке, отлакированную тысячами прикосновений, не одна сотня из которых принадлежала и ему.
– Чаю моего выпьешь? – спросил отец Кирилл.
Егор кивнул.
Пожилой священник принялся наливать чай, будто не замечая беспокойства гостя.
– Это с липой и смородиновым листом, – сказал он, подавая Егору кружку. – Очень хорошо потом спится после него. И освежает.
Он улыбнулся своей ласково-детской улыбкой и первым сделал несколько глотков, приглашая гостя последовать его примеру.
Егор отпил чая, не чувствуя вкуса, поставил кружку на стол. Затем через силу сделал еще пару глотков. И снова поставил кружку. Взглянул вопросительно на священника, не зная, можно ли начинать разговор или следует дождаться разрешения.
– Терпением душу смиряй, Егорий, – произнес отец Кирилл, улыбаясь. – Терпением и верой.
– Какой верой, отец Кирилл? – вырвалось у Егора.
– Как какой? – удивился священник. – Божьей.
Он слегка покачал головой, как будто недоумевая, что у взрослого, умного человека могут быть сомнения в таком простом деле.
Егор позавидовал ему. Дорого он дал бы, чтобы найти в своей жизни столь же твердую опору.
– Вера есть, – сказал он. – Но только…
– Что – только? – спросил отец Кирилл.
Его лицо снова приняло насупленное выражение, и он готов был ловить слова гостя со всем вниманием, дарованным ему его небесным отцом. Сколько знал отца Кирилла Егор – а их знакомство длилось уже лет десять, – он всегда помнил у него это выражение высочайшей концентрации, призванной к исполнению наилучшим образом своего долга пастыря и духовника.
– Не все ей подчиняется, – сказал Егор.
– Вот как? – поднял брови священник.
Он поставил кружку и откинулся на спинку кресла.
– И что же ей не подчиняется? – спросил он. – Твой талант сочинителя?
– Нет, – покачал головой Егор. – С этим, кажется, все в порядке. Даже чересчур.
– Как это? – еще выше поднял брови отец Кирилл.
Егор подумал, что напрасно он пришел. Если он сам в себе не может разобраться, то чем поможет ему этот старик, безусловно, преисполненный мудрости и знания жизни, но вряд ли имеющий представление о тех стихиях, которые не имеют отношения ни к религии, ни к мирской жизни и которые подвластны лишь уму таких людей, как профессор Никитин и ему подобные. Они все были точно изгоями в человеческом обществе, и Егор с тоской в сердце подумал, что теперь до конца дней своих ему придется вести жизнь отверженного, хочет он того или нет.
– Видите ли, отец Кирилл, я не совсем тот, за кого вы меня принимаете, – избегая взгляда пожилого священника и стыдясь этого, сказал Егор.
– Вот как, – не удивился отец Кирилл. – Ну что ж, мы все не совсем те, за кого нас принимают. Главное, чтобы мы сами знали, кто мы есть.
– В том-то и дело, что я сам этого не понимаю! – воскликнул Егор.
– Ну, расскажи, попробуем понять вместе. Если ты этого хочешь, конечно.
– Очень хочу, – пробормотал Егор.
– Тогда слушаю тебя.
Егор посмотрел в его сосредоточенное, окрашенное красивой стариковской печалью лицо – и решился. Все равно кто-то должен узнать. Почему не этот старик, который имеет право на оказание ему помощи как в силу своего возраста, так и в силу своей профессии? Когда-то Егор, начинающий литератор, бездомный, нищий, одинокий в большом неприютном городе, нашел в лице отца Кирилла единственного человека, выслушавшего его и давшего возможность поверить в себя и утвердиться в своем призвании. И после, когда Егора ноги сами приносили в этот храм, отец Кирилл всегда находил время, чтобы выслушать его, успокоить и примирить с собой и с действительностью. Потом-то к Егору пришла настоящая, большая слава, и он забыл о старом священнике, лишь изредка чувствуя неудобство из-за кратких угрызений совести. Но, как обычно, он легко находил себе оправдание, и дорога в храм была на добрых лет пять забыта. И вот теперь, когда он был растерян еще больше, чем в молодые годы, когда он не знал, что ему делать и как справиться с тяжелейшей, грозящей раздавить его ношей, он снова пришел сюда. И снова дверь перед ним открылась, и старый его друг снова готов был сочувственно внимать его словам.
Немного помолчав, Егор собрался с мыслями и приступил к рассказу.
– Только хочу вас предупредить, – сказал он, – что я сам узнал обо всем лишь три месяца назад.
Отец Кирилл кивнул, давая понять, что верит ему и ни одно произнесенное им слово не будет подвергнуто сомнению или, паче того, осуждению.
Следующие полчаса говорил один Егор. Священник выражал свое участие в разговоре только короткими кивками, когда Егор взглядывал на него особенно горячо или когда хотел дать понять, что догадывается, о чем идет речь, а так сидел без движения и без звука. Если он и был удивлен, то не подавал виду. Это лишь придало Егору бодрости, и он выложил все без утайки, сожалея лишь о том, почему не пришел раньше и не доверился тому, кому доверялся на протяжении стольких лет и кто ни разу не подвел его ожиданий.
