- В вашей стране, наверное, очень холодно. Поэтому вы такие белые…
Слово «белые» прозвучало с оттенком зависти и меланхолии, и взгляд ее невольно задержался чуть дольше на моей руке, открытой для обозрения, поскольку я был в рабочей блузе с короткими рукавами. Мне было странно и приятно уловить эту зависть, но поддержать разговор не удалось, Майтрейи допила свой чай, слушая в молчании нашу с инженером беседу и отделываясь кивком, когда я обращался к ней.
Она почти никогда не участвовала в общем разговоре. Я встречал ее в коридоре, я слышал ее пение, я знал, что добрую половину дня она проводит, запершись в своей комнате или на террасе, она была как бы совсем рядом и в то же время за семью печатями, и это не давало мне покоя. Впрочем, мне казалось, что я сам под постоянным надзором - не думаю, что меня в чем-то подозревали, скорее заботились, как бы мне получше угодить в моем новом жилище. Оставаясь один и посмеиваясь надо всем, что казалось мне диким и непонятным, я каждый час получал то пирожные и фрукты, то чай с молоком, то тщательно очищенные кокосовые орехи. Все это приносил один и тот же слуга, голый по пояс, с волосатой грудью, единственный, с кем я мог перемолвиться словом на хинди. Он садился, скрестив ноги, у двери и, с жадностью разглядывая мои вещи и меня самого, медлил уходить и сыпал вопросами: удобна ли моя постель, хорошо ли защищает от москитов полог, люблю ли я сырое молоко, есть ли у меня братья и сестры, скучаю ли я по родине, и я знал, что наверху его ждет госпожа Сен с целым штатом кумушек (я их не различал) и он слово в слово повторит им то, что выведает.
Майтрейи держала себя, как мне казалось, очень высокомерно. Часто я застигал на ее губах чуть ли не саркастическую усмешку. Она всегда вставала из-за стола раньше других, чтобы пожевать бетель, и из соседней комнаты тут же раздавался ее смех и бенгальская речь. За общим столом она никогда не обращалась ко мне, а если я встречал ее одну, то сам не осмеливался начать разговор. Я боялся по неведению преступить какое-нибудь местное правило хорошего тона и поэтому часто делал вид, что просто ее не замечаю, и скрывался за своей дверью. Я задавал себе вопрос, что она думает обо мне, что за душу скрывает это изменчивое лицо (в иные дни она дурнела, в иные я не мог отвести от нее глаз, так она была хороша), глупа ли она, как все девушки, или первобытно проста, в соответствии с моими представлениями об индианках. Чтобы отвлечься от этих бесплодных мыслей, я вытряхивал пепел из трубки и возвращался к чтению. Библиотека инженера занимала две комнаты на первом этаже, и каждый день я брал оттуда и уносил к себе новые книги.
Однажды - прошло около месяца с тех пор, как я поселился в Бхованипоре,- я встретил Майтрейи на веранде. Я приветствовал ее, почти машинально соединив ладони у лба, почему-то я счел неуместным приподнять свою каскетку. (Думал, что оскорблю ее не принятым в их народе приветствием, или, может быть, хотел завоевать ее доверие?)
- Кто вас научил здороваться по-нашему? - спросила она, улыбнувшись с неожиданным дружелюбием.
- Вы,- ответил я, вспомнив плачевную встречу наших машин.
Она молча взглянула на меня, лицо ее исказилось страхом, губы задрожали, и она выбежала в коридор. Я пошел к себе, совершенно сбитый с толку, решив поговорить с инженером, посвятить его в мои затруднения и попросить совета.
Несколько дней спустя, когда я, вернувшись из конторы, валялся на кровати, усталый, без единой мысли в голове, Майтрейи постучала в мою дверь.
- Скажите мне, пожалуйста, когда должен приехать отец? - спросила она, в смущении переминаясь на пороге.
Я ошалело вскочил, по-прежнему не зная, как держать себя с этой девушкой, и ответил на ее вопрос гораздо многословнее, чем требовалось, не смея к тому же предложить ей войти и присесть.
Меня мама послала,- робко объяснила она, но глаза ее смотрели прямо в мои глаза.- Вам у нас скучно, и вы поэтому все время сидите взаперти. Мама говорит, что, если вы будете работать после заката, вы заболеете.
- А что же мне еще делать после заката? - поинтересовался я.
- Если хотите, можете поразговаривать со мной… Или погулять. Навестить друзей.
- У меня больше нет друзей,- признался я честно.- Мне не к кому пойти. А гулять я гуляю достаточно, когда иду с работы.
- Вам было веселее там, на Уэллсли-стрит,- сказала она с улыбкой. И, словно что-то вспомнив, повернулась и пошла на веранду.- Пойду посмотрю, нет ли писем.
Я остался ждать ее, прислонясь к косяку. Она напевала на свой манер, без мелодии, как обычно по вечерам, перед сном. Я знал, что наверху, окнами на пустынную улочку, располагается ее комната с балконом, густо заросшим красной глицинией. Мне слышно было, как она поет или отчитывает младшую сестру, как выходит на балкон - оттуда доносился короткий возглас вспугнутой птицы, когда она отвечала на чей-то зов снизу: «Giacи!»
Она вернулась с веером писем и остановилась передо мной, пытаясь завязать ключик в край своего сари.
- Почтовый ящик доверен мне,- с гордостью сказала она и добавила, погрустнев, разглядывая надписи на конвертах: - Только мне никто не пишет.
- А кто вам должен писать?
- Люди. Зачем же почта, как не затем, чтобы получать письма от людей, которых не видишь?
Я смотрел на нее, не понимая. Она тоже задумалась, прикрыв веки, испуганная чем-то.
- Мне показалось, я сделала грамматическую ошибку,- объяснила она свое волнение.
- Никакой ошибки.
- Тогда почему вы на меня так посмотрели?
- Я не очень хорошо вас понял. Как это вы ждете писем от незнакомых людей?
- Так не может быть, да? Вот и отец говорит то же самое. Отец говорит, что вы очень умный, это правда?
- Я глупо улыбнулся, попытался сострить, а она предложила: Хотите посмотреть террасу?
Я с радостью согласился, я уже давно мечтал попасть на крышу дома, вволю наглядеться на небо, на купы кокосовых пальм, на сад, увидеть сверху весь этот квартал - сплошные виллы и парки, где я поначалу пропадал целыми днями.
- Я могу пойти прямо так, как есть?
Теперь она смотрела, не понимая. Я объяснил:
- Без воротничка, без пиджака, в теннисках на босу ногу.
Она смотрела все так же. Потом вдруг спросила со жгучим любопытством:
- У вас как ходят на террасу?
- У нас нет террас.
- Что, совсем?
- Совсем.
- Как это, должно быть, грустно. А солнце, где же вы тогда видите солнце?
- На улице, в поле, где придется.
Она на минуту задумалась.
- Поэтому вы белые. Это очень красиво. Я бы тоже хотела быть белой, но это невозможно, правда?
- Не знаю, но похоже, что так. Разве что пудриться.
Она сделала презрительную мину.
- Пудра смывается. Вы пудрились, когда были маленьким?
- Нет, у нас никто не пудрится, когда маленький.
Она просияла.
- Кто пудрится, тот заболевает. И Толстой так говорит.
Я посмотрел на нее, наверное, совсем ошалело, потому что она тут же приняла очень серьезный вид.
- Граф Луи (она произнесла Lew по-английски) Толстой, великий русский писатель, вы не знаете? Он очень красиво пишет; и потом, он был очень богатый, но под старость все оставил и ушел в лес, совсем как индиец…
Тут она вспомнила про свое намерение повести меня на террасу. Мы стали подниматься по лестнице, мимо женских комнат, я - в смущении, она - пытаясь говорить нарочито громко. (Для мамы, как она призналась мне позже, показать, что она меня «развлекает»: госпожа Сен ночи не спала, терзаясь, что я остался без «развлечений», то есть без патефона и без друзей.) Наверху было потрясающе. Я бы никогда не подумал, что мир выглядит совсем по-иному, если смотреть с крыши, так тиха отсюда была наша цитадель, так зелен квартал. Я каждый день проходил под деревьями Бхованипора, но не представлял, что их такое множество. Я перегнулся за парапет и стал смотреть вниз, во двор. Вспомнил день, когда увидел, как Майтрейи катается от смеха по крыльцу. Кажется, с тех пор прошли годы. Годы прошли и с тех пор, как Майтрейи боязливо встала в дверях моей комнаты с вопросом: «Скажите, пожалуйста, когда должен приехать отец?»… Я по-прежнему не понимал ее. Теперь она казалась мне ребенком, дикаркой. Меня очаровывали ее речи, этот наив, эта скачущая логика мысли, и еще долгое время спустя я искренне считал, что превосхожу ее по развитию.
- Моя сестра не очень хорошо говорит по-английски,- сказала она, подводя ко мне за руку Чабу.- Но все понимает. Она просит вас рассказать ей сказку… Я тоже люблю сказки.
На меня снова нашло оцепенение, я стоял перед этими двумя девочками, которые держались за руки, под вечереющим небом, какого я никогда прежде не видел, со странным ощущением сна, мгновенной смены декораций. Как будто кто-то внезапно поднял занавес. Или перемена была во мне?
- Я давно не читал сказок,- ответил я после довольно долгой паузы.- Но даже не в этом дело: из меня плохой рассказчик. Нужен особый дар, чтобы рассказывать сказки. Это не каждый умеет.
