Стояла глубокая ночь. Спать было невозможно. Они сидели рядком, прижавшись друг к дружке, как три горошины в стручке. Чуть ли не силой, но ему удалось загнать Огастина в палатку. Они опирались спинами о скалу. Ноги все трое засунули в спальный мешок.
Тело Анди осталось на нижней платформе. С тем же успехом она могла лежать у них на коленях. Они были одержимы ею. Все трое.
После того как Льюис и носилки ускользнули у него из-под самого носа, Хью полез дальше. Ему удалось выбраться из-под крыши, выйти на вертикальную стену и добраться до трещины, уходившей почти прямо вверх. Синий туман, конечно же, не позволил разглядеть, что там дальше. Но если Кэсс видела вершину, как уверяет Кьюба, значит, это был тот самый путь, который им требовался.
Он кричал до хрипоты, но тщетно. К тому времени, когда он выполз из-под крыши, спасательная команда, конечно же, давно ушла. Они пришли лишь для того, чтобы забрать Льюиса и свое оборудование, воспользовавшись спокойным днем, который, как опасался Хью, представлял собой лишь перерыв между бурями. Он начинал все больше и больше верить Кьюбе. На них шла охота. Пропасть стремилась заполучить их себе.
Оказавшись на Большой стене, вырвавшись из Глаза, пусть даже всего на несколько минут, Хью успел избавиться от владевшего им чувства порабощения. Он понял, что освободился или почти освободился. Теперь, вернувшись в общество двух сломленных душ, он ощутил, насколько смертоносна эта ниша в черном камне. Пока они сидели, привязанные к скале, обитавшие здесь незримые стервятники пытались растерзать их.
— Я прошел на сто футов вверх, — в десятый раз рассказывал он, — провесил веревку. Дальше идет трещина. До самой вершины. Отличная трещина. Большая. Без труда можно держаться пальцами. А кое-где и кулаками. Кьюба, ты сможешь подняться по ней даже с закрытыми глазами.
— И все же я не уверен, — в очередной раз ответил Огастин. Он сидел, скорчившись, по другую сторону от Кьюбы, которую они устроили посередине. Возможно, нынешний ночлег напоминал ему ледяную пещеру на Серро-Торре. Всю ночь он оставался мрачным и подавленным. Он уже знал, что ему придется лишиться части обеих ступней. — Они же знают, что мы здесь.
— После вчерашней молнии они, скорее всего, считают нас погибшими, — сказал Хью.
— Рано или поздно они должны вернуться за нами.
— В этом вся проблема, — наставительно произнес Хью. — Рано? Или все-таки поздно? Вам необходимо как можно скорее попасть в больницу. А завтра вам предстоит всего лишь легкая прогулка по веревке.
— Но мы можем и подождать.
— Вы уверены? Посудите сами. У нас нет ни крошки пищи. Вода тоже кончилась.
Пока он пробивался на стену, а Огастин страховал его, Кьюба расправилась со всеми запасами. Теперь, вероятно, она находилась в самой лучшей форме из всех троих.
— Они вернутся, — сказал Огастин.
— А как быть с Анди?
Глаза Огастина вспыхнули, как две круглые желтые луны.
— Я знаю, как с ней быть, — заявил он.
Эти слова не внушали ничего хорошего.
— И что же?
— Думаю, что мне нужно остаться.
— И что дальше?
— Просто остаться. С нею. Пока смерть не соединит нас.
— Ерунда, — возразил Хью.
— Я серьезно, — сказал Огастин. — Идите без меня. Этот выход — только для вас.
Огастин был необходим Хью для завтрашнего броска на вершину. Им требовалось преодолеть еще пятьсот футов, а Огастин, даже снедаемый горем и истерзанный чувством вины, был все же нормальнее, чем Кьюба.
— Это стена Анди, — сказал ему Хью. — Вы не имеете права позволить ее усилиям пропасть впустую.
— Она хочет, чтобы я остался.
— А как же возрождение? — серьезно спросил Хью.
— Что-что?
— Да ведь это самое главное. Вы обладаете необходимой силой. Подумайте об этом. Вы сможете превратить смерть в жизнь. Имея вас вместо крыльев, она сможет закончить восхождение. Вы в состоянии сделать ее бессмертной.
Огастин промолчал.
Хью держал фонарь включенным, хотя батарейки заметно садились. Это противоречило его обычному принципу умеренности во всем, но слишком уж густа была темнота этой ночью. Они сидели в палатке, как в световом пузыре.
— Не обманывай нас, Хью, — сказала сидевшая между ними Кьюба. Ее волосы свисали сальными прядями. — И не обманывайся сам.
— До вершины рукой подать, — повторил он.
Каждое сокращение сердца отзывалось в его голове ударом молота. Вены на шее вздулись так, что походили на натянутые веревки. Щеки подергивались. Язык отвердел, как кусок резины, и, чтобы говорить членораздельно, приходилось делать нешуточные усилия. Даже четко думать и то было трудно. Ему уже приходилось оказываться в подобном состоянии, но этого никогда не случалось на высоте менее двадцати тысяч футов.
Он чувствовал, что может в любое мгновение взорваться. Каждый вдох и выдох давались с трудом. Все ясно и понятно — горная болезнь. Но чтобы такое случилось на Эль-Кэпе?! Возможно, этот атмосферный фронт приволок сюда участок особенно пониженного давления. Хотя его спутники вроде бы не испытывали ничего подобного. Только он, старик.
Ему очень хотелось свернуться в клубок и прижать голову к коленям. Но он должен был поддерживать их. Их нужно было держать в тонусе, чтобы до них не добралась ночь.
— Стена Троянок, — сказал он. — Ведь она твоя, Кьюба. Тебе осталось только пересечь финишную черту.
Вообще-то их положение можно было счесть почти безнадежным. Ступни Огастина сделались мертвенно-белыми. Кьюба снова засела в паутину из принайтовленных к якорю веревок. Мигрень Хью достигла такой силы, что ему было трудно открыть глаза. Они угодили в западню.
Но они могли из нее сбежать. Помогая друг другу, они могли обмануть пропасть. Огастин мог выбраться сам и даже вытащить труп своей возлюбленной. Кьюба могла стать живой легендой. Хью мог вернуться в пустыню, где было его настоящее место.
— Ничего не выйдет, — сказала Кьюба.
Ее дурные пророчества и сконцентрировавшийся в них фатализм не на шутку тревожили Хью. Он поднял обмотанный пластырем кулак.
— Я держался вот этой рукой за трещину. И почувствовал в ней вершину.
— Отсюда не убежишь, — стояла на своем Кьюба.
— Здесь случились ужасные вещи, — сказал Хью.
— Я говорю не о том, что случилось здесь.
Огастина передернуло.
— Это вам не дом с привидениями, — резко заявил Хью. — Завтра мы уйдем отсюда, закроем за собой дверь, и с нами ничего не случится.
Она посмотрела на него, как на редкостного жука.
— В таком случае чего же ты так боишься?
Он действительно боялся. Но не мог сознаться в этом.
— Я не боюсь. Мертвые не смогут ничего сделать нам. Вам нужно перестать относиться к ним как к принесенным в жертву. Мы уцелели. Мы свободны от всего этого.
— Как в пустыне?
Он попытался вспомнить, говорил он ей что-нибудь о пустыне или нет. Голова раскалывалась. Возможно, и говорил. А может быть, растрепал Огастин.
— Да, — сказал Хью.
Она повернулась к Огастину.
— Ты уцелел. Вот и скажи нам: из этого есть свободный выход?
Огастин молчал, погрузившись в себя.
— Ничего не проходит без последствий, — сказала она. — В этом-то все и дело.
Огастин застонал.
— Я знаю.
— Ты не просто бросил слабых.
— Я знаю.
— Оставь его, — сказал Хью. Она вела себя поистине безжалостно. — Прости. Забудь.
— Яблоки и апельсины, — бросила Кьюба.
— Что?
— Простить. И забыть. Это не одно и то же.
— Но чего же все-таки ты от него хочешь? — спросил Хью. — Постарайся похоронить прошлое. Мы все теперь в одной лодке.
— Да? — спросила она.
Огастин мог сам оказаться ее жертвой, но с ним этого не случилось. А теперь она помнила лишь о том, что он предал ее.
— Тебе решать, — сказал Хью.
Никто не мог заставить ее вылезти отсюда, а у них с Огастином не хватило бы сил вытаскивать два тела — одно живое и одно мертвое.
Так что все сводилось к одному вопросу. Огастину он мог доверять даже в его нынешнем болезненном состоянии. Кьюба же была совершенно непредсказуема. Так что нужно было решить, осмелится ли он пойти в одной связке с этой женщиной.
— Ты с нами, Кьюба?
— Я могу доверять тебе, Хью?
Он поднял фонарь и направил свет себе в лицо, чтобы ей было видно.
— Я тебя не брошу, — сказал он.
Хотя он мог это сделать и уйти, не оглядываясь. Если она откажется идти, у него не останется иного выбора.
— Пообещай, — потребовала она.
— Как на кресте!
Легкий ветерок колыхал стенки палатки. Иней искрился на свету. Он образовался от их дыхания — их собственные слова замерзали на лету и возвращались к ним, оседая на нейлоне. На лицах они тоже оседали и стекали, как пот у страдающих лихорадкой.
— Ваши глаза, — сказал Огастин.
