— Ив Девор.
— Осталось минут десять, — сказала Ханна. — Может «скорая» доехать сюда за десять минут?
— Вряд ли.
Каспер уже нашел Ива Девора. Красивый мужчина. Француз на все сто процентов, как багет.
— Ему пятьдесят. Я не знаю, есть ли у него дети. И фигурирует ли он в базах французской полиции.
Они оба смотрели на экран телевизора: переполох, хаос, люди, демонстранты, машины «скорой помощи», охранники и полицейские.
Ханна ответила на телефонный звонок:
— Нильс?
— Я заблудился, — сказал он, запыхавшись.
— Где ты? Прочти какую-нибудь табличку, которую видишь перед собой.
— Отделение ортопедической хирургии, 2162.
Ханна взглянула на Тора.
— Как быстрее всего попасть из отделения 2162 в кардиологию?
— Скажите ему, чтобы он нашел ближайший лифт.
— Нильс, ты слышал? Сейчас 15.33, у тебя остается ровно пятнадцать минут.
— Ханна?
— Да, Нильс?
— Ничего не выйдет. У нас ничего не получится.
Ханна неуверенно молчала, глядя на экран. Скорая еще не выехала из «Белла-Центра», к ней как раз подносили Ива Девора на носилках. Ханна подумала, стоит ли рассказывать Нильсу о потерявшем сознание участнике переговоров.
Ханна наконец заговорила, но ее уверенный прежде голос охрип.
— Нильс, то, что ты делаешь… это так прекрасно. Голос дрогнул на последнем слове — слове «прекрасно». Рыдания застряли где-то неглубоко.
— Это все слишком далеко зашло, Ханна. Больше всего на свете мне хочется сдаться.
— Ну нет, Нильс. Ты просто пытаешься найти хорошего человека. Одного-единственного хорошего человека.
— Да, но все, что я нахожу, — это ошибки хороших людей. И так было с самого начала: я ищу хорошее, а нахожу только… плохое. Изъяны. Недостатки.
Она слушала дыхание Нильса в телефонной трубке, следя за экраном телевизора. В животе разливалось какое-то неприятное предчувствие, больше всего похожее на то, что она испытала, когда они с Густавом однажды попали в аварию. За рулем была она, Густав всегда предпочитал такое распределение ролей: она ведет, а он командует: «Ханна, следи за скоростью. Ханна, готовься к повороту». В тот день они ссорились, как и несчетное число раз прежде, и когда Ханне нужно было сворачивать с шоссе, она недостаточно сбросила скорость. В результате их вынесло далеко в поле, дорогая машина Густава, «Вольво», была в грязи по самую крышу. И вот тот момент, непосредственно перед тем, как их занесло и выбросило в поле, секунда до того, как все случилось, та самая секунда, когда ты понимаешь, что это ничем хорошим не кончится… короче говоря, сейчас Ханна чувствовала себя точно так же, как тогда.
— Ханна? — спросил Нильс в трубке.
— Да.
— Кого это сюда везет «скорая»?
— Это мы как раз сейчас выясняем. Ты готов продолжать?
— Да.
— Тебе нужно отделение 2142. Клиника кардиологии. Поуль Шпрекельсен.
Нильс нажал на отбой.
Каспер поднял взгляд от монитора.
— Я сейчас приступаю к пациентам.
Она кивнула Касперу — какой же он неутомимый, — продолжая следить за «скорой» по телевизору. Машина выехала на шоссе и мчалась по направлению к Королевской больнице, эскорт из полицейских автомобилей прокладывал ей дорогу.
Телефон зазвонил снова.
— Нильс?
— Ты должна мне помочь. Я не уверен, что я один могу успеть. Ты сейчас находишься ближе, чем я.
Он говорил, запыхавшись, может быть, плакал?
— Хорошо, Нильс.
— Грю… это она. Я так думаю. Внизу, в операционных.
— Хорошо, Нильс. Я сейчас спущусь.
— Беги.
Ханна положила трубку.
— Я пойду помогу Нильсу.
— Позвонить вам, если я найду кандидатов среди пациентов? — спросил Каспер.
Ханна выглянула в окно. На виду уже оставалась только самая верхушка солнечного серпа.
— Нет. Мы больше не успеем.
Санта-Кроче, Венеция
Официальная Венеция стала магазином, открытым двадцать четыре часа в сутки круглый год. Сюда съезжаются принцессы, шейхи, политики и знаменитости из Италии и со всего мира. Они прибывают сплошным потоком, так что львиная доля усилий и времени полиции уходит на то, чтобы доставить гостей из отеля на площадь Сан-Марко и вернуть обратно. Томмасо уже и не помнил, откуда была последняя принцесса, которую он вез по Большому каналу, пока туристы стояли на мосту Риальто и махали им руками. В такие моменты Венеция мало отличалась от Диснейленда — разве что в ней было больше изысканности и вкусно кормили. Как хорошо, что сегодня вечером ему не нужно никого встречать, а можно будет пойти поиграть в футбол — если ему станет хоть немного лучше, конечно. Стадион находится аж у Арсенала, возле новостроек и верфи, где ничто не напоминает Диснейленд: здесь вечно грязное искусственное покрытие, гнилая вонь от лагуны, резкий свет прожекторов и стоящие вокруг глухой стеной социальные дома.
Томмасо знал, что ему следовало бы лежать в постели, однако шел к вокзалу. На этот раз, правда, в резиновых сапогах. Ну и встречу лагуна подготовила министру юстиции! В том, что сам министр не может быть следующей жертвой, Томмасо нисколько не сомневался. Министр юстиции, Анджелино Альфано, был просто лакеем Берлускони. Коррумпированный бывший секретарь премьер-министра получил этот пост только затем, чтобы сплести сеть непонятных законов, которые спасли бы Берлускони от тюрьмы.
Томмасо перешел через мост делле Гулье к вокзалу. Продавцы давно свернули торговлю, на улицах не было ни души. Все туристы сидели с мокрыми ногами по своим гостиничным номерам и внимательно изучали страховки, чтобы понять, является ли наводнение поводом требовать деньги назад.
Наконец он увидел впереди вокзал. Санта Лючия. Невероятно широкая лестница — орлиные крылья и прямые линии, следы того времени, которое так нравилось отцу Томмасо. Прошлое, которое всегда наготове и ждет, чтобы ворваться в настоящее. На ступеньках стояли военные полицейские — карабинеры. Один из них остановил Томмасо.
— Я из полиции, — сказал Томмасо.
— Удостоверение?
Томмасо стал было рыться в карманах, но вспомнил, что сдал удостоверение. Плохо его дело.
— Не могу найти.
— Тогда жди, — ответил карабинер. — Через десять минут все пройдут.
Проклятая военная полиция! Обычные полицейские терпеть не могли карабинеров, их сияющие мундиры и тщательно отполированные сапоги. Томмасо пошел к заднему входу. Дорога вдоль церкви вела к неохраняемому складу, Томмасо остановился здесь на мгновение. Услышал, как поезд извещает о своем прибытии на станцию громким гудком. Времени оставалось в обрез. На вокзале вот-вот будет совершено убийство — если только он не успеет этому помешать.
Королевская больница, 15.37
Ханна не стала бежать, как призывал Нильс, хотя до сих пор чувствовала во рту привкус скорой смерти.
— Простите, — сказала она, останавливая случайного встречного, — где здесь операционные?
— Вам нужно спуститься этажом ниже — и это в противоположной части здания, — ответил санитар, придерживая для нее дверь.
— Спасибо.
Она зашла в лифт вместе с санитаром и попыталась улыбнуться пациенту, лежавшему на кровати, но улыбки, кажется, не вышло. Да и чему тут улыбаться Ханна знала, что закономерность работает, что вероятность того, что ее расчеты ошибочны, составляет один из нескольких миллионов. Тридцать четыре пары координат, расположенные с такой точностью, никак нельзя списать на случайность.
— Вам нужно выйти здесь, — объяснил санитар, и идти в обратном направлении.
— Спасибо.
Ханна затрусила по коридору, но ускоренный пульс только подкармливал компьютер у нее в голове: тридцать четыре убийства, нанесенные на карту с такой божественной точностью. Не хватало двух, Ханна была в этом уверена — как и в том, что они ничего не смогут поделать. Закономерность хочет оставаться закономерностью, целостной системой, и когда они пытаются ей противодействовать, то как будто бы борются против того, что дважды два — это четыре. Или против того, что их с Густавом машина закономерно вылетела тогда в поле. Воюют против законов природы и установленного порядка.
15.39
Нильс завернул за угол. Он спешил на звуки Третьей симфонии. Операционные находились на отшибе, но больничная аура чистоты и стерильности достигала и этих дальних пределов. Пока он мчался к операционным, в голове у него мелькали портреты людей, с которыми он познакомился за последние два дня: Амундсен из Амнистии, все те жизни, которые он спас, и одна, которую собирался загубить: жизнь его жены. Нильс вспомнил, как поздоровался с ней в коридоре, ее невинное лицо и ясные веселые глаза. У нее не было никаких подозрений, полное доверие и преданность мужу. А Розенберг? Хорошо ли жертвовать одним, чтобы спасти двенадцать других? Розенберг знал ответ на этот вопрос, знал, что поступил неправильно. И все-таки Нильсу он нравился. Ему не нравился только Торвальдсен, очень уж тот был уверен в собственной праведности. И слишком уж он портит жизнь своим сотрудникам.
