Они прибыли на стоянку, расположенную рядом с «Красной площадью», и проехали вдоль всего ряда машин. Красной «Бронко» не было. В секс-клуб направлялась шумная толпа бизнесменов.
— Эти из любопытства, — заметил Петер. — Штутгартцы. Отведают пивка и поедут домой довольствоваться своими женами.
Проезжая, он бросил в их сторону кусочек щебня.
Вернувшись на шоссе, Петер стал спокойнее, вроде бы принял какое-то решение. Аркадий тоже расслабился, скорее под действием скорости.
По мере приближения город разрастался, но не с быстротой пожара, а, скорее, как продолжение поля битвы «ночных бабочек».
Красная «Бронко» стояла перед квартирой Бенца. В окнах темно. Они дважды проехали мимо, припарковались у соседнего квартала и вернулись пешком.
Петер остановился в тени дерева, а Аркадий поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка в квартиру. По домофону не ответили. Наверху не засветилось ни одно окно.
Подошел Петер.
— Нет его.
— А машина здесь.
— Возможно, пошел прогуляться.
— В полночь?
— Он «осси», — сказал Петер. — Сколько у него может быть машин? Ренко, давайте станем детективами и поглядим, что из этого получится.
Он передал Аркадию фонарь, подвел его к «Бронко» и открыл щипчики складного ножа. Хром переднего бампера был цел, но в его резиновой прокладке в свете фонаря сверкали искорки. Петер присел на корточки и выковырнул из резины что-то вроде стеклянных иголочек.
— Обычно «Траби» почти невозможно бывает восстановить. Это происходит отчасти потому, что его корпус из стеклопластика распадается на такие вот острые осколки, — он положил извлеченные из резины кусочки в бумажный конверт. — С «Траби» всегда тяжело управляться, независимо от того, исправен он или вдребезги разбит.
Петер передал по радио номер «Бронко». Пока ждали ответа, он вытряхнул из конверта осколки в пепельницу и поднес к ним зажигалку. Они загорелись и мгновенно вспыхнули. Вместе с бурым дымом в воздух поднялись тонкие ниточки сажи, и машину наполнил знакомый ядовитый запах.
— Да, это был «Траби», — Петер задул пламя. — Хотя ничего не докажешь. От принадлежавшей Томми машины не осталось ничего, что можно было бы сравнить с этими осколками. Однако адвокату все же придется признать, что «Бронко» во что-то врезался.
Радио быстро заговорило по-немецки. Петер написал на листке название фирмы — «Фантази Турз» — и адрес Бориса Бенца.
Аркадий подсказал:
— Спросите, сколько машин зарегистрировано на имя «Фантази».
Петер спросил, потом записал на листке цифру 18, а рядом дал наименования: «Пасфайндер», «Навахос», «Чироки», «Трупер», «Ровер».
Он положил трубку на место.
— Вы говорили, что никогда не видели Бенца.
— Я говорил, что Томми встречался с Бенцем.
— Вы говорили, что вы с Томми были на шоссе, потому что разыскивали Бенца. Сначала вы поехали в секс-клуб.
— Томми видел его там год назад.
— С кем он был связан? Каким образом они встречались?
Аркадию удалось утаить от Петера имя Макса, потому что от Макса был всего один шаг до Ирины. «Было бы ужасно, — подумал он, — если бы все мои усилия завершились лишь тем, что она оказалась бы втянутой в расследование Петера».
— Зачем им понадобилось встречаться? — спросил Петер. — Что, Томми хотел поговорить с Бенцем о войне?
— Уверен, Томми говорил ему об этом. Он расспрашивал людей, потому что писал книгу о войне и был одержим этой работой. Его квартира похожа на военный музей.
— Я там был.
— И что вы думаете на этот счет?
Глаза Петера выражали готовность к действию, словно он по радио подзарядился энергией. Он достал из куртки ключ.
— Думаю, нам следует еще раз посетить этот музей.
Две стены комнаты были разрисованы свастиками. Третью целиком закрывала карта вермахта. На полках красовалась собранная коллекция противогазов, жестяных моделей танков, колпак от колеса автомашины Гитлера, разные боеприпасы, ортопедический ботинок Геббельса. Часы в виде орла, стрелки которых показывали двенадцать.
Петер сказал:
— Я уже был здесь. Вошел и вышел. Обычно мы не осматриваем квартиру жертвы автокатастрофы.
На столе, где во время вечеринки стоял торт с Берлинской стеной из леденцов, теперь была пишущая машинка, лежали листки с записями, бумага и карточки для картотеки. Петер побродил по квартире, сфокусировал полевой бинокль, примерил нарукавную повязку и эсэсовскую фуражку, словно актер, предоставленный в реквизитной самому себе, и взял в руки каску. Ту самую, которую в тот вечер надевал на себя Томми.
— Увы, бедный Йорик! Я знал его.
Он положил на место каску и взял слепок зубов.
— Зубы Гитлера, — сказал Аркадий.
Петер открыл челюсти слепка.
— Зих хайль!
У Аркадия мурашки пробежали по коже.
— Знаете, почему мы проиграли войну? — спросил Петер.
— Почему же?
— Мне объяснил один старик во время прогулки в Альпах. Мы шли с ним по высокогорному лугу, покрытому дикорастущими цветами, и остановились перекусить. Зашел разговор о войне. Он признал, что нацисты допускали «крайности», но настоящей причиной поражения Германии в войне была подрывная деятельность. Часть рабочих, занятых на оборонных предприятиях, умышленно портили порох в снарядах, чтобы обезвредить наше оружие. В противном случае мы могли бы продержаться до почетного мира. Он рассказывал, как старики и мальчишки, сражавшиеся на развалинах Берлина, погибали от ударов в спину, наносимых вредителями. Лишь много лет спустя я узнал, что этими вредителями были русские и евреи из концентрационных лагерей, где они умирали от голода. Я помню цветы, великолепные окрестности и слезы на его глазах.
Он положил слепок обратно, подошел к столу и вместе с Аркадием стал просматривать карточки, заметки и листы бумаги.
— Что вы ищете? — спросил Аркадий.
— Ответы.
Они обыскали ящики письменного стола, ночную тумбочку, шкафы, забитые папками, пролистали записные книжки, найденные под кроватью, и наконец на кухонной стене обнаружили написанные карандашом номера телефонов без имен. Петер хмуро усмехнулся, подчеркнул ногтем один из номеров и набрал его.
Для столь позднего часа на другом конце провода ответили довольно быстро. Петер сказал:
— Дед, сейчас буду у тебя со своим другом Ренко.
Шиллер-старший бродил по комнате в шелковом ночном халате и бархатных шлепанцах. Комната была устлана восточными коврами и мягко освещалась лампами под абажурами из цветного стекла.
— Я все равно не спал. Полночь — лучшее время для чтения.
Было видно, что банкир строго разграничивает работу и личную жизнь: на полках стояли не тома постановлений по банковскому делу, а книги по искусству; под светильниками, умело расставленными чьей-то рукой, чтобы создать наиболее выгодное освещение для коллекций небольших по размеру редкостных диковинок, размещались: фигурка дельфина греческой бронзы, черепа из сахара и нефрита из Мексики и гипсовая китайская собачка; потемневшая от времени икона Богородицы находилась на своем традиционном месте — в верхнем углу, который считался бы красным углом в дореволюционной русской избе. Толстая деревянная доска, на которой была написана икона, растрескалась, лик Богородицы стал почти коричневым, отчего глаза ее светились теперь еще более ясно.
Шиллер налил чаю в позолоченную чашку. Он наклонялся тяжело, всем корпусом, и Аркадий догадался, что под халатом у него корсет.
— Извините, варенья нет. Я помню, что русские любят чай с вареньем.
Петер расхаживал по комнате.
— Ходи-ходи, — сказал Шиллер. — От этого ковер лучше только становится, — он обратился к Аркадию: — Мальчишкой Петер выхаживал по этому ковру взад и вперед целый километр. У него всегда был избыток энергии. Ничего не поделаешь.
— Откуда у американца твой номер? — задал вопрос Петер.
— Это все его книга, его бездарная книга. Он из тех, кто роется на кладбищах и думает, что делает большое дело. Он без конца донимал меня, но я отказывался беседовать с ним. Подозреваю, что он назвал мое имя Бенцу.
— Банк с этим не связан? — спросил Аркадий.
Шиллер позволил себе слабейшее подобие улыбки.
— «Бауэрн-Франкония» скорее вложит капиталы в обратную сторону Луны, чем в Советский Союз. Бенц обращался ко мне по личным делам.
Петер сказал:
— Бенц — сутенер. Он содержит свору проституток на автобане. По каким делам он к тебе обращался?
— Насчет недвижимости.
— Было деловое предложение? — спросил Аркадий.
Шиллер отхлебнул из фарфоровой чашки.
— До войны у нас был свой банк в Берлине. Мы не баварцы, — он бросил озабоченный взгляд на внука. — Но это уже проблема Петера, его воспитывали не для того, чтобы он стал деревенским пьяницей. Так или иначе, семья жила в Потсдаме, недалеко от Берлина. Была также вилла на побережье. Я много раз рассказывал Петеру о наших прекрасных домах. Мы потеряли все. И банк, и дома остались в советском секторе. Сначала они оказались в руках русских, а потом отошли к Восточной Германии.
