Должно быть, за сообщениями стоит все-таки Дейзи. Но почему сейчас? Зачем надо было ждать пять лет? Очень все это странно, даже если предположить, что она выжила-таки после того падения. Если только Ал не врет. Ведь насчет прессы она не сдержала слово, да и про мои антиневрозные таблетки тоже что-то темнит, мол, это наверняка Линна подстроила, чтобы мы с ней рассорились. А если дело обстояло совсем по-другому?
Смотрю на часы. 9:02.
* * *
Решаю ждать до 9:10, затем набираю номер Ал. Мой звонок принимает автоответчик.
– Ал, привет, это Эмма. Хотела узнать, как ты там, не заблудилась ли. Если что, позвони.
Кладу мобильник на стол, иду к раковине и вновь пытаюсь хоть что-то разглядеть сквозь щели жалюзи. На меня смотрит моя же встревоженная физиономия.
В 9:20 открываю парадную дверь, прохожу до конца подъездной дорожки, осматриваюсь вправо-влево. Дорога пустынна и тиха, если не считать шуршания ветра в кронах и далекого крика дикого голубя. Стою возле ограды несколько минут, поеживаясь в своей безрукавке, глядя в темноту, ожидая, что вдали вот-вот блеснут фары, затем разворачиваюсь и бреду обратно к дому – и лишь сейчас замечаю, что в ночное небо бьет какой-то мутный столб, затемняя звезды. На секунду прихожу в замешательство, потому что железная дорога проходит к югу от поселка, а не к северу, но тут меня пронзает догадка. Это вовсе не пар от мощного локомотива, а дым. Плотный, жирный, удушливый дым, который может издавать только горящее здание. В той стороне, где находится наш приют.
* * *
Едкая вонь паленой соломы и жженого пластика бьет в нос все сильнее и сильнее чуть ли не с каждым метром, пока я преодолеваю горку. Ладони влажны от пота, бедренные мышцы горят, а я упорно жму и жму на педали, ритмично смещая центр тяжести вправо-влево, вправо-влево… Остервенелый лай, слышный уже на полпути, окончательно превращается в какофонию, когда я делаю крутой вираж на съезде к приюту, но, хоть я и набрала 999 перед тем, как ринуться сюда на велике, меня не встречает ни море проблесковых огней, ни вой сирен, ни громадины пожарных машин, величественно переваливающих через гребень холма. Что-то никто не торопится к нам на помощь. Парковка пуста, если не считать одинокого «Фиата», поставленного под странным углом непосредственно у входа. Поджигатели либо бросили машину, либо притаились где-то здесь. Я машинально кидаю взгляд в сторону домика Шейлы, но он, во-первых, так далеко, что ничего не видно из-за темноты, а во-вторых, я только сейчас соображаю, что ей до конца отпуска еще пять дней.
Гавканье, тявканье и вой со стороны псарни нарастают; можно подумать, собаки поняли, что я уже на месте. Бросаю свой байк на землю, мчусь ко входу. Дежурное освещение, которое мы установили после набега взломщиков, отражается от угловатого контура машины, которая чуть ли не блокирует дверь, но лишь приблизившись до десяти метров, я вдруг вижу, что «Фиат» вовсе не брошенный. Кто-то сидит на пассажирском сиденье в сонной позе, как если бы утомился после долгой поездки, и водитель, выходя наружу, просто решил не беспокоить человека. Либо так, либо этот деятель заслуживает звания чемпиона по наихудшему стоянию на стреме. Как бы то ни было, вот-вот появится полиция и их всех повяжут.
Я обегаю машину и толкаю входную дверь. Она на замке. Поджигатели, надо думать, нашли иной вход. Лезу в карман за ключами – и тут замираю. Что-то не дает мне покоя – неопределенность, сомнение, узнавание, – и я, пригнувшись, заглядываю в салон через окно водителя. На соседнем сиденье вижу женщину. Она грузная, с мощными руками, выдающимся брюхом и двойным подбородком, который служит ей подушкой. Волосы куда длиннее, чем в последний раз, когда мы виделись: теперь она зачесывает челку, а не ходит с торчащим в небо «могиканом». На правом предплечье новая татуировка.
– Ал! – дергаю я за ручку пассажирской дверцы, та охотно поддается, и на меня вываливается Ал. Я тщетно пытаюсь ее удержать; она слишком тяжела для меня и поэтому соскальзывает на гравий в неловкой позе, оставив облаченные в кроссовки ноги под «торпедой».
– Ал! – тормошу я ее, смахиваю волосы с лица и легонько хлопаю по щекам. Она дышит, признаков ранений я не вижу; вроде как не пострадала. Перегаром тоже не пахнет.
– Ал! – даю я ей пощечину посерьезней. – Ал, очнись! Что случилось? Где Дейзи? – Я бросаю взгляд в сторону вольеры, откуда порыв ветра доносит скрипучий мат Фрэнки; мигом позже различаю и перепуганный визг кабанчиков. И тут меня накрывает до того плотное и вонючее облако дыма, что я захожусь кашлем. – Ал?
Глаза у нее по-прежнему закрыты, однако с губ срывается еле слышный стон.
– Что? Что ты сказала? – склоняюсь я ухом к ее рту. – Ал, повтори!
В ушной раковине я чувствую теплое дыхание, а затем – легчайшим из всех звуков – до меня доносится имя.
– «Линна»?.. В смысле?
У нее дрожат губы, голова окончательно валится набок.
– Ал? Ал! – я трясу ее за плечи, но бесполезно. Она опять спит. – Ал!
Я нянчу ее у себя на коленях, покачиваясь взад-вперед, а там, за оградой, вовсю бушует пожар: непрерывный, басовитый гул, служащий фоном для визгливого лая, писка, карканья и всего-всего прочего, раздирающего мне сердце. Не могу бросить Ал – не могу позволить, чтобы погибли наши питомцы. Не могу. Ни за что.
* * *
Сарайчики с различными кормами превратились в исполинские костры, бьющие жирным, черным дымом и засыпающие всю территорию белыми от жара углями и пучками пылающей соломы. Похожие костры, только поменьше, горят в каждой из псарен, куда кто-то затащил пару тюков соломы, накрутил из нее факелов, поджег и побросал в конуры, где огонь перекинулся на подстилки с игрушками. Собаки попрятались внутри; теперь они царапают двери, лают, носятся туда-сюда или, напротив, забились в угол, откуда таращатся громадными, перепуганными глазами. Приходится вытаскивать их наружу за ошейники. Я бегу по внутреннему коридору, прикрывая рот и нос подолом рубашки, а другой рукой распахиваю конуры: одну за другой, дверь за дверью. Выпущенные собаки мешаются под ногами, визжат, прыгают друг на дружку, отчаянно пытаясь первыми выскочить на чистый прохладный воздух. Схватив пару щенков, я гоню особей покрупнее к распахнутой главной двери псарни, откуда мы хором выплескиваемся на дворик. Теперь бегом в кошатник; он расположен значительно дальше от горящих сарайчиков и поэтому не затронут огнем, однако мои собаки до того обезумели, что я решаю первым делом вывести их в поле. Сюда, во-первых, пожару не добраться, а во-вторых, нет опасности угодить под колеса пожарной техники. Пока я бегу мимо вольеры, слышу отчаянное скрипение Фрэнки, который так и рвется наружу.
– Я за тобой вернусь! – кричу я, проносясь рядом. До ворот на поле не больше полусотни метров, я еще успею за ним. Не могу не успеть. Фрэнки чуть ли не визжит, когда я скрываюсь за углом, где вдруг замираю как вкопанная. А в самом деле, есть ли время? Воздух уже наполовину состоит из дыма. Если мне даже здесь, на проходе, трудно дышать, то каково приходится сейчас ему…
Он вновь визжит; всё, я обязана вернуться.
И тут у меня волосы встают дыбом: потому что визг тянется и тянется – безумный, сверлящий звук.
О нет, это не Фрэнки. Так может кричать только человек.
* * *
Жар бьет по мне, едва я оказываюсь за углом. Хлев успел заняться огнем: вся правая сторона и полкрыши охвачены пламенем; Билл с Бобом носятся по своему крошечному дворику, с разгона бросаясь на ограду и даже поддевая щеколды пятачками. Опередив меня, собаки заходятся лаем на хлев, и если я теперь выпущу кабанов, как минимум Джек и Тайсон на них накинутся. Впрочем, меня волнует благополучие вовсе не здешних пленников, а моих боевых псов. Наши полудикие вепри разнесут их в клочья, я даже моргнуть не успею. По счастью, собаки следуют за мной, когда я добегаю до ворот и распахиваю створки настежь. Вся свора устремляется в густые высокие заросли травы, пьянея от неожиданно выпавшего счастья: полнейшей свободы. К моменту моего возвращения к Биллу с Бобом у меня под ногами крутятся лишь Ива, Винни да Стелла. Что-то страшно трещит над головой, пока я вожусь с засовами; мигом позже проваливается часть крыши. Раздается очередной визжащий вопль, который режет мне сердце, – на той стороне в клубах дыма я вижу невысокую темную фигурку, которая изо всех сил бьется о закрытую дверь хлева.
– Линна! – дергаю я очередной засов. Он давно заржавел и еле поддается, да и пальцы у меня дико трясутся. – Линна!
Собаки возбужденно прыгают у моих ног, Билл с Бобом сами визжат, добавляя шума.
– Линна!
Вновь что-то трещит, затем ухает, и боковая стена хлева заваливается в пламя, которое, словно обрадовавшись, еще сильнее бьет в небо. Загнанный в ловушку человек опять заходится криком, пронзая им меня насквозь. Это вопль гнева, ужаса, отчаянья. Я дергаю засов и так, и эдак, ни на миг не сводя глаз с темной, ломкой фигурки, что тянет ко мне руки изнутри.
