Ну давай же, давай, давай!
Створка наконец поддается – и меня едва не сметают с ног кабаны; я еле устояла, в последний миг вцепившись в ограду.
Вселенная словно затихает, когда я вскидываю руку к глазам, защищая лицо от жара, и делаю шаг ближе к хлеву. Собаки бросают лаять, кабаны разучились хрюкать. Линна прекращает орать, а у меня уже не ходят ноги.
Именно она, Линна, пыталась меня переехать. Насмерть. Засыпала зловещими посланиями. Подожгла мой приют. Ее не волнует, погибнут ли животные; ей главное – сделать плохо лично мне.
Я пячусь, следя за танцами и прыжками пламени. Его языки разукрасили кровлю алыми, оранжевыми, синими, желтыми, белыми сполохами. Это почти живопись; я свидетель ожившего вихря красок. Линна, полускрытая клубами дыма, тянет ко мне руки. Почему я должна ее спасать? Это она настроила против меня Дейзи. Она подзуживала Фрэнка. Толкнула мою руку в огонь. Я делаю очередной шажок назад. Если б не она, если б не ее уговоры отправиться в Непал, Дейзи до сих пор была бы жива. Моя лучшая подруга потому и погибла, что Линна нами манипулировала. На па́ру со своим братцем взяла на вооружение наши глубинные страхи и сожаления. Они оба пытались нас сломать, восстановить друг против друга…
Трещат остатки крыши, Линна опять визжит. Я не могу так просто уйти. Если я брошу ее погибать, то сама окажусь ничем не лучше.
Я приседаю и хватаю крепкую ветку, с которой, как я видела, игрались кабаны – в другой, кажется, жизни. Какая-то часть меня знает, что ни за что не удастся дотянуться этой веткой до щеколды, но в то же время другая половина моего разума не желает прислушиваться к логике. Есть во мне какая-то вера, что если все удастся, если получится откинуть запор, чашка весов судьбы склонится в нужную сторону. Я не сумела спасти Дейзи, зато это может выйти с Линной.
В какой-то миг, когда я подаюсь еще ближе к горящему строению и страшный жар заставляет прищуриться, возникает уверенность, что она меня видит. Клубы дыма на секунду расступаются, и мы с Линной встречаемся взглядом, а в следующее мгновение она вновь исчезает. В этот-то кратчайший миг я позволяю самой себе поверить, что она все поняла. Поняла, что я пытаюсь ее спасти.
Извернувшись, я прячу лицо, отступаю под напором палящего жара, заливаясь слезами, потому что глаза не хотят открываться. Я слышу грохот словно от падения могучего бревна, и хлев рушится, как карточный домик, накрывая собой Линну.
Возле пустой больничной койки сидит незнакомая темная шатенка. У нее опрятная круглая стрижка, розовые щечки, на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо. Она рассеянно крутит его, следя за разгуливающим по телеэкрану Джереми Кайлом. Я откашливаюсь, прочищая глотку, и девушка вздрагивает, поворачивая телемонитор в сторону.
Ее грудь и основание горла медленно заливает пунцовая краска.
– Вам чем-то помочь?
– Э-э… Мне сказали, в этой палате лежит Ал…
– Она отлучилась в уборную.
– А, понятно…
Мы глядим друг на друга пару-тройку секунд, затем я вновь откашливаюсь. Врачи сказали, что дым вряд ли сильно повредил мне дыхательные пути, но кашель еще некоторое время не будет давать покоя.
– Как я понимаю, вас зовут Лиз?
– Эмма?
– Да.
Тревога на ее лице мгновенно пропадает, уступая место иной эмоции: гневу. Проходящий санитар с тележкой игриво пищит «бип-бип!», и я вынуждена зайти в палату. Руку держу на дверном косяке.
– Лиз, я должна вам сказать: мне очень жаль, что так получилось.
Пальцы ее правой руки возвращаются к обручальному кольцу. Она вертит его туда-сюда словно талисман, отгоняющий злых духов; сама при этом не спускает с меня долгого цепкого взгляда, в котором читается: «Ты ее бросила. Да, опять».
– Она могла погибнуть.
– Во-первых, она дышала размеренно, когда я побежала внутрь. А потом, вот-вот должны были приехать «Скорая» и пожарные.
– Не наверняка.
Я гляжу на пол, на блестящий линолеум в крапинку.
– Не наверняка.
Опять молчим. Джереми Кайл на экране заходится какой-то песенкой и пускается в пляс, обыгрывая результаты тестирования очередного участника на детекторе лжи. Умеет человек держать аудиторию в руках.
– Как там поживают ваши зверушки? – скучным голосом интересуется Лиз.
– Их разместили по соседним приютам, пока мы восстанавливаем свой. Собрали всех собак, кроме Тайсона. Кабаны как в воду канули. Еще мы потеряли трех кошек из тех, что послабее: чересчур надышались дыма. Кроме того, погибли хомячки… да и вообще все грызуны… И попугай Фрэнки…
Я стараюсь смотреть на потолок, потому что так легче незаметно смаргивать слезы.
– Мне очень жаль, – мягко говорит Лиз.
– Всем, кто там работал, тоже.
– Я не об этом. Хотя животных, конечно, я жалею. Я просто хотела перед вами извиниться. Вам пришлось делать выбор в ситуации, где нет решения.
Я нарочно прикусываю щеку изнутри и мотаю головой. Если начну говорить, разрыдаюсь.
– Эмма. – Я слышу скрип стула по линолеуму; Лиз встает. Я внутренне сжимаюсь, когда она делает шаг в мою сторону, но она ко мне не прикасается. Просто стоит, на голову вздымаясь выше меня, держа руки сцепленными перед собой. – Вас никто не винит.
Я опять мотаю головой. Зря я сюда приперлась. Надо было остаться с Уиллом и всего лишь позвонить в больницу, проверить, как дела у Ал. Уилл, кстати, отговаривал. Сказал, что у меня как минимум нервное потрясение, что надо отдохнуть, что он обо мне позаботится, но я отказалась. А ведь он был прав. В который раз.
– Так и есть, Эмма. Ты ни в чем не виновата.
В дверях стоит Ал. Босиком. На плечах, поверх больничной пижамы, наброшен синенький байковый халат с начесом; руки спрятаны в карманы. Лицо по-прежнему осунувшееся, однако уже без смертельной бледности.
– Ал, – заставляю я себя заглянуть ей в глаза. – Прости меня, пожалуйста. Ради бога, прости. Я…
Она сгребает меня в охапку, не дав закончить, и прижимает к груди. Вот у нее-то на плече я и дала себе волю.
– Ладно, девчата, – мягко говорит Лиз. – Схожу-ка я погляжу, что тут и как.
Поскрипывая линолеумом, девушка покидает больничную палату.
* * *
– Лошадиная доза валиума?
– Я же говорю. – Ал тянется к кувшину с водой, что стоит возле койки, и наливает себе полстакана. – Врачи предполагают, что она подсыпала мне растолченные таблетки в термос с чаем, откуда я как раз и отпила, когда мы подъезжали. Но вот пыталась ли убить?.. – Ал умолкает, делая глоток. – Эмма, ты себе не представляешь, во что она превратилась. Призналась, что пожар в «Эканте» – ее рук дело. Два дня она ждала возвращения Айзека с Дейзи, а когда те так и не появились, решила, что все сговорились держать ее в неведении. Айсис с Черой пытались ее урезонить – мол, они наверняка пошли в Покхару, – но Кейн, который все эти дни пьянствовал напропалую, взялся Линну подзуживать. Дескать, Айзек с Дейзи удрали, бросив ее на произвол судьбы. Она и поверила, хотя я не понимаю почему. Уверяла меня, что в «Эканте» чувствовала себя по-настоящему счастливой, словно обрела свой истинный дом, но, наверное, в глубине души подозревала, что и это окажется иллюзорным, преходящим. Как бы то ни было, – Ал пожимает плечами, – в итоге Линна надралась и дико разозлилась, решив, что Айзек ее просто использовал, чтобы она притащила своих подруг, с которыми он будет спать. И как-то ночью подожгла его кабинет. За ворота вышла со своим паспортом в одной руке и со всеми деньгами Айзека – в другой.
– Боже милосердный… Получается, пока ты лежала в покхарской больнице, она шлялась прямо по соседству, в городе?
Ал кивает.
– Вполне могло статься, что мы очутились бы с ней на одном самолете, когда возвращались в Катманду, однако она решила на какое-то время задержаться в Непале. Поискать Айзека с Дейзи, которые, по ее мнению, от нее прячутся.
– И сколько она там жила?
– Месяца три. Потом от кого-то узнала про пожар в «Эканте», а еще кто-то ей ляпнул, что Айзек уже вроде как в Англии, организовывает там новую общину.
– И поэтому вернулась?
– Ну да. Эмма, она на нем просто зациклилась. Что-то серьезное с головой. И угодила в психушку. На остатки Айзековых денег добралась до Абердина, где взялась донимать какого-то его друга, про которого ей рассказали в Армии спасения.
– Да, помню, она упоминала о нем в одном из своих мейлов.
– Так вот, когда он не смог ей ответить, где сейчас искать Айзека, она заехала ему в лобовое стекло кирпичом. Забрали ее в полицию, стали допрашивать – и полезло бог знает что: и голоса-то с ней разговаривают, и руки она на себя наложит, и видит всякие разные вещи… Словом, позвали психиатра. Тот послушал-послушал и прописал ей тихую палату. Ей, кстати, там понравилось. Говорит, все такие внимательные, никто не осуждает, много новых друзей… А потом ее взяли и выписали. Опять как с «Экантой»: поманили да обманули.
– Отобрали вновь обретенное счастье…
