чтобы он умер ни за что. А в моем рюкзаке палатка, припасы, теплая одежда – если придется заночевать на горе, все это нам пригодится. Поверь, вернуться стоит.
Мэтти это понимала, но чувствовала, что надо уходить как можно скорее. Зверь мог вернуться в любой момент. А если они снова углубятся в лес, то окажутся на его территории. Вдруг он перейдет ручей за их спинами и спрячется среди деревьев? Будет идти за ними до наступления темноты, а там уж никакая палатка и спальник не смогут их защитить.
– Я все же думаю, что нам надо просто скорее уходить, – настаивала Мэтти. – Как можно быстрее, а о вещах не беспокоиться.
– Тогда иди, – сказал Си Пи, – а я пойду по нашим вчерашним следам. Вот они, как ты и говорила. Потом догоню тебя.
– Нет, – возразила Мэтти. – Это безумие, Си Пи. Разделимся, и зверь легко поймает нас по одиночке.
– Я не уйду без фотоаппарата Гриффина, – упрямо проговорил Си Пи и двинулся в лес.
Дело не в фотоаппарате, поняла Мэтти. Дело в его друге. Он должен был почтить память Гриффина. Найти смысл в его бессмысленной смерти. Она оглянулась туда, откуда они пришли. В лесу было тихо; птиц не слышно. Зверь все еще был там. Но пока не последовал за ними.
Она бросилась за Си Пи; живот скрутило от тревоги.
– Ладно, но давай поторопимся. Пожалуйста.
Торопись, торопись, придет лесное чудище, схватит тебя, и конец.
Их вчерашние следы ясно просматривались на снегу; идти по ним было легко. Рядом с тропинкой их следов – своих собственных, Си Пи и Джен – Мэтти увидела тяжелые отпечатки сапог Уильяма; он волочил одну ногу.
Они подошли к валунам, у которых спрятали рюкзаки, гораздо быстрее, чем думала Мэтти. Вчера в темноте путь казался невыносимо долгим, все боялись и жались друг к другу.
– Прекрасно, – сказал Си Пи. – Видишь, дошли всего за четверть часа. Дай мне пару минут, я переложу кое-что к себе из рюкзака Гриффина и пойдем.
Они спустились по валунам и встали там, где стояли накануне. Мэтти казалось, что это было в прежней жизни; тогда они были вчетвером, а не вдвоем, она ела шоколадку «Хершиз», и вкус ее казался чудом.
Си Пи порылся в рюкзаке Гриффина, достал фотоаппарат и блокнот и переложил в свой рюкзак. Взвалил его на спину и настроил ремешки.
– Ух, я и забыл, какой он тяжелый. Пойдем.
Секунду назад Си Пи стоял перед ней и улыбался, а через миг уже лежал на земле. Только тогда Мэтти услышала гром выстрела, поразившего Си Пи секундой ранее.
– Думала, сможешь сбежать, да, маленькая шлюшка?
Хрусть-вжух, хрусть-вжух, хрусть-вжух.
Сзади. Он шел за ее спиной, а Си Пи лежал на земле. Крови Мэтти не видела, но это ничего не значило. Даже если бы Си Пи истекал кровью, она бы стояла рядом, не в силах пошевелиться, помочь ему или обернуться, не в силах встретиться лицом к лицу с призраком по имени Уильям.
– Я вчера нашел эти вещи. Знал, что вы за ними вернетесь. Думал раньше вас поймать, но решил подождать здесь. Тебе меня не перехитрить, мышка Мэтти.
Думай. Шевелись. Беги.
(Нет, не беги. Побежишь, и он тебя застрелит.)
От него все равно не уйти. Побежишь – застрелит, останешься на месте – забьет кулаками, найдет способ утащить тебя обратно в хижину, туда, куда ты уже не думала возвращаться.
Его шаги приближались – хрусть-вжух, хрусть-вжух, хрусть-вжух, – но Мэтти не могла заставить себя шевельнуться, хотя мозг кричал и велел ей двигаться, бежать, спасаться, прежде чем до нее дотянутся его руки.
Беги, Саманта!
Да, меня зовут Саманта. Я храбрая и сильная, я не мышка Мэтти, и он не сможет вернуть меня в это ужасное место. Больше никогда. Больше никогда!
Она повернулась к нему лицом и ахнула.
Уильям стоял почти в метре от нее, но как ему удавалось держаться на ногах и идти, она не представляла.
Зверь разодрал когтями всю его правую ногу – длинные глубокие царапины тянулись от бедра к колену. Кровь свернулась, но вся штанина – или то, что от нее осталось, – покрылась коркой засохшей крови. Куртка тоже была порвана у плеча и частично на груди; кровавые раны виднелись под разодранными клочками одежды.
«И кожи, – подумала Саманта, и к горлу подкатила тошнота. – Не только одежда свисает клочками, но и кожа».
Но самыми страшными были не раны на теле. Зверь ударил когтистой лапой по его лицу и рассек всю правую сторону от линии роста волос до челюсти. Глаз заплыл и почернел от запекшейся крови.
С такими ранами Уильям должен был умереть или, по крайней мере, лежать, не в силах пошевелиться. Нормального человека такие раны парализовали бы. Но он не был нормальным человеком.
И он готов был на все – на все что угодно, – лишь бы снова ее поймать. Мужчина готов был полумертвым бродить по лесу ночью. Мэтти это знала. Он считал ее своей собственностью и не собирался ее отпускать.
– Разукрасил он меня на славу, да, мышка Мэтти? – сказал Уильям и улыбнулся. Улыбка эта была страшной: зубы в крови, лицо, изуродованное следами когтей. – И ты заставила меня побегать. Но ты разве не знала, чем все кончится? Бог сделал тебя моей женой, а жена должна во всем подчиняться мужу. Ты ослушалась воли Божьей и воли своего мужа, вот Бог и привел меня к тебе. Он знает, где твое место, даже если ты сама этого не знаешь.
– Я тебе не жена, – ответила она и попятилась, поднимая руки, чтобы отразить атаку.
Почему она не взяла с собой оружие, ведь в хижине его было предостаточно – хоть нож, хоть топор? Почему поверила, что Уильям сгинул и уже не вернется? Он никогда ее не оставит. Всегда будет преследовать ее, если она попытается сбежать.
– Ты – моя жена. Ты жила со мной с того самого дня, как стала женщиной.
– Нет, – ответила Мэтти, и голос ее прозвучал увереннее, чем в прошлый раз. – Ты меня похитил. Убил мою мать. Мы не были женаты. Все было только на словах. Ты внушил мне, что я тебе принадлежу, внушил, что, если попытаюсь уйти, меня непременно тебе вернут. Ты избивал меня, морил голодом и заставил поверить, будто все, что я знала, вся моя прежняя жизнь была сном, что всего этого не существовало на самом деле.
– Я делал это для
