— Так что, это Жонас купил их Тому? — тихо спросил Нектер.
Амандина задумалась.
— Мне кажется, нет... Жонас никогда не покупал ему одежду.
— Кто тогда? Ты?
— Нет, я бы помнила.
— Тогда кто же? — хором спросили Леспинас и Нектер.
Амандина рылась в памяти, одновременно устраиваясь поудобнее среди подушек. Если она соскользнет, если упадет, ее фарфоровое тело разобьется.
— Мне кажется... Савина.
XII Казнь Мертвецкая 72
У меня явно была рассечена бровь, кровь заливала правый глаз, но я не могла ее вытереть.
Я была связана по рукам и по ногам.
Даже закричать не могла, вытолкнуть обжигавшую горло боль, выплюнуть ядовитую желчную пену.
Во рту был кляп.
Я лежала в пустой промерзшей комнате, спиной упираясь в стену из грубо обтесанной лавы. Тюремная камера из вулканических камней, полная противоположность палате с мягкой обивкой, — тюрьма, обдирающая кожу, достаточно кинуться на стенку, чтобы со всем покончить, плоть будет располосована, последние клочки жизни превратятся в лохмотья.
— Мадди, я расскажу вам одну историю. Свою историю. Думаю, вы вполне это заслужили.
Савина Ларош стояла, прислонившись к единственной части стены, обложенной кирпичом. Напротив меня.
Я не хотела слышать ее голос.
Я хотела уловить самый слабый шорох. И самый слабый крик.
Хотела услышать голос Габриэля, если он снова позовет меня.
Мама!
Где Габриэль?
Я хотела услышать голос Тома, если он снова укажет мне путь.
Здесь! Я здесь!
Я кричала молча, вопила в уме, но так оглушительно, что клетки моего мозга превращались в клетки для буйно помешанных.
Где вы?
— Мадди, я расскажу вам свою историю. Заурядную историю пропащей девушки. Избавлю вас от описания детства и отрочества, это позволило бы понять, откуда я взялась и к чему пришла, но вы умны, Мадди, вы сами обо всем догадаетесь, представите себе этот лес, в котором я росла и по которому блуждала. Обье, худший квартал Бордо. Не стану рассказывать, сколько раз я рисковала жизнью, что я предлагала первому встречному в обмен на каплю спиртного, щепотку дури, чуточку любви. Не стану вспоминать ошибки, зависимость и унижения, то, как долго я спускалась в ад... Начну с этого места — со дна отчаяния.
Мне было чуть больше двадцати. Я привязалась к мальчику, непохожему на других, красивому и здоровому. Если коротко — он был серфером, музыкантом и студентом, в Бордо он тосковал, в Биаррице веселился. Пару раз он утешался в моих объятиях между экзаменами. И в других объятиях он тоже утешался, когда сбегал с лекций на пляж в Мирамаре. Там его обнимали более загорелые и менее исколотые руки, чем мои. Я так и не решилась сказать ему, что я от него беременна. Пожалуй, я теперь и имени-то его не вспомню. Да и точно ли ребенок был от него? Это всего лишь одна из возможностей. Но поскольку уверенности у меня не было, лучше было держаться за эту возможность. Остальные в списке возможных отцов того не стоили.
Я родила одна, в байоннской клинике. Клянусь вам, Мадди, я старалась заботиться о ребенке, хотела растить его. Я купила ему мягкую игрушку — слишком большую, пустышки — слишком жесткие, подгузники, которые оказались ему велики. С каждым днем я все отчетливее понимала, что подвергаю своего ребенка опасности. В то время в газетах появилось несколько статей, где рассказывали про ассоциацию «Колыбель Аиста», во Франции в разных местах были установлены около двадцати приемников для младенцев, один из них — на улице Лассегетт в Байонне. Этот ящик давал мне шанс. Ребенку было три месяца, я думала, что без меня ему будет лучше и мне будет лучше без него.
Так я думала...
Не знаю, Мадди, можете ли вы себе представить, что чувствует мать, когда оставляет своего ребенка в ящике, задвигает его и уходит. Можете ли вы представить, до чего голова способна додуматься, когда вам надо себя защитить, выжить и двигаться дальше, не оборачиваясь.
Моя голова думала недолго, я успокоила себя самым простым способом. Когда я уходила с улицы Лассегетт, я обещала себе: я вернусь за тобой, мой маленький. Где бы ты ни был, я тебя найду!
Я искала долго, несколько лет, и нашла.
Это прозвучит странно, но то, что я бросила своего ребенка, меня спасло. Нет, не так, я не то сказала. Обещание — неотступное, жизненно важное, найти ребенка, забрать его, растить, как положено матери, — вот что меня спасло. Это произошло 29 сентября 2000 года. С того дня я не притрагивалась к наркотикам. Ни одного подонка не пригрела в своей постели. Я снова стала учиться, и оказалось, что я довольно способная, я не была блестящей ученицей, но была более упорной, чем другие. И куда более опытной! Остальные будущие социальные работницы, девочки из хороших семей, в жизни не бывали в тех кварталах, а тем более — в тех домах, где им предстояло трудиться. Мои прежние ошибки, прежние скитания превратились в топливо для моего проекта. Забрать своего ребенка! Столько выстрадав, я стала бы лучшей матерью. Я вам его не отдавала, а доверила на время.
Да, я не сразу вас нашла.
Выяснить, кому отдали моего ребенка, было несложно. Благодаря профессии я имела доступ к досье. Я сопоставила даты, имена, адреса. Детей довольно редко оставляют в ящиках. Но мне надо было подготовиться.
Я потратила почти десять лет на то, чтобы довести до ума свой проект, отшлифовать свой план.
Что бы вы ни думали о себе, Мадди, вы далеко не идеальная мать. Вы много, слишком много работаете. Эстебан был одинок. Мне было нетрудно с ним сблизиться незаметно для вас. Поначалу говорить с ним время от времени, по несколько минут, потом все чаще, потом каждое утро, когда Эстебан ходил за хлебом. Это превратилось в ритуал, он угощал меня медовым канеле, мы разговаривали, и он успевал вернуться домой до того, как вы выйдете из душа. Мы встречались и по дороге на его уроки музыки, и у бассейна. Такая женщина, как я, не привлекает внимания, зато внушает доверие. Эстебана нетрудно было приручить.
Тем более что я говорила ему правду!
Вы не были его мамой, вы его усыновили. Вы ждали р ебенка, который станет по-настоящему вашим. Эстебану нравились сказки, легенды, у него, как у всех простодушных детей, было богатое воображение. Я заронила в его ум семечко и день за днем проращивала: найти затонувший мир, начать новую жизнь или хотя бы сменить тело, чтобы вы больше его любили. Только надо хранить этот секрет!
Были люди, которые оказывались в двух шагах от правды, — например, Гаспар Монтируар, его психотерапевт, но он сдулся, или этот полицейский Лазарбаль, но он ничего не смог доказать. Я была невидимкой.
Мы с Эстебаном условились, что его жизнь изменится в тот день, когда ему исполнится десять лет. Разумеется, эта история со сменой тела для меня была всего лишь метафорой, а для Эстебана — всего лишь игрой. Ни одной капли крови не должно было про литься, никакое тело не должно было утонуть. С меня довольно было забрать моего сына, у вас остался бы ваш ребенок, и мы в расчете.
Только об одном я жалею, Мадди. Я поторопилась, была недостаточно терпелива, я думала, что приручила Эстебана, но он не был готов.
В то утро он сам подошел ко мне на пляже со своей монеткой в один евро. Разумеется, никто ничего не заметил, ведь никакая пчела поблизости не кружила, и Эстебан не пошел купаться. Он доверял мне, но когда, вместо того чтобы, как обычно по утрам, покупать канеле, я посадила его в машину, он запаниковал. Мы проехали несколько километров, и мне пришлось остановиться на обочине, чтобы попытаться его успокоить.
Я стала рассказывать его любимые истории про мир наоборот, про деревню на дне моря, но он не хотел меня слушать, в свои десять лет он прекрасно видел разницу между сказкой и реальностью. Подводный мир, реинкарнация — это все было не всерьез, он совсем не хотел умирать. Теперь он хотел вернуться домой.
